Денис Луженский - Тени Шаттенбурга

• Название: Тени Шаттенбурга
• Автор: Денис Луженский
• Жанр: Городская фантастика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-098277-6

Шаттенбург – тихий городок. Кажется, кроме ежегодной осенней ярмарки, здесь никогда ничего не происходит. Но неожиданно убивают нескольких детей, и напуганные их страшной смертью жители взывают о помощи к императору. В Шаттенбург прибывают имперский посланник и монах-инквизитор. Сначала их больше заботит лояльность и чистота веры, но они вынуждены заняться расследованием: жуткие убийства продолжаются, и это – явно не дело рук человеческих.

---

На булыжной мостовой лежало несколько медяков: пфенниги да геллеры. Юноша коснулся своего кошелька – на месте. Значит, выронил старик! Он подобрал монетки и побежал следом.

– Вы… вы уронили!

Незнакомец обернулся, посмотрел сначала в глаза Кристиану, потом на его ладонь.

– Спасибо, молодой человек. Вы даже не представляете, как помогли мне, – он взял протянутые ему медные монетки. – А и я тоже хорош! То-то было бы обидно…

– Скажите, вы… – юноша чувствовал себя неловко, – вы нуждаетесь?

– Я? – Старик осмотрел свою сутану, залатанную, но все же довольно приличную, и поистершиеся веревочные сандалии. – Отнюдь, церковь дает мне достаточно. Но есть те, кому эти деньги нужны. Точнее, не сами деньги, а то, что можно на них приобрести.

– Я могу вам помочь, святой отец? – Отчего-то Кристиану подумалось, что будет очень правильно предложить свою помощь.

– Разве вы, юноша, только что не спешили?

– Это терпит.

– Что ж, не в моих правилах отказываться от помощи. Пойдемте.

Шли они недолго. В самом конце грязноватой улочки, затененной нависающими крышами близко стоящих домов, старик остановился перед сколоченной из сосновых брусьев дверью, над которой покачивался медный крендель. Когда-то давно, когда медь была красно-желтой и яркой, крендель, наверное, казался только что вынутым из печи, но сейчас, покрытый зеленой пленкой патины, он выглядел заплесневелым. И хотя здание буквально пропиталось запахом хлеба, и было ясно, что внутри покупателя ждут свежие караваи, а не зеленые от плесени кренделя, любой бы понял: лавка знавала и лучшие времена. Старик потянул дверь за ручку и шагнул в полутемное нутро дома.

– Здравствуй, Теодор, – приветствовал старика пекарь, такой же старый и тощий. На Кристиана он даже не посмотрел.

– И тебе здравствовать, Эрих. Все богатеешь?

– Разбогатеешь тут, – желчно ответил пекарь. – С утра покупателей – по пальцам перечесть. Чтобы печь растопить, трачу больше, чем с таких покупателей выручаю. А ты что, опять за хлебом для своих оглоедов пришел?

– Для детей, Эрих. Для детей, – развел руками старик. – У тебя ведь самый лучший хлеб в городе. Дети так и говорят: мол, дядя Теодор, передайте наше спасибо дяде Эриху, нету во всем Шаттенбурге хлеба вкуснее, чем у него.

– Так я и поверил, – пекарь скривился. – От щенков твоих слова доброго не дождешься, будто я не знаю. Вкусный хлеб, как же. А кто мне дохлую кошку в трубу сбросил? Как пить дать твои!

– Не может того быть, Эрих, – мягко возразил священник. – Они не такие.

– Много ты о них знаешь! Ты ж с детства такой простодыра: тебе поплачутся, а ты и уши развесил. А они, оглоеды твои, в прошлую седмицу у Анны-белошвейки корзину с нитками увели! И у Томаса-краснодеревщика окорок из кладовой стянули, а в нем фунтов десять было! Ну а мне вот кошку в трубу забросили! А ты их привечаешь, прикармