Олег Зоин - Вчера

• Название: Вчера
• Автор: Олег Зоин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

Русская проза практически ещё не освоила переломный исторический период в жизни СССР — десятилетнее правление Никиты Хрущёва (1954–1964 г. г.). Герой романа изобретательно пытается найти и находит своё место во враждебном ему мире, открыто исповедуя активное неприятие коммунистических догматов. При этом он не диссидент, но простой, наивный, бестолковый, «стихийный» шестидесятник, сознательно нарушающий бесчеловечные тоталитарные законы и, что удивительно, одолевающий таки всесильную Систему в нелёгкой личной жизни. Немало страниц, однако, посвящено и 30–40‑м годам 20‑го века — годам расцвета сталинизма, то есть предыстории хрущёвской «оттепели»…

---

К чаю мама достала заветную поллитровую баночку прошлогоднего акациевого мёда. И сразу в воздухе расплылся характерный акациевый аромат: очень тонкий, нежный, живой, изысканный, разлетающийся, как дуновение ветерка. Такой сильный, что даже благородный дух пирожков уступил пришельцу. А уж стоило пригубить чайную ложечку с мёдом, как обволакивающе–ласковый акациевый вкус, усиливающийся после проглатывания, не мог не восхитить сладкоежек. То есть пробуешь тонкую и нежную субстанцию, проглатываешь, а во рту всё нарастает мощный сладкий восторг.

Удивительный мёд — не засахаривается и не теряет прозрачность на протяжении года, а то и двух лет.

Мама по случаю прихода старинного Сенькиного друга вынула из хитрой шкатулки и положила перед ним единственную посеребрённую чайную ложечку ещё тех, то ли царских, то ли нэповских времён, так что получился маленький праздник дегустации. Причём, акациевый мёд своеобразен и при тесте «с ложкой», — несмотря на жидкую консистенцию, при вращении ложки мёд не стекает, а прилипает к ней. Ёня оценил жертву, принесённую Анной Николаевной, и высоко оценил медок. Сеньке и Нине достались обыкновенные мельхиоровые ложечки, но и из них мёд восхищал.

Пока невоспитанно сёрбали чай (не отсюда ли фамилия — Серба?), Сенька в смятении ожидал развязки разговора, когда надо будет как–то объяснить другу свой жизненный тупик.

Но надо, надо начинать неприятную исповедь. Нина поняла проблему и пришла на помощь. Беззаботно улыбаясь, спросила Ёню:

— А как Сенькин побег из армии у вас тут народы восприняли? Небось, проклинают, как врага народа. Или теперь ещё навечно и в психа записали?..

— Ё-моё! Кому какое дело! Хотя тогда, по–горячему, думаю, весь город, в смысле все наши по школе, ну и учителя, конечно, гудели долго. Тем более, что и ко многим из них приходили ходоки из части и из органов… Я сам ведь тогда ещё дослуживал, всё узнал только через год, после демпеля…

Потом ещё разок, когда узнали о приговоре института Сербского, поохали и поахали…

— Значит, меня все списали в расход. Короче, шизик, идиот, суматик! Ты не представляешь, Ёня, как я первый год после возвращения боялся лишний раз выйти на улицу. А вдруг встречу кого из наших. Что скажу? Иду по Артёма в аптеку мимо окон твоих родителей, а зайти ну не могу и всё — опять, что скажу? Что услышу в ответ?..

— Зря ты, Сень, никто из наших тебя не осуждает, представь. А тем более мои. Так сложилась жизнь. Хотя наша классная Елена Степановна, так та, по правде, очень сокрушалась, ведь считала тебя подающим большие надежды. Но и она, мне кажется, тебя не упрекнёт…

— Вот и я говорю Сеньке, не дрейфь, постепенно пыль уляжется. Надо в финансовый восстановиться, добить высшее, а то так трудно будет устроиться в жизни… — наливая свежего чайку, пропела Нина.

— Да… — Задумался Ёня, понимая, что хорошо бы сменить пластинку с такой болезненной темой. — А ты помнишь, Сень, нашу школу, наших вредных училок, дирёшу Неприступенка?..

Семён благодарно помнил школу, её радости и горести.

— Ну как же! Как же! Вот заходит в класс тощая, бледная, с печальными глазами вечно голодного чела химичка «Бледная спирохета». Сразу берёт быка за рога:

«Здравствуйте, а теперь садитесь! Отвечать будет вызванный. Пинкер, к доске с дневником…»

Ёня расхохотался:

— Нина, не верь ему, это «Бледная спирохета» так Сеньку любила дрессировать. Вот я лично больше всего боялся страшненькую, в большущих «буржуйских» очках англичанку «Миледи». Особенно, когда она, вечно опаздывая, ураганно влетала в класс:

«Гуд монинг, чилдрэн! Ху из он дьюти тудэй? Мисс Эйнгорн? Вэл! Ху из эбсэнт? Мисс Крохмаль? Вэл! Мисс Чуроватенко, гоу ту зэ блэкбоуд!..»

А милейшая и добрейшая русичка Евгения Анатольевна? А классная мама Лена?..

— Да… — Согласился Сенька. — Но встретиться с ними я, честно, не готов. Буквально боюсь…

— Да не зацикливайся ты на Серпах этих. Без двух ног живут. А у тебя такая милая жена, что вы вдвоём любые горы свернёте и одолеете… Я вот, глядя на вас, тоже, наверное, начну личную жизнь организовывать. Тем более, горОНО вроде квартиру к концу года обещает…

— Вот и хорошо… — Зарделась Нина. — Не забудь нас на новоселье пригласить!..

