Мордехай Рихлер - Всадник с улицы Сент-Урбан

• Название: Всадник с улицы Сент-Урбан
• Автор: Мордехай Рихлер
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: ISBN 978-5-7516-1024-1, ISBN 978-5-9953-0159-2

Мордехай Рихлер (1931–2001) — один из самых известных в мире канадских писателей. Его книги — «Кто твой враг», «Улица», «Версия Барни» — пользуются успехом и в России.

Жизнь Джейка Херша, молодого канадца, уехавшего в Англию, чтобы стать режиссером, складывается вроде бы удачно: он востребован, благополучен, у него прекрасная семья. Но Джейку с детства не дает покоя одна мечта — мечта еврея диаспоры после ужасов Холокоста, после погромов и унижений — найти мстителя (Джейк именует его Всадником с улицы Сент-Урбан), который отплатит всем антисемитам, и главное — Менгеле, Доктору Смерть. Поиски мстителя сводят Джейка с криминальными типами, из-за чего он в силу нелепых случайностей попадает под суд.

Благодаря сплаву тонкого лиризма, искрометного юмора и едкого сарказма многие критики считают «Всадника с улицы Сент-Урбан» лучшим романом писателя.

---

— Пойдем со мной, Сандра, соединимся талончиками да закатим оргию.

— От тебя спасу нет, Гарри!

Тонна плоти, колыхающаяся при ходьбе.

— А ты стала бы, сняв трусы, позировать для журнала, а, Сандра? Как Натали Делон.

— Если бы стала, — послышался одышливый ответ, — там пришлось бы выделить для меня не страницу, а целый разворот.

В руках у Сестры Пински — это надо же — биография короля Фарука[63].

— Для меня, — пояснила она, — его судьба символизирует классически напрасную жизнь.

— Ах, Сандра, дай мне Фарукову жизнь, и я приму его жалкую смерть. Предоставь мне тридцатикомнатные номера в отелях и чтобы королевы красоты выеживались передо мною в танце живота. Пусть я буду в игорных домах проматывать по сотне тысяч фунтов за вечер. Я тоже хочу помнить имена всех римских девочек по вызову. А называя имя, сразу вспоминать, какой у нее цвет волос на лобке. И тогда знаешь что, дорогая? Тогда я уступлю тебе свой стол в офисе. И свой аккаунт в Обществе взаимного жилищного кредита. И страховку. И пенсионную схему. Свои фотокамеры. Свое прошлое, настоящее и будущее.

Ну что ж, пора назад в клетушку к нескончаемым чужим счетам, папкам и гроссбухам.

Когда веселый Отец Хофман, проплывая мимо, заскочил поприветствовать, было уже полчетвертого.

— Ты знаешь, кто там сидел за соседним столиком?

Гарри с улыбкой приготовится.

— Уоррен Битти[64] с очередной блядчонкой. Представь: отламывает кусочек хлеба, жует и языком пропихивает ей в рот. Прямо в ресторане. Хлеб черный.

Наконец в клетушку к Гарри притащился вызванный Брат Блум с отчетами на проверку. Гарри небрежно отодвинул их в сторону и говорит:

— Пора бы нам вместо тебя компьютер завести, ты не находишь?

— Я нахожу, что ты урод и момзер[65], — отозвался Блум, зная, как раздражается Гарри, когда при нем употребляют еврейские словечки. Будто на его частную жизнь покусились. Особенно если это в пределах слышимости мисс Пински.

И вот уже пора домой; Гарри перебирает возможности. Можно просочиться на семинар Академии графических искусств или пойти на Регент-стрит в «Камео-Поли» — глянуть новый фильмец. Или навестить Руфь. Решил посидеть дома перед теликом, напомнив себе, что сперва надо получить белье из прачечной, а уж потом усаживаться за ужин из яичницы с маринованным горошком, заодно услаждая себя свежей газетой «Ивнинг стэндард». Из которой однажды почерпнул, что, если Дэвид Бейли у кассы магазина обнаруживает, что накупил всякой всячины на девяносто с чем-нибудь фунтов, он быстренько докупает чего-нибудь еще, потому что должен выписать чек, а как пишется слово «девяносто», он не знает.

…Так, что там нынче? Дэвид Фрост[66] закатывает очередной завтрак на тридцать персон в отеле «Коннот». Все, кто хоть что-нибудь значит, трепещут в нерешительности — что бы такое надеть в среду на бал-маскарад у леди Антонии Фрейзер[67].

Сорокалетнего Берни Корнфельда, главу «Фонда заграничных инвестиций», обладателя личного состояния более чем в сто миллионов, во всех поездках сопровождают как минимум четыре девицы плейбойской неотразимости, одетые в мини.

Гарри снимает трубку, набирает номер отеля «Савой».

— Пожалуйста, пригласите к телефону мисс Лоллобриджиду.

— Мисс Лоллобриджида никаких звонков не ожидает. Если хотите, могу оставить для нее сообщение.

— Детка, ты лучше не жужжи, а двигай попой, посмотрим, как она откажется поговорить с… Джоном Хьюстоном[68].

— Хорошо, сэр. — Потом, после паузы: — В данный момент она подойти не может, мистер Хьюстон. Не могли бы вы перезвонить через десять минут?

— А что, в сортирах у вас телефоны еще не установлены?

Заслужил смешок.

— Что ж, ладно, как же нам быть-то… Я выхожу уже! Пожалуйста, скажите мисс Лоллобриджиде, чтобы оставалась там, где она сейчас. Через десять минут подойду. С полотенцем и жокейским хлыстиком.

