Пётр Андреев - Повесть о моем друге

• Название: Повесть о моем друге
• Автор: Пётр Андреев
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: О войне
• Год: 1977

Повесть посвящена судьбе Сергея Антонова — белорусского паренька, прошедшего большой и трудный путь от подпаска до одного из руководителей партизанского движения, а затем военного советника в Пекине. Вместе с главным героем мы становимся свидетелями работы первых пионерских отрядов, комсомольских начинаний в незабываемые 30-е годы, героизма советских воинов в тяжелом 1941-м. Многие страницы повести рассказывают о бессмертных подвигах советских партизан, о деятельности Центрального штаба партизанского движения. Написанная на основе малоизвестных документов и личных впечатлений, повесть подкупает своей искренностью и достоверностью.

Первое издание, выпущенное к 30-летию Победы, было тепло встречено общественностью и прессой.

---

На обратном пути, уже в самолете, Сергей допрашивал бывшего полковника князя Святополк-Мирского — аристократа, перешедшего в услужение к вермахту. Князь, в частности, рассказывал Сергею об установках «фау», которые нацелены на Лондон и Манчестер. Позднее в ЦШПД эти данные поступили из другого источника. Наверное, ни Антонов, ни те, кто сидел тогда в самолете, не думали, что эти сведения личный шифровальщик Сталина будет излагать Уинстону Черчиллю в послании, начинающемся словами: «Лично и конфиденциально».

Потом Антонов подробно допросил ротмистра, русского офицера, примчавшегося в Европу из эмигрантской норы в Харбине. Ротмистр этот, «слуга царю и отечеству», предложил свои услуги гитлеровскому абверу.

Когда проходили линию фронта, самолет обстреляли. В темноте бургомистр сумел развязать тугие узлы парашютных строп. Медленно пополз к люку в хвосте «Дугласа». Сергей услышал возню в темноте, разглядел, как грузный пленник ползет к люку. Раздумывать было некогда. Рукояткой пистолета Сергей ударил предателя, оглушив его, и сразу, как в резком киномонтаже, он увидел ржаное поле, парашютистов, ощутил вес булыжника в своей руке, и вспомнилось ему, что было это двадцать второго июня, в первый день войны, когда фашисты трубили о своих победах, а сейчас он, Сергей Антонов, летит с огромного «советского острова», с партизанской земли в Москву, и пленные гитлеровцы с ужасом повторяют: «Рейх — капут»…

…Ранним утром, когда «Дуглас» приземлился во Внукове, бургомистра пришлось выносить из самолета — сам двигаться он не мог.

Эпилог истории Гиль-Родионова был дописан в обитом дубовыми панелями кремлевском кабинете Верховного Главнокомандующего.

…Сталин медленно раскрошил папироску, затем другую, ссыпал табак в трубку, внимательно выслушав доклад.

Сергей смотрел на Верховного. В эту минуту особенно ясным для него стал объем власти, сосредоточенной в руках этого невысокого человека, медленно прохаживавшегося вдоль занавешенного тяжелыми шторами окна, — объем власти и мера ответственности.

Сталин говорил глухо, медленно, тоном человека, привыкшего к диктовке, к точным, выверенным формулировкам.

— Гиля-Родионова представить к Красной Звезде. Семью — отыскать, вернуть в Москву. Выплатить по аттестату из расчета оклада начальника штаба дивизии за все эти месяцы. Присвоить воинское звание полковника Красной Армии.

Перешедшей к партизанам бригаде было присвоено наименование «1-я антифашистская партизанская бригада» и командиром ее был утвержден В. В. Гиль-Родионов.

…Когда соединение партизанского вожака Героя Советского Союза Владимира Лобанка отбивалось от эсэсовцев в мае 1944 года, полковник Гиль-Родионов прикрывал их отход. Он лежал в цепи автоматчиков, и очередь из «шмайссера» настигла его, когда бригада уже оторвалась от наседавших фашистов…

7

«Дуглас» медленно подкатил к полосатой будке диспетчера. Из самолета опустили на землю лесенку, к грузовому люку тотчас подъехала санитарная машина — она должна была принять раненых.

Поеживаясь от рассветного холодка, я пошел к самолету. Сергей поручил мне встретить вывезенного на Большую землю легендарного деда Талаша.

В люке самолета показался невысокий кряжистый старик. Он не торопясь спустился, крепко, по-крестьянски встал на землю и основательной, размеренной походкой направился ко мне — угадал, что это именно его ждут.

Дед Талаш… Знаменитый партизанский дед, известный всему белорусскому краю. До войны мне довелось прочитать повесть Якуба Коласа «Дрыгва» («Трясина»). В ней много страниц было посвящено этому своеобразному, самобытному человеку. Еще в гражданскую войну стал старый полещук из села Петриково героем, «краснознаменцем», и председатель ЦИКа Белоруссии Евгений Червяков собственноручно привинтил к гимнастерке деда боевой орден Красного Знамени.

