Олег Зоин - Вчера

• Название: Вчера
• Автор: Олег Зоин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

Русская проза практически ещё не освоила переломный исторический период в жизни СССР — десятилетнее правление Никиты Хрущёва (1954–1964 г. г.). Герой романа изобретательно пытается найти и находит своё место во враждебном ему мире, открыто исповедуя активное неприятие коммунистических догматов. При этом он не диссидент, но простой, наивный, бестолковый, «стихийный» шестидесятник, сознательно нарушающий бесчеловечные тоталитарные законы и, что удивительно, одолевающий таки всесильную Систему в нелёгкой личной жизни. Немало страниц, однако, посвящено и 30–40‑м годам 20‑го века — годам расцвета сталинизма, то есть предыстории хрущёвской «оттепели»…

---

Под конец смены, создав в бункере необходимый запас мелкой фракции, бокситную дробилку остановили. Проворно, не теряя ни минуты, ребята бросились заменять молотки. Евстафьев пристроился у раскрытого люка, ведшего в чрево дробилки, там, где была приклёпана жестяная пластинка с паспортом — «Молотковая дробилка СМ‑19А. Выпуск 1957 г.».

Сенька вышибал тяжелым ломом стальные валики, а Евстафьев подхватывал руками в потрепанных брезентовых рукавицах тяжеленные молотки. Именно потрепанные до мягкости только и годились, чтобы точно и сильно хватать молотки, негнущиеся новые рукавицы никак не подходили для этого ответственного дела. С другой стороны кожуха Иван Крохмаль помогал вытаскивать показывающиеся в специальном отверстии валики.

Работа требовала прицельности ударов ломом от Сеньки и шустрых движений руками от Евстафьева. Володя вынимал источившиеся от ударов по кускам боксита молотки и привычно бросал через плечо на пол.

На место негодных вешали новые, увесистые, которые подавал Сенька. На каждом валике болталось по восемь молотков, а всего валиков было шесть. Они пронзали собою по краю девять стальных дисков, посаженных на мощный вал. Когда вал начинал вращать закрепленные на нем диски со скоростью в тысячу оборотов в минуту, молотки, похожие на серьги, отклоняли центробежной силой свои била и что есть силы колотили билами по потоку кусков боксита, сыпавшейся из приемного бункерка.

Старик Лукас ковырялся ломом в стальных решетках, через которые при работе просеивалась бокситная мелочь. То, что он делал, называлось подтянуть решетки. Рыжая пыль, во всю гулявшая по дробильному отделению с начала смены, во время замены молотков улеглась. В распахнутые двери даже решительно заглянуло какое–то далекое солнце. Ребятам нравилось заменять молотки.

Шепелявому Лукасу надоело одному ковыряться в недрах дробилки и молчать, так он не выдержал и затронул Евстафьева:

— Слышь, Вовка! Ты ловко с молотками, конечно, управляешься. Ну–ка, потешь публику художественным словом! Небось, нахохмил чего с утра!

Евстафьев бесовски ухмыльнулся и Сенька увидел, что ему и самому не терпится потрепаться.

— Да есть небольшая наработка… В трамвае утром как на работу ехал. Прижали меня к спинке сидения так, что чуть баньки на лоб не повылазили. Ну, а я сам тогда ни за что, ни про что деваху одну почти что придушил… Совсем уже глазки закатила девка, когда я глянул вбок и ахнул — сидит это, значит, и в окошко увлечённо так посматривает артиллерист один, капитан…

— Ты молотки сымай, болтало! — прикрикнул на него Иван Крохмаль.

— Ага, ага, тяни, Ваня, я уже взялся за свой край. Ну, слушайте, дальше что было. Посмотрел–посмотрел я на капитана, сообразил, что он в военкомат на службу дует, а потом как шугонул его: «Капитан! Встать!», так он как пружина взвился. А я…

Сенька не выдержал и заржал, представив как выглядел посрамленный капитан.

— Ну, а ты? — беззвучно хихикал дед Лукас.

— Ну, а я говорю тогда вежливенько так: «Спасибо, товарищ капитан, что вы девушке место уступили. Садись, Марьяна, не гордись…». Капитан, зараза, краснее рака стал и молча на выход подёрся…

Тут уже и Крохмаль затрясся в неприличных конвульсиях, а Евстафьев подкидывал жарку: — Ну, чего лыбитесь, что ж здесь такого?..

— Это вы так молотки меняете? — кашлянул незаметно возникший Цовик. — Хиханьками да хаханьками план не вытянем.

— Так мы уже сделали твой долбаный план, Соломон Ильич, — успокоил его Крохмаль, — можно ещё поддробить, если что…

— Не надо, до конца смены хватит с гаком. Лучше под транспортёрами тщательно поубирайте, — кисло осклабился Цовик, выковыривая табачинку из зубов нездоровым, жёлтым языком.

