Зигфрид Ленц - Живой пример

• Название: Живой пример
• Автор: Зигфрид Ленц
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Проза
• Год: 1977

Роман посвящен проблемам современной западногерманской молодежи, которая задумывается о нравственном, духовном содержании бытия, ищет в жизни достойных человека нравственных примеров. Основная мысль автора — не допустить, чтобы людьми овладело равнодушие, ибо каждый человек должен чувствовать себя ответственным за то, что происходит в мире.

---

Виктор молча направился в дом, словно не замечая Люси, а главное, словно забыв, о чем они условились на сегодняшний вечер. Когда она заговорила с ним первая, он обернулся к ней с обычной своей отталкивающей корректностью, с той неприятной натянутостью, которой всегда пытался замаскировать свои чувства.

— Что теперь? — спросила Люси. — Скоро все уйдут.

Он высоко поднял плечи — жест, означавший: решай сама.

— Ситуация тебе ясна, поступай, как считаешь нужным.

— Странно, у меня мороз по коже, — заметила Люси, — будто кто-то режет ножом по стеклу. А у тебя?

— Не пойму, о чем ты говоришь, — ответил Виктор.

— Когда все остальные соберутся уходить, я попрошу Китсоса, чтобы он захватил меня с собой, нам по пути.

— Он тебя, конечно, доставит домой в целости и сохранности.

— Значит, ты предпочел бы, чтоб я ушла?

— Неудобно надолго бросать гостей, — отговорился Виктор, — кроме того…

Дочитав до конца, Валентин Пундт делает паузу, невыносимо долгую паузу, он сидит неподвижно, опустив глаза, — так он взволнован; возможно, своим видом он хочет показать Хеллеру, насколько сильно воздействие этого текста, однако Хеллер, ухвативший бутылку люнебургского «Кукареку» и теперь самочинно наполняющий обе рюмки, Янпетер Хеллер прерывает это глубокомысленное молчание, ему представляется куда более важным сперва освободить из плена Риту Зюссфельд.

Чтобы не помешать чтению, она застыла у дверей и последнюю треть новеллы слушала, уставясь неподвижным взглядом в пол, с погасшей сигаретой во рту, подавляя надвигающийся приступ кашля. Хеллер весело машет Рите, чтобы она входила; может, коллегам и не положено это замечать, говорит он, но такое выражение ей очень идет — он хочет сказать, выражение смущения, нечистой совести.

Рита Зюссфельд разводит руками, она готова признать что угодно, лишь бы ей на сей раз простили ее вину — она больше не будет. Кроме того, текст ей известен и, если понадобится, она сможет принять участие в голосовании, говорит Рита и направляется на свое место. Она выкладывает бумаги, поправляет зеленую эластичную ленту, теперь не хватает только сигареты.

— Пейте на здоровье, господа, я потом.

Мужчины опрокидывают рюмки, Хеллер весело, а Пундт хмуро, задумчиво и даже несколько театрально, словно он никак не может вынырнуть на поверхность из мира Люси Беербаум, а поскольку его коллеги не спешат высказать свое суждение о предложенном им варианте, он желал бы для начала сказать кое-что сам.

Итак, если теперь возникнет вопрос, если спросят его лично, зачем людям нужен вдохновляющий пример, он будет в состоянии ответить с полной уверенностью:

— Затем, что он помогает осознать недостатки и выдвигает лозунг, девиз для их устранения, да, и еще он показывает, как иной раз бывает необходимо нарушить священные правила! Живой пример учит нас, — продолжает Пундт, — каждый должен делать не что ему вздумается, а систематически исполнять свой долг перед самим собой.

Пундт умолкает, но ему никто не возражает, точнее, пока не возражает, — и он поясняет свою точку зрения, монотонно, рассудительно. Он тут читал кое-какие письма, можно сказать, письма из бездны; автор — его сын, адресат — человек, служивший ему примером, почти что ровесник Харальда. И эти письма подтверждают его мысль: живой пример указывает нам, что у нас не все благополучно. Что необходимо что-то предпринять. Что мир — это не раз навсегда закопченная данность, нет, он может быть изменен. И вот исходя из этого убеждения он, Валентин Пундт, и выбрал данную главу из биографии Люси. По какому-то недоразумению избранная представительницей студентов, она подвергает сомнению власть принципа, восстает против застарелого, а потому никем еще не пересмотренного предрассудка; она инстинктивно берет сторону большинства, которое, может быть, вовсе и не голосовало за нее, — вот вам уже педагогическая максима: нельзя сдаваться, даже если твое первое усилие оказывается бесплодным.

— Вы меня поняли? Согласны со мной? — С мрачным видом он пускает по кругу фунтик с сушеными фруктами и не обижается, что никто ничего не берет.

