Любовь Овсянникова - Вершинные люди

• Название: Вершинные люди
• Автор: Любовь Овсянникова
• Издательство: Стожары
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2016

В новой книге из цикла «Когда былого мало» автор показывает интересно прожитую жизнь любознательного человека, «путь, пройденный по земле от первых дней и посейчас». Оглядываясь, она пытается пересмотреть его. Говоря ее же словами — «так подвергаются переоценке и живот, и житие, и жизнь…»

Это некое подобие «Тропика Рака», только на наш лад и нашего времени, это щедро отданный потомкам опыт, и в частности — опыт выживания в период перехода от социализма и перестройки к тому, что мы имеем сейчас.

---

И вот вырисовывалась соблазнительная возможность очистить квартиру и восстановить в доме порядок, уют и мир.

— Что я должна сделать? — очнувшись, еще раз уточнила я.

Круглов спрятал улыбку удовлетворения в короткие усы:

— Ничего особенного. Садитесь сейчас в мою машину. Я вас отвезу в магазин и познакомлю с коллективом. Вы там расскажете о себе, о своей фирме, о работе, которой занимаетесь. Если понравитесь девушкам и они согласятся с вами работать, тогда будете искать выход на Лобанову без меня. Я же подключусь на следующем этапе, когда надо будет оплачивать счет по разделительному балансу.

— Едемте! — решилась я, выходя из кабинета.

***

Магазин я рассмотреть не успела, девушек почти не запомнила. Поговорив, мы пришли к заключению, что согласны работать вместе. Решили, что я начинаю прорабатывать этот вопрос в «верхах». Попутно скажу о своем недоумении, возникшем следом за этим: почему директор магазина, являющаяся, безусловно, доверенным лицом Лобановой, как ее ставленница, на предложение искать «покупателей», не вызвалась сама представить меня ей? Сказала бы: вот, нашла, как вы велели, — принимайте. Она не предложила, а я, насторожившись, уже не доверяла ей.

Закончился старый год, замелькали дни нового года. Быстро истек месяц. Василий Федорович несколько раз звонил мне, но я не могла порадовать его новостями. Я не находила первого слова, с которого следовало начать разговор с Николаем Игнатьевичем, моим директором. Я медлила, малодушничала и не скрывала этого. Круглов понял, что с меня толку не будет, и махнул на эту затею рукой.

Прошло еще несколько недель, настал февраль. Я и сама перестала вспоминать свой визит в магазин.

Однажды после очередного производственного совещания директор окликнул меня:

— Подожди, поговорим, — сказал он, и я задержалась в кабинете.

Он предложил мне присесть и начал жаловаться на жизнь, на судьбу-злодейку: жена запила — покоя нет. Об этом знали все, как знали и то, что он решился на развод с нею и завел себе новую женщину. Директор долго объяснял, что так всем будет лучше. Я, в свою очередь, убеждала его не отчаиваться. Говорила, что он воспитал на типографии прекрасный сплоченный коллектив, что является большой редкостью и ценностью в наше время, и на него, коллектив, можно опереться, чтобы легче пережить личные неприятности. Николая Игнатьевича, и правда, в коллективе любили, не осуждали, в решении о разводе с женой держали его сторону.

Моя моральная поддержка ему, возможно, и не нужна была, но он болезненно переживал возможное осуждение со стороны общественного мнения, и сейчас искал во мне понимания, чтобы его не порицали, и содействия, чтобы меньше судачили. Думаю, я не единственная подверглась подобной «доверительной подготовке» к его предстоящему разводу и новому браку.

Завершая сеанс, он спросил, конечно, больше из вежливости:

— А твои дела как? Ты еще книгами занимаешься?

Он же не мог предвидеть, что своим вопросом уподобляется Моисею, который треснул посохом по скале. А я, как вода из-под посоха, — ручьем! Так, мол, и так, то да се. Без колебаний (не успела!) и дипломатических вступлений выложила ему все свои проблемы с предложением Василия Федоровича и с магазином. К чему так долго готовилась, подбирала слова, настраивалась морально, произошло, как извержение.

— Почему же ты молчала? А если бы я не спросил? — доброжелательно приподнял он брови.

— Сначала не знала, как начать, а потом совсем заробела и передумала, — призналась я.

— Почему? Это же хорошее дело, — в очередной раз переменил он гнев на милость в отношении моей деятельности. Эх, всегда так — в целом одобряя меня, мои инициативность и энтузиазм, он осуждал сам дух нового времени, явление частного предпринимательства.

— Долго собиралась, выходит, — подвела я итог. — Теперь, наверное, уже поздно, ведь прошло почти два месяца.

— А вдруг поезд не ушел? — он прищурил левый глаз и затянулся сигаретой, вопросительно глядя на меня.

— Не знаю, не интересовалась.

Какое-то мгновение он молчал, сосредоточенно глядя в окно и потягивая свою бесконечную сигарету, гоняя ее из угла в угол рта. Взвешивал, оценивал? Кто знает.