Рухнув на кровать и расстегнув ширинку, Гарри тянется за «Мэйфейром»: «брачные игрища между Сьюзен Страсберг и играющим ее мужа Массимо Джиротти». На фотографии голая девица с напряженно закинутой назад головой лежит на простынях, с ней волосатый итальяшка, прилепившийся ртом к ее соску. «Вверху справа: прозрачный пеньюар не справился с задачей должного возбуждения мужа. Внизу: результат — внезапное появление мужнина брата». Здесь она простерта на скамье, голая, если не считать высоких кожаных сапожек; голова мужнина брата заслоняет от зрителя ее шармуту. Которую тот, надо полагать, вылизывает.

Гарри переворачивает страницу. «Исследование: опрос одиноких лондонских девушек об их сексуальной жизни».

…Я сидела на полу, а он подошел и, целуя меня, стал валиться со мною вместе на пол. Задрал на мне платье выше головы, и я вдруг поняла, что краснею как сумасшедшая, но он был так нежен… Просунул руку мне под спину и, расстегнув лифчик, принялся целовать груди и катать между пальцами сосочки, чтобы они встали.

Мы глубоко-глубоко засовывали друг другу в рот языки, и я почувствовала, как он пальцами водит по мои трусам. А на мне были такие маленькие одноразовые трусики, и он в них спереди прорвал дыру. Теперь я чувствовала его руки прямо уже везде и дико завелась. Закинула ему ноги на плечи и стала водить лодыжками ему по ушам, а после этого мы занялись любовью — через дыру в трусах. Мы сделали это три раза.

Кончив, Гарри мокрыми от спермы пальцами вымазал на фотографии рот и груди Сьюзен Страсберг, после чего разодрал «Мэйфейр» в клочья, торопливо оделся и направился по Хаверсток-хилл в паб.

На углу переулка Инглиш-лейн подзадержался, отыскивая телефонную будку; блокнотик с невнесенными в общедоступную телефонную книгу номерами, как обычно, лежал в нагрудном кармане. Тут он заметил, что чуть дальше в переулке припаркован «роллс-ройс Серебряное Облако». Водителя нигде не видно. С небрежным видом приблизился, по пути раскрыл в кармане плаща перочинный ножик и прочертил им по всей боковине «роллс-ройса». Пройдя довольно далеко вперед, вернулся и продрал краску с другого бока машины, после чего вернулся на Хаверсток-хилл. Когда вышел из паба, пошел посмотреть на «роллс», но его уже не было.

10

Мистер Паунд в который раз пытался прищучить Джейка.

— Правильно ли я понимаю, что вы — вот лично вы — с ненавистью относитесь к немцам.

— Нет, ну как же… Моцарт был немцем, — осмелился возразить Джейк. — Бетховен… Да ведь и Карл М… то есть я хочу сказать, Кант был немцем!

— И тем не менее вы их ненавидите. Это верно?

— Ну зачем же так, сэр, — ответил на это Джейк, изобразив недоумение. — Для этого надо быть расистом!

Он там! — думал Джейк, вновь садясь на предназначенное ему место. Он там, он и сейчас там. Скачет. Всадник с улицы Сент-Урбан. Пусть без костюма для верховой езды от «Джошуа Монаган лимитед», что в Сент-Стивенз-Грин близ города Дублина. Но все равно несется, скачет громовым галопом. По оливковой зелени холмов Верхней Галилеи. Или, может быть, уже в Парагвае. Птицей вспархивает на холм из курящихся туманами заливных лугов в долине реки Параны, одной рукой без узды, простым нажатием на холку правит чудным плевенским скакуном, другой достает из сафьяновой седельной сумки бинокль и обозревает расстилающиеся вокруг пампасы — ищет малоприметный след, ведущий в джунгли где-нибудь между Пуэрто-сан-Винсенте и пограничным фортом «Карлос Антонио Лопес», где затаился ничего не подозревающий Хер Доктор.

Бойся, Менгеле, бойся, потому что этот Всадник, когда-то бегавший задрав штаны, по монреальской улице Сент-Урбан, стал бронзовым как морской спасатель, и штаны у него теперь туго стянуты на плоском, твердом, как железо, животе. Он будит людей, высмеивает бездействие, взывает к отмщению.

— Как, — спрашивают Джейка вновь и вновь, словно с его стороны это какое-то извращение, — как может он до сих пор ненавидеть немцев?

— Да легко.

— Но послушай, — ласково увещевает его Нэнси, — как можно ненавидеть Гюнтера Грасса?

— Да как два пальца об асфальт.

— И Брехта?

— Вплоть до десятого колена!

Этого Нэнси, которой в День Победы в Европе было неполных семь лет, уяснить неспособна.

Ну как ей объяснишь, не выставив себя психом, как расскажешь об этом еврейском кошмаре, этом ужасе, который внезапно накатывает в его же собственной гостиной, разит как раз тогда, когда вокруг все только что было исполнено благополучия, когда вроде бы наконец все как-то устаканилось, улеглось, сплелось воедино — дом, жена, их общие дети, — так что всякие неприятности, ошибки и неудачи поддаются спокойному осмыслению, и даже такие вещи, как старение и смерть, только что казались вполне переносимыми.

Если бы он и попытался как-то что-то объяснить, то начинать пришлось бы с этой гостиной, с вещей банальных и бытовых. С буржуазного быта, который, надо признать, пятнадцать лет назад ему тогдашнему был совершенно чужд.