Леонид Фомин - Парма

• Название: Парма
• Автор: Леонид Фомин
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1971

Л. А. Фомин — автор интересной книжки для детей «Мы идем на Кваркуш». В повести «Парма» он вновь рассказывает о приключениях ребят в северной тайге и на далеких альпийских лугах Северного Урала.

Повесть ранее печаталась в журнале «Пионер», а сейчас значительно дополнена и переработана. Кроме нее, в книгу вошли новые рассказы Л. А. Фомина. Все они надписаны очень поэтично.

---

Тут я поверил, что эта черемуха будет жить. Отцветет свое, пустит новые корни, выпрямится и встанет в ряд с подругами. А пока я помог ей — выломал вокруг бесполезно разросшийся и скрадывающий свет ольшаник.

Первый полет

Все притихло под жаркими лучами полуденного солнца. В овсах перестали «полоть» перепела, умолкли в черемухах соловьи, попрятались в тень осоки болотные курочки. Еще трясогузки недолго бегали по прибрежному наноснику с раскрытыми клювами, но и они скоро улетели пережидать жару к своим гнездам под сваи мельницы.

Мелководная речная старица парила, пуская к небу дрожащие дымки. Ни ряби, ни всплеска на ее будто уснувшей, затянутой листьями лилий поверхности. Только прыткие водомеры бегали на открытых от водорослей окнах, да в нагретом воздухе летали стрекозы.

Стрекоз было много. Потрескивая слюдяными крыльями, они в одиночку, парами, стайками реяли над старицей, гонялись друг за дружкой, присаживались на лилии, осторожно обмакивали в теплую воду хвосты и снова летали. Всякие тут были стрекозы — и серые, в мягких махровых одежках, с нежно дышащими «темечками» на брюшке, и большие, рыжие, с длинными трубчатыми хвостами, и такие же большие, только синие, с перламутровыми горошинами глаз. Были и совсем малютки, голубенькие стрекозки, с прозрачными, почти невидимыми крылышками, и лазурно-золотистые, умеющие подолгу «стоять» в воздухе, как бы разглядывая что-то, и, наконец, серебристо-фиолетовые, похожие на диковинных бабочек.

Весело, наверно, жилось этим стрекозам: день-деньской они затеивали игры, летали наперегонки, купались, отдыхали, ловили и «походя» ели пискучих комаров. В своем непреходящем восторге опасно они иногда играли: слетевшись в воздухе, сплетались крыльями и, кувыркаясь, падали в воду. Тут уж не до шуток: упадут на чистину, где не за что уцепиться лапкой — и прощай лето красное!

Если стрекозы падали близко от меня, я спасал их, поддевая на гибкий конец удилища.

Смотрю, опять, задрав хвост, резкими толчками к лодке плывет синяя стрекоза. Протянул удилище, наклонился и… увидел на сухой камышинке крупное грязно-коричневое насекомое. Чем-то напоминающее паука, насекомое медленно поднималось по стеблю, вытягивая попеременно то переднюю, то среднюю, то заднюю пару ног. Ноги кривые, все в мелких колючках, с острыми коготками-захватами на концах. Посмотрел получше — и узнал личинку стрекозы.

Кое-где эту личинку рыбаки называют козарой и удят на нее язей. Но я никогда не удил, потому что уж очень она противная — такая верткая, колючая, с горизонтально расставленными клыками. Плавает она интересно: забирает в себя воду и с силой выбрасывает. Прямо реактивный аппарат, а не личинка! И до того быстро плавает, что рыб догоняет. И нападает на них, конечно, на маленьких. Хищная, жадная эта козара, подставь палец — она и в него всадит свои клыки-кинжалы, а уж всадит — сразу не отдерешь. Башку оборвешь, а клыки не разомкнет.

Но такой хищной и проворной она бывает тогда, когда развивается. А наступит ей время превратиться в стрекозу, становится смирной, малоподвижной. Тогда личинок самих щурята да окуни жрут.

Вот и этой личинке настало, видно, время покинуть царство подводное и полетать стрекозой по белому свету. Ползет и ползет козара по камышинке, вяло перехватываясь паучьими лапами.

Я срезал камышинку, воткнул между бортом и сиденьем и стал наблюдать рождение стрекозы.

Обогретая солнцем, она пошевеливала то одной, то другой лапкой, словно пробуя чувствительность, а потом припала к стеблю и надолго замерла. Шкурка стала подсыхать, коробиться, и козара начала изменяться в цвете — из грязно-коричневой превратилась в серо-зеленую, затем побурела и опять сделалась коричневой. И вдруг на голове у личинки шкурка лопнула, разошлась, и там, где лопнула, стало выпирать наружу что-то серебристо-желтое. Да ведь это же глаза! Не личинки, а стрекозы!

Шкурка разрывалась все больше. Вот щелка уже до спины дошла, расходится все шире, и там, внутри, мается новорожденная стрекоза. Вылезает и никак не может вылезти из своей же одежки. С трудом, будто из тесных сапог, вытягивает длинные жидкие ноги из старых козарьих ног.