— Договорились!..

Выпив ещё по стакану чая с тортом, решили пройтись по свежему воздуху.

Ёня попрощался с Анной Николаевной. Не забыл и бабушке Фросе доброе слово на прощанье сказать. Вспомнил, каким отменным борщом та потчевала его с Сенькой в хуторе Казачьем, когда после девятого класса он гостил там пару деньков…

На улице Артёма ярко светило солнце. Было по–майски тепло и безветрено. Акации уже отцветали и их медово–дурманящий запах расслаблял и успокаивал. Ребята поднялись по Анголенко, намереваясь прошвырнуться по Броду.

Медленно пошли по Карла Либкнехта в сторону площади Свободы. Перед облдрамтеатром Сенька остановился и прервал Ёню, рассказывавшего о состоянии материально–технического обеспечения школ в Мелитополе, и широко открыл правой рукой панораму от гостиницы «Театральная» в сторону Гастронома № 1, больше известного как «Люкс».

— Вот здесь в 1956‑м, кажется в июле, я провожал шахиню Сорейю с каким–то там шахом Реза Пехлеви…

Нина и Ёня дружно грохнули.

— Ну и как? Она тебя не забыла? Шлёт открытки? — ущипнула Сенькин локоть Нина.

— Ну как же, сохнет и плачет. Но я же теперь человек женатый — и не подумаю нервы напрягать… Ха–ха!..

Нину все–таки доломала бессмысленность их с Семёном семейной жизни, и она решила продолжить образование. У неё же действительно превосходные математические способности, и было жаль их хоронить. То есть решилась на развод.

Однажды, гуляя вечером по Броду, Нина предложила Сеньке посидеть на скамеечке в сквере Пионеров. Они свернули в сквер и как раз у входа со стороны проспекта нашлась свободная скамья, с которой только что тяжело поднялись две громоздкие, как осенние перекормленные куры, пенсионерки.

— Сень, — ласково прижалась Нина щекой к Сенькиной щеке, — я у тебя большая неблагодарная дрянь, но, кажется, не могу с собой справиться…

В её глазах стояли слёзы.

— Что случилось, радость моя? — испугался Семён, обнимая любимую жёнушку.

— Я… надумала… поняла, что нам не быть вместе… Я плохая жена… Тебе нужны дети, а я всё не могу забеременеть… И мне нужны… Когда в 57‑м тётя меня уговорила сбросить, надо было не соглашаться… А теперь в консультации сказали, что тот аборт привёл к бесплодию…

— Милая, что ты такое городишь? Лучше тебя на свете нет. А дети — не вопрос. Решим с жильём, из детдома возьмём. Усыновим. Ну что ты, зая?.. Выбрось всё такое из головы!..

— Нет, Сенька, родной мой! Я уже решила… Прости меня, если можешь. Я пять лет пыталась уговорить себя. Пыталась стать для тебя главным человеком. Приехала в Запорожье… Я не изменяла тебе… Хотела родить детей… Ты же всё понимаешь… Устала я… Больше — не могу!..

— Что не так, Нинуля? Мы же самое трудное одолели, и я благодаря тебе не спился, не деградировал. Как–нибудь пробиваться буду. Быть может, на литературном фронте удастся продвинуться, там партийность иногда отступает перед способностями…

— Сень, но ты стань на моё место. Золотая медалистка, с неплохими математическими способностями, и — у разбитого корыта, как какая–нибудь дурочка… Что мне, до самой пенсии бухгалтером ДОСААФа горбиться?..

— Но, Нина, Лобачевский, всё же, мужчина…

— Не будь таким ретроградом. А Софья Ковалевская?.. Я чувствую, что во мне пропадает математическое призвание. А вдруг мне суждено создать новое направление? А я уже и так пять лет потеряла…

На проспекте зажглись фонари. Легковых машин прибавилось, как прибавилось и фланирующей по Броду галдящей молодёжи. Легковушки непрерывно истошно сигналили, потому что чуваки и чувихи нахально перебегали улицу, буквально выпархивая из–под фар медленно и величественно плывущих машин.

— Значит, я тебе жизнь испортил? — Вздохнул Сенька. — Конечно, если бы я не порвал с Системой, то вполне мог бы стать её не худшим звеном. Прокурором, например, или судьёй… Но для этого надо было бы всю жизнь пресмыкаться и лизоблюдствовать. Укреплять государство, построенное на насилии и лжи. Так что я не жалею о своём выборе. Правда, не знаю, как будет завтра, как нам жить.

Я тоже мечтал о детях. Но это в идеале. Главное — семья. А двое — это и есть самое крепкое в мире, если верят друг в друга и вместе идут по жизни…

Знаешь, я в детстве, в классе пятом, мечтал об уединённой простой жизни. Как говорится, вдали от шума городского. Воображал, что я на острове, с красивой девочкой, такой, как тогда жила по соседству. У нас дом, сад, огород, всякая живность. И прямо у порога — голубой океан… Я тогда даже из дому сбежал. Помнишь, я тебе рассказывал? Я убежал в поисках такого острова. А может быть, меня влекло к отцу, когда он как раз осматривался в Австралии и думал обо мне и маме… Но из всех этих мечтаний пока лишь ты да я. Но дом ещё не поздно построить, хотя теперь принято жить на этажах…