Вальтер Диггельман - Увеселительная прогулка

• Название: Увеселительная прогулка
• Автор: Вальтер Диггельман
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1973

Попытка главного героя романа превратить редактируемую им «тиражную» газету хотя бы в подобие порядочного и серьезного издания оборачивается необратимой и сокрушительной неудачей. Ему преподается наглядный урок, что полагаться в нашем мире на порядочность и благородство — слишком дорогостоящая иллюзия…

---

— На билете было обозначено точно: Лозанна — Париж, Лионский вокзал, через Валорб. Но я этого не заметила.

— Если бы я поехал на вокзал, то, не раздумывая, отправился бы на Восточный. Мы бы разминулись.

— Тебе ничего не стоило узнать, на какой вокзал прибывают; поезда из Женевы и Лозанны.

— Я попросил разбудить меня по телефону в шесть часов.

— Да, ты был в купальном халате… Только что принял душ и успел сварить кофе.

— В одиннадцать часов, — сказал Эпштейн, — мы поцеловались.

Ирэн обвила руками его шею.

— Когда кончатся рождественские каникулы, — сказала она, — давай купим двухспальную кровать. Почему в этом доме нет широкой кровати? Ведь ты был женат.

— Не помню, чтобы после свадьбы я когда-нибудь спал в одной кровати с женой.

— А я хочу всегда спать с тобой в одной кровати.

— Мы будем спать подолгу, — сказал он. — А если станет очень холодно, придется повозиться с печками, их надо будет чистить. И трубы и камины тоже…

— У тебя есть пластинки «Не Jud» и «Baby come back»?

Он ничего не ответил, а поставил одну из этих пластинок.

— О чем ты думаешь, — спросила Ирэн, — когда затихаешь в моих объятиях так, что я даже не слышу твоего дыхания? Глаза у тебя делаются узкие, как щелочки.

— Ни о чем, — ответил он.

— Ты думаешь о своем будущем?

— Нет, о будущем я не думаю. Я жду. Принимаю все, как оно есть.

— Тогда, может быть, о прошлом?

— Когда мне очень хорошо с тобой, меня почему-то часто охватывает грусть.

— Это нормально.

— Почему?

— Мне кажется, я потому так сильно люблю тебя, что ты способен быть таким грустным.

— Я бы не сказал, будто мне хочется, чтобы всего случившегося не было и чтобы Сильвия вновь была со мной. Пожалуй…

— Ты действительно больше не собираешься работать?

— Почему же, что-нибудь я стану делать. Покрашу здесь все комнаты. Когда стает снег, разобью за домом сад и огород.

— Я имела в виду настоящую работу.

— Я попытаюсь написать книгу об Оливере.

— Для людей?

— Для себя.

— Ты говорил, что вы опротестовали приговор.

— Мы подали кассацию. Кантональному суду придется еще раз заняться делом Оливера.

— Его оправдают?

— Мы надеемся. Но…

— Но что?

— Но в книге, которую я напишу, это ничего не изменит. Мы подали кассацию только для того, чтобы у Оливера не пропали десять лет жизни. Чтобы он хотя бы в двадцать лет смог выйти на свободу.

— Ты будешь потом вести себя с ним как ни в чем не бывало?

— Нет.

— Будешь откровенно говорить с Оливером обо всем?

— Если я напишу эту книгу, напишу так, как пережил все сам, то сделаю это ради него. И ради себя.

— Ты расскажешь Оливеру все о своей семейной жизни?

— Да, всю правду. Прежде всего — правду о себе.

— Ты расскажешь ему теперь и о том, что привез меня сюда и что мы живем вместе?

— Это он уже знает.

— Ты сказал ему или сообщил в письме?

— Я ему сказал.

— И что же он?

— Это замечательно, ответил он.

— А еще что?

— Мне кажется, сказал он, что меня Ирэн любит тоже.

— Хочешь сигарету? Я тебе еще не говорила, что Оливер приходил ко мне ночью?

— Нет.

— Он сказал: как жаль, что я еще так молод.

— Ты ни слова не говорила мне об этом.

— Потому что ты не спрашивал.

— Я спрашивал, хотя и не прямо.

— Все равно, раньше я не могла тебе рассказать.

— Почему?

— Я хотела сначала убедиться сама.

— В чем?

— Что ты — первый мужчина в моей жизни…

— Я у тебя не первый.

— Первый. Я семь раз ездила к тебе в Париж, я…

— Да…

— И когда десять дней назад ты спросил, поеду ли я с тобой в Безацио, навсегда, — при этом ты улыбался, — я тебе ответила…

— Bien sûr[12], — сказала ты.

— Вот видишь!

— Но ты прогнала Оливера?

— Да.

— Почему?

— Потому что поверила ему во всем.

— И сегодня веришь?

— У меня нет причин сомневаться в том, что он мне сказал.

— Что же он тебе сказал?

— Что он безумно любит Юдит.

— Юдит?

— Да.

— А Рут?

— Видишь ли, мне кажется, он всегда называл ее Юдит, потому что все остальные называли ее Рут.

— И что же?