Было ему уже в ту пору за шестьдесят, и хотя крепок еще и силен был старик, так и пошло по всей республике — дед Талаш да дед Талаш…

В сорок первом, когда уже отпраздновал он свое девяностолетие, докатилась война до Полесья, до его родного села. Докатилась не сразу — труден оказался для немцев путь через полесские пущи и болота.

Иные односельчане деда Талаша успели податься в леса, к партизанам, — старик был хвор, не смог скрыться, затаился в своем доме.

В Петрикове фашисты вывесили объявления, назначили цены за головы народных мстителей. Несколько человек за связь с партизанами расстреляли, а старого деда Талаша зверски избили.

В темную, беззвездную — хоть глаз выколи — ночь глухими охотничьими тропами ушел дед Талаш вместе с сыном в лес к партизанам.

У первого же командира дед потребовал автомат или, на худой конец, старую добрую трехлинейку. Но командиры рассудили по-другому, и оружием деда Талаша стала не винтовка, не граната и не мина — стало его оружием Слово: мужицкое, крестьянское, партизанское. Дед Талаш сделался агитатором, и не было в Полесье, да и по всей Белоруссии, деревни, где бы не знали о нем, где бы не шел разговор о речах его: простых, убедительных, с ядреным, соленым словцом — коли нужно. И пошли в отряды, «в семейные лагеря», в диверсионные и подпольные группы те, кто еще вчера рассчитывал схорониться, оглядеться, переждать трудное время…

Вот какой человек шел сейчас по траве Внуковского аэродрома.

Но и хлопот задал он нам с Сергеем немало. Поселили деда как почетного гостя в гостинице «Москва». Расхаживал он по коридорам гостиницы — к ужасу горничных и к удивлению иностранных корреспондентов — в «домовине»: длинной, до пят домотканой рубахе. Насилу мы уговорили старика надеть цивильный костюм.

Но зато оратор он оказался редкостный! И на автозавод ездил с ним Сергей, и на «Каучук», и на другие предприятия. Когда на трибуну выходил дед Талаш с орденом на красной розетке, с хитроватым крестьянским лицом, с сивой бородой и волосами, аккуратно зачесанными на косой пробор, — настоящий старик-лесовик, — зал неизменно взрывался овацией. Ведь вышел он из самой толщи крестьянской, народной. Каждый, кто слушал его, понимал: уж если такие старики не сдаются, воюют — да как еще воюют! — значит, несдобровать Гитлеру.

Иной раз дед Талаш склонен был и прибавить, приукрасить кое-что, но все прощалось ему: слишком хорошо представляли себе московские рабочие и работницы, что значит нелегкая лесная, партизанская доля…

Он был необыкновенно популярен в те годы; не обошли вниманием деда Талаша ни журналисты, ни художники, ни скульпторы. Правда, выходил он у них этаким богатырем, могучим, былинным дедом, и только в одном его портрете запечатлены были истинные черты деда Талаша. Это бюст Заира Азгура, выдающегося белорусского ваятеля. Установлен он в селе Петрикове, где похоронен дед Талаш, доживший до 102 лет.

* * *

…В обращении с пленными партизанами гитлеровские варвары руководствовались наставлением, утвержденным 1 декабря 1942 года начальником немецко-фашистского генерального штаба Йодлем. А в нем было прямо сказано:

«Пленные партизаны, если они только в виде исключения не подходят под § 11, то есть не соглашаются выступить против того отряда, в котором состояли, караются смертной казнью через повешение или расстреливаются… Каждый командир (карательного) отряда несет персональную ответственность за то, чтобы все пойманные в результате боя партизаны и гражданские лица (включая и женщин) были расстреляны или, лучше, повешены».

…Сергей пришел ко мне с этим приказом Йодля, сел на стул возле окна и долго, в тяжелой задумчивости, смотрел на затемненную Москву.

— Поверь моему слову, — тихо сказал он, — когда мы их разобьем, генералы Гитлера станут кричать, что они лишь «исполняли приказ»… Как это страшно — «лучше повешены»… «включая и женщин»…

Мы переглянулись: говорить нам не надо было ни слова — каждый понимал друг друга, потому что семьи наши оказались в тылу, а, зная Маринку Антонову и мою жену, ясно было, что подруги наши в стороне от партизанской борьбы не останутся…

Сергей вдруг улыбнулся, и эта мягкая внезапная улыбка сделала его лицо прежним, «довоенным» — открытым и добрым.

— Если б сейчас был мир, — тихо, с болью сказал он, — мой пацан и твои крохи ходили бы в садик, песни пели, хороводы играли… Слова бы первые разучивали: «па-па», «ма-ма».

— Наоборот, — ответил я, — «ма-ма» всегда сначала учат, мы с тобой на втором месте.

— Это потому, что у тебя девочки, а у меня сын, — убежденно сказал Сергей, — «па-па» обязательно будет первым его написанным словом…

— А помнишь нашу Александру Афанасьевну? — спросил я.

Сергей, не ответив, достал из кармана маленький листок бумаги.

— Прочти, — сказал он, — ее семена дали великолепные всходы…