— А что? Можно попробовать. Завтра я там все равно буду на коллегии, увижусь с Лобановой.

Договорились, что в половине девятого утра я буду ждать его в вестибюле здания, где располагался книготорг и наше областное управление.

***

Она сидела за столом — маленькая, худощавая, немолодая. Утонченное лицо имело серьезное, ответственное выражение. Недоступная, вся — при исполнении. Подобранная прическа на негустых выцветших волосах, однако, гармонировала с ее обликом. Не отличаясь изысканностью одежд, будучи неброской во всем, что касалось внешних атрибутов, она все же производила впечатление сильной, властной, повелевающей натуры. То, что она говорила, лаконично строя фразы, звучало убедительно и значительно. В тоне чувствовалась тревога об отторгаемом коллективе, она хотела иметь четкие представления, что его может ждать.

За приставным столиком ближе к Анне Федоровне сидел Николай Игнатьевич, а я разместилась за ним, дальше к выходу. Повернувшись лицом хозяйке кабинета, Стасюк почти закрывал меня спиной. Если Анна Федоровна адресовала вопрос мне, то он откидывался на спинку стула, и тогда мы с нею видели друг друга.

После обмена вопросами и ответами, словно молчаливо согласившись на тайм-аут, все погрузились в размышления. Пауза затягивалась, становилось не все равно, кто ее нарушит. Стасюк первым почувствовал спустившееся с высоты мгновение, которое нельзя было упускать, потому что в нем содержались зародыши решений, приемлемых для каждого из троих. Он повернулся ко мне, пристально посмотрел в глаза, но, обращаясь к Анне Федоровне, произнес:

— Помоги ей, прошу тебя. Нам, старикам, надо ладить с молодыми. Она тебя не подведет. Энергии и упорства ей не занимать, твоим девчатам, считай, повезло. Я лично верю в нее. Пусть работает.

Я вздрогнула от пробежавшего по коже мороза и перевела глаза туда, где за его фигурой скрывалась Лобанова. Директор отклонился к спинке стула и тоже посмотрел на нее, ожидая ответа. И тут что-то знакомое заметалось в атмосфере, то ли в моих ощущениях, то ли в моей душе. Непонятные ассоциации затрепетали в недрах памяти, оттуда словно прорезался сноп лучей, и показалось, что я живу во второй раз, что однажды это уже происходило со мной, и были эти же минуты ожидания. То, что спустя мгновение донеслось до моего слуха, я знала ожившим теперь знанием:

— Только ради тебя я это делаю. Запомни, — она нервно затеребила в руке попавшийся листок. — Пойми, совершенно не зная человека… Но твое ручательство, Николай Игнатьевич, для меня надежнее всех иных гарантий.

— Я ручаюсь за нее, — снова повторил мой директор.

И тут я вспомнила давний странный сон, до сих пор в деталях памятный мне, вспомнила рыцарей и крылатую женщину. Почему я не узнала эти лица сразу? И кто те двое, которых я ни с кем из знакомых соотнести не могу? Знаю ли я их или они мне совсем чужие? Совсем некстати всплыли картины сна, к которым я успела привыкнуть, потому что часто вспоминала его. Вереницей пронеслись события, где участвовали люди, стершиеся в памяти и живущие там лишь разноцветными пятнами: белое — приятный человек, серое — никакой, черное… и так далее. Затем все смешалось как в калейдоскопе, стали выстраиваться причудливые комбинации того, что было и что может быть. Ощущения знакомого и незнакомого перетасовывались и менялись местами. Сумятица впечатлений завертелась волчком, захватила воображение в круговерть вероятностей и внезапно превратилась в спокойное море мистического прозрения. Его волны плескались мирно и лениво, как плещется внутри нас устоявшееся знание.

Ушла нервная дрожь, исчез морозец, пробиравший кожу. Спокойствие, воцарившееся вместо них, мягко завладело мной. Сознание того, что на меня катится огромный ком взаимосвязанных и запутанных проблем, не привело к рождению тревоги. Более того, понимая, что не все сложности мне сейчас открылись, что много есть такого, чему придется учиться на ходу, я ощутила холодную и расчетливую способность справиться с этим. Уверенность в себе уже поселилась в душе и я, как запрограммированная, продвигалась вперед с той настойчивостью, присущей ветру, смене дня и ночи, временам года.

Один день вместил в себя те события и решения, созревание которых шло многие недели и месяцы.

Мой директор ушел, а я осталась доводить начатое до конца. В книготорге заторопились, заспешили, велели мне не уходить и ждать тут же.

— Я должна посоветоваться с директором магазина, — сказала Лобанова. — Так полагается. Возможно, лично вам она не имела мужества отказывать, а мне скажет, что вы коллективу не подходите.

Мне стало неуютно. Такое, конечно, могло быть. Но как я не подумала об этом сама? Хотя, что бы изменилось, если бы подумала?