— В тот день он пригласил Юдит, как уже не раз бывало, совершить увеселительную прогулку. Но Юдит не пришла.

— Он был на озере без нее?

— Да.

— А туфли?

— Она забыла их неделей раньше.

— Зачем же он выдумал эту жуткую историю про убийство Рут?

— Он не знал, куда исчезла Юдит. Мне кажется, таким способом он хотел ей дать знать о себе.

— Но что произошло с девушкой?

— Юдит не раз говорила, что дома у нее ужасно плохо и что она уйдет. А Оливер, так он рассказывал, должен ей помочь замести следы…

— Но…

— И все же для Оливера ее исчезновение оказалось неожиданностью. Он не знал, действительно ли она убежала и куда…

— Почему же ты не рассказала всего этого раньше, не дала показаний на суде, если ты так много знала?

— В газетах все время называли другое имя — Рут. И кроме того, я обещала Оливеру молчать. Я поняла все, только когда познакомилась с тобой… Ведь я несколько раз звонила Зайлеру, я просила его, разберитесь хорошенько… Но ты же знаешь Зайлера! Он не хотел ничего менять в своем очерке…

— Так ты считаешь, что Рут жива?

— Я считаю, что Оливер ни с Рут, ни с Юдит…

— Но?

— Никаких «но». Возможно, что та Юдит, которую любит Оливер, и утонула…

— Кажется, я понемногу начинаю понимать, — промолвил Эпштейн.

— Оливер сказал мне еще кое-что — ты, наверно, только сегодня сможешь это понять.

— Что же?

— Он сказал: ведь правда, такая женщина, как ты, любила бы меня и без увеселительных прогулок на собственной моторной лодке?

— Оливер так сказал?

— И еще он сказал: я-то слишком молод, но мой папа очень похож на меня. Ты могла бы любить его, если бы он не был главным редактором, не имел собственного дома, машины и всего прочего?

— И что ты ответила?

— Сам видишь, — сказала Ирэн.

Эпштейн повернулся на узкой кровати, включил проигрыватель, поставил новую пластинку битлов и стал тихонько подпевать:

When I’m sixty-four,
When I get older losing my hair,
many years from now.
Will you still be sending me a Valentine
birthday greetings bottle of wine?
If I’d been out till quarter to three
would you lock the door,
will you still need me, will you still feed me,
when I’m sixty-four.
You’ll be older too,
and if you say the word
I could stay with you…[13]

Ирэн заснула в его объятиях, прежде чем затихли последние звуки песни.

ЭПИЛОГ

Вторая судебная инстанция, рассмотрев в кассационном порядке дело Оливера Эпштейна, обвиняемого в том, что он изнасиловал и убил Рут Кауц, а тело ее бросил в озеро, вынесла ему оправдательный приговор. Суд счел имеющиеся улики недостаточными для осуждения обвиняемого. «Миттагблатт» известил об этом своих читателей заметкой в семь строк.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Роман Вальтера Диггельмана заканчивается как будто бы благополучно: на последней его странице мы узнаем, что кассационный суд второй инстанции выносит по делу Оливера Эпштейна оправдательный приговор. Долгая и запутанная история, составившая одну из главных сюжетных линий «Увеселительной прогулки», приходит, таким образом, к завершению, какого и требует непосредственное нравственное чувство читателя, давно понявшего уже, что ни в каком убийстве Оливер не повинен. Справедливость восстановлена.

Но если это и так, то только в данном пункте: это единственно отрадный из финалов романа. Все остальные способны утешить куда меньше.

Действительно, необратимой и сокрушительной неудачей оборачивается попытка главного героя романа Герберта Эпштейна превратить редактируемую им «тиражную» газету хотя бы в какое-то подобие порядочного и серьезного издания. Мало того, что ему приходится уйти, — во главе газеты становится Зайлер, тот самый Зайлер, мастер «кровавых сенсаций», прожженный бульварный журналист, усилиями которого и было состряпано на страницах «Миттагблатта» дело Оливера. Мало и этого — ко всему прочему еще и бывшие сотрудники Эпштейна, столь искренне и горячо заверявшее его в своей поддержке, предают его тотчас же, как только он уходит из газеты. Тем самым преподав ему наглядный урок, что полагаться в окружающем мире на честь, порядочность и человеческое благородство — слишком дорогостоящая иллюзия…

Как карточный домик, рушится и семейный очаг Эпштейна. От него уходит жена, которой он отдал семнадцать лет искренней любви, и уход этот лишь обнажает призрачность тех оснований, на которых был построен их брак и в надежность которых Эпштейн так долго и упорно верил.

А судьба исчезнувшей и так и не отозвавшейся Рут Кауц? Можно предположить, что ничего страшного с ней не произошло и что она в самом деле просто убежала из дому, как об этом и сговаривалась однажды с Оливером. Однако нетрудно понять и то, что в этих «ничего страшного» и «просто убежала» тоже утешительного мало. За ними — душевный слом юного существа, не вынесшего жизни в семье, о нравственном климате которой можно составить себе достаточное представление по одному только знакомству с отцом Рут, Вилли Кауцем, понаблюдав, как спокойно и расчетливо наживается он на несчастье собственной семьи.