— А… досадно, однако… — неопределенно высказался Евстафьев и, сообразив по вопросительному лицу мастера, что тот ни фига не понял, добавил: — Вот, старались, потели, меняли молотки, как вы распорядились, а теперь они и не нужны. Ими Зазыкин верные полсмены боксит как семечки щёлкать будет…

— Как ты неправ, — отозвался Сенька. — Что мы ему новые молотки передаем, совсем не жалко, эгоизм и так разъедает каждую смену. Другое дело, чтобы и Петриченко, и Зазыкин, и Фридкин тоже по смене передавали дробилку первым сортом, так сказать, с подтянутыми решётками и заменёнными молотками…

— Хорошо, хорошо, Серба, — оборвал Сеньку Цовик и, завладев общим вниманием, подозвал их всех и пустился в долгие и непонятные вначале рассуждения о чести цеха, о том, что перед Октябрьскими праздниками надо не только исправно трудиться, но и по общественной линии внести свою лепту…

— Не темни, Соломон Ильич, — перебил его Крохмаль, куда гнешь, объясни…

— Сегодня, товарищи, нашему цеху доверено дежурить по городу, так что я считаю, мы единодушно вступим в дружину, и как один, явимся к девятнадцати часам в штаб.

— Так то дружинников касается, — неудержимо понесло Евстафьева, — а я свободная личность, к чему мне по улицам шляться, дома делов невпроворот.

— Нет, — налегал Цовик, — явиться обязаны все. Вот я списочек составил для верности, вы порасписывайтесь, что предупреждены.

— Вы же взрослый человек, — принялся укорять Цовика Сенька, — и вдруг такую ересь надумали. Хорошую, добровольную идею в добровольно–принудительную перелицевали. Так никто на дежурство не выйдет, не говоря уже о том, что подписывать ваше сочинение не захотят.

— Это почему же?

— Да так, скучно вы агитируете, безалаберно. Но чтобы вы не сказали утром, что Серба дезорганизовал мероприятие, выйду, пожалуй, на дежурство, хотя убежден, что в дружину должны приходить по охотке, осознав её важность, а не так, как на субботник–воскресник… Кстати, Вова, тебе тоже не мешает вечерком проветриться. Я зайду за тобой, ладно?

— Я нарушать правила социалистического общежития приду, — отмахнулся Евстафьев, — тяпну поллитра и появлюсь вас песням учить. А то вам и ловить некого будет…

Сенька тоже не ожидал, что вечер придется провести без Маринки, но раз уж пообещал, то отступать поздно.

Но всё оказалось проще, чем он ожидал — Ирина, всегда работавшая с утра, уже ждала его, азартно обсуждая с будущей свекровью Анной Николаевной в деталях свадебный стол, поскольку до намеченного на октябрьские праздники пиршества оставались считанные дни.

Они как раз увлеченно спорили, нужно ли добавлять в салат «Оливье» яблоки, когда вошел Сенька.

— Ну, разумеется, яблоки не помешают, — включился он в разговор, устало усаживаясь на диван.

Возвращяясь со смены, он обычно пару часов проводит на диване, кашляя и чертыхаясь, поминутно сплёвывая нездоровую жёлто–коричневую слюну, спутницу каждого абразивщика, пока не отступит обычная послесменная усталость и молодость не возьмёт своё. Но в этот раз всё перепуталось.

— А мы билеты в кино взяли, — похвалилась Ирина. — Втроём пойдём, собирайся!

— Эх, но я пойти не могу! На семь дежурство в дружине, а посему дайте поесть рабочему классу!..

Женщины скисли и надулись. Семён извинительно развел руками, ища сочувствия, но они сделали вид, что заняты изучением тяжеленной «сталинской» поваренной книги. Самостоятельно разобравшись с кастрюлями на газовой плите, и выловив из свежеприготовленного рассольника курью ножку, Сенька обглодал ее впопыхах, запил вишневым компотом и убежал, тоже чувствуя себя в дурацком положении, потому что выходило, что вроде он затеял этот фокус специально, и, главное, не предупредил…

А тут ещё овчар Евстафьева Курнос загавкал на всю улицу и так метался и бесился, что Сенька не решился войти в калитку скромного домика Володи. Но в конце концов Курнос пробудил неуёмным лаем придремавшего хозяина, и, немного поломавшись для порядка, Евстафьев оделся и пошел с Сенькой к ярко освещенному Дому Культуры завода, где в тесной комнатухе завхоза расположился штаб дружины абразивщиков и уже давно собрались самые сознательные. В коридоре, ведшем на галёрку, бестолково топталось человек двадцать, в том числе Гущин, Крохмаль, электрик Николай Глюев, и сам Цовик, стыдливо оглядывавшийся, как шестиклассник, нечаянно забежавший к первоклашкам, и неудовлетворенно повторявший: — Не густо, товарищи, скорее, редковато…

Его, Цовика, удивило, что на лацканах пиджаков Глюева и Лукаса красовались значки дружинников. Он понял, что некоторые, упираясь подписывать бумажки, на самом деле разыгрывали комедию, так как давно уже были хозяевми в дружине. А он и не знал!

Пока что в штабе не было еще никаких задержанных. Дежурство еще не разгорелось.

— Подожди, — пообещал Сеньке незнакомый парнишка, — к ночи, как улей, комнатуха загудит…

Командир дружины раздал красные нарукавные повязки, проинструктировал новичков, кто, как, где и на каком участке проспекта должен патрулировать, и дружинники парами через бурлящее молодежью фойе начали выбираться на улицу.