Хеллер встает. Хеллер срывает со стены нож племени панга и несколько раз взмахивает им в воздухе, словно отсекает ненужные члены. Он напрягает мысль, он мучается. Пусть все видят, как ему трудно. Он заявляет:

— Дорогой коллега Пундт! (Такое обращение ничего хорошего не сулит.)

Для начала он должен признать, что предлагаемый материал показался ему совсем неплохим, он подходит и может быть использован в той же мере, что и другие тексты, которые они здесь прослушали. Это все убедительно, понятно, легко поддается истолкованию, кроме того, здесь, можно сказать, проносят на плечах этакое сияющее и неизбежное большеглазое откровение.

— Возможно, мы и не удивим наших читателей, если решим включить в книгу именно эту главу. Она достаточно однозначна. С одной стороны — слепой принцип; с другой — рискованное нарушение этого принципа. Материал удобный и вполне старомодный, в конце концов здесь, согласно испытанному рецепту, ставится вопрос: или — или. Люси — это пример из Столетнего календаря, ничего нового. Но как раз тут и должны начаться наши сомнения, — говорит Хеллер. — Если надо искать откровение, если мы призваны извлечь недвусмысленный урок, если нам надлежит так и сяк поворачивать текст, дабы уловить закодированные сигналы, то лучше бы нам от этого дела отказаться. Это поистине оскорбительно — предлагать беззащитным учащимся закамуфлированные откровения, заставлять их извлекать из многослойной упаковки душеспасительные слова. Проще говоря: в наше время каждая личность должна сама найти для себя содержание.

Он, Хеллер, ничего не может с собой поделать, но когда он вспоминает, как разглагольствует Люси о вредной силе традиции, ему так и видится лезущий из-за сцены огромный указующий перст из тикового дерева.

Такой реакции Валентин Пундт никак не ожидал, он с удивлением смотрит на Хеллера, словно неожиданно узнал в нем своего противника. Есть ли еще смысл защищаться — в какой бы то ни было форме? Стоит ли после такого суждения отстаивать свой вариант?

— Нет, — вдруг говорит Рита Зюссфельд, — нет, коллега Хеллер, вы неправы, у вас сложилось неверное представление. То, что прочитал нам господин Пундт, заслуживает самого пристального внимания. И даже уместно спросить: а не может ли Виктор в этом случае служить примером? Вы сказали — откровение. Я могу понять, откуда у вас берется недоверие ко всему, что пахнет откровением, назидательной притчей. Махинация, не так ли? Вы за всем чуете махинацию, даже за дурной осенней погодой. А что значит «откровение»? Я знаю, вы думаете при этом о далеко не благой вести, о том, что людей заставляют некритически усваивать некое волшебное слово; для вас откровение не что иное, как авторитарный намек оглоблей, предуказывающий новое направление. Ну, а что, если мы назовем это по-другому и слово «откровение» заменим словом «опыт» или «убеждение»? Для сравнения или для спора предлагается некий опыт. Разве не именно в этом заключается та задача, которую мы поставили перед собой, берясь за составление этой хрестоматии? И разве не единственно это сулит нам надежду на успех? Произвольно взятый текст, который меня ни к чему не призывает, ни к чему не обязывает, текст, не подсказанный насущной необходимостью, — такой текст меня лично оставляет равнодушной. Для того чтобы он меня как-то задел, в нем должно быть что-то заложено. И если он нам нечто такое предлагает, я хочу сказать: если он знакомит нас с определенной позицией или опытом, это вовсе нельзя считать недостатком. Наоборот, только этим он и вызывает у меня интерес. Не понимаю, откуда берется такой страх перед влиянием на нас чужого опыта? Конечно, бунт Люси против формальных принципов совершенно однозначен, но кому же такая однозначность вредит? Тема-то ведь остается достаточно спорной. Я за то — не смотрите на меня так скептически! — я за то, чтобы мы включили этот вариант в число кандидатов. Конечно, под другим названием.

Хеллер направляется к стене и вешает нож на место.

— Будем голосовать прямо сейчас, может, с оружием в руках? Нет?

Тогда он хотел бы кое-что добавить, просто он опасается, что его неправильно поймут, возможно, он был слишком резок. Об этом не стоило бы вспоминать, но у него, к сожалению, есть все основания для подобной резкости. Дело в том, что ему надоела эта нечистая игра с расхожими примерами для подражания.

— Получается так: перед нами хаос, верно? Беспросветное отчаяние, мучительная неясность, конца этому не видно, волей-неволей приходится с таким положением мириться, как вдруг, в особо тревожную минуту, тебе является некий пример, просит твоего внимания, и вот он уже осчастливил тебя многозначительным откровением. Что дальше? Пробивается свежая зелень, рождается новая надежда. Ну так вот, я против такого бухгалтерского подхода, — заявляет Хеллер, а встретив осуждающий взгляд Пундта, добавляет: — Я не имел в виду лично вас, коллега, мы же условились.