Но стрекозка все же выбралась на свет и, мокрая, мятая, устроилась отдыхать на шкурке. А где же крылья? Они пока просто бугорки — так плотно, складочка к складочке, уложены. Стрекозка встряхнулась — и эти бугорки словно потекли, стали вытягиваться, распрямляться в крылья. Но новоявленная летунья была настолько слаба, что задуй ветерок — и не будет ее на шкурке. Вот, наверно, почему личинки стрекоз выходят из воды только в жаркие, тихие дни.

Я оберегал стрекозку. Вздохнет ветерок, прикрываю ее шляпой, сорвутся лапки — поддерживаю.

Смотрю по сторонам и вижу чуть не на каждой тростинке таких же, недавно родившихся стрекозок. Будто кто нарочно навешал их. Посверкивают влажными крыльями, сушатся на солнце.

Постепенно подсохли, распрямились крылышки и у моей стрекозки. Она слабо пошуршала ими. Нет, лететь рано. И еще обсыхала, грелась, набиралась сил. И высохла.

Ветер задул сильнее. На этот раз я не стал закрывать стрекозку, и он сорвал ее. И она полетела, часто перебирая крылышками, полетела неуклюже, отягощенная собственным хвостом, но все выше, выше, кругами ввинчиваясь в синеву неба. А шкурка так и осталась на камышинке, как живая козара, только с дыркой на спине.

Кроншнеп и вороны

Как-то в августе я шел по овсяному полю. Овес уже скосили, на жнивье там и тут поднимались горбатые стога соломы.

В это время начинают табуниться птицы, держатся выводками, стайками, а то и целыми скопищами.

Над полем с шумным граем летали грачи. Они были так черны, что казалось, будто их брали за клюв и обмакивали в смолу. Поэтому белым остался один клюв. Тут же летали вороны, но держались они отдельно, своими компаниями.

Из-под ног то и дело вспархивали жаворонки, быстро семеня ножками, разбегались трясогузки, всполошно взлетали и тут же садились молчаливые сытые овсянки.

Обособленно, вдали от грачей, ворон и пернатой мелкоты по полю степенно расхаживали на длинных голенастых ногах кроншнепы. Эти большие кулики с саблевидными клювами любят поля. Но не признают никакого соседства. Особенно с воронами. Вороны для кроншнепов, как и для других птиц, — кровные враги. Они нападают на плохо замаскированные на земле гнезда кроншнепов, выклевывают яйца, убивают птенцов. Поэтому кроншнепы всегда начеку и чуть завидят ворону, протяжным, тревожным криком «у-у-лить, у-у-лить» предупреждают об опасности. В одиночку вороны не нападают. Боятся. А вот когда соберутся вместе, начинают разбой. Однажды я видел, как три вороны осаждали гнездо кроншнепа. Кроншнепиха сидела на яйцах и стойко отражала атаки. Когда какая-нибудь из ворон пролетала особенно низко, мгновенно выпрямлялась на всю длину ног и без промаха разила клювом-саблей. Ворона с трудом выравнивала полет, но выровняв, опять устремлялась к гнезду. Привязчивые эти вороны!

Зато как сражался отец кроншнеп! Взлетев повыше, вытягивал назад острые тонкие крылья и ястребом несся на противника. Вороне редко удавалось увернуться, кроншнеп ударял ее лапами, да еще успевал долбануть и клювом. Ворона долго не могла оправиться от удара, а потом низом уматывала восвояси, забыв о подругах.

Не поддаются кроншнепы воронам, и, наверно, из-за этого между ними никогда не бывает мира.

Так вот, шел я, шел этим полем и увидел низко летящих кроншнепов. И вдруг из-за ближнего стога раздался выстрел. Передний кроншнеп качнулся и, теряя высоту, потянул в дальний угол поля. И сел там за межой, в бурьяне.

Из-за стога вышел охотник и побежал к кроншнепу. Я тоже побежал и, когда бежал, видел, как по какому-то сигналу со всех сторон к подбитой птице с радостным гвалтом спешило воронье. В их жадном, нетерпеливом карканье так и слышалось: «пока-ажем, пока-ажем!..»

Я злился на охотника и, когда поравнялся с ним, с досадой крикнул:

— Не видишь, в кого стреляешь?!

Охотник, наверно, и сам уже покаялся, что выстрелил по редкой птице. Он все замедлял, замедлял шаги, а потом и вовсе остановился. «Ну и оставайся, — с неприязнью подумал я, — подстрелил да и подобрать не хочет!»

Я еще больше разозлился на охотника, когда увидел птицу: раненый кроншнеп, опираясь на раскинутые крылья, отбивался от наседавших на него ворон. Сквозь бурьян мне было видно, как он метко долбил длинным клювом то одну, то другую вещунью и как они с шипением и карканьем отскакивали, чтобы уступить место другим.

Прошло минут пять. Вороны смелели, и кроншнепу теперь приходилось отбиваться как заведенному — бить и вправо, и влево, и впереди, и сзади себя. Но он уже обессилел, движения его стали вялыми, и некоторым воронам сейчас нет-нет да и удавалось стукнуть кроншнепа усатым клювищем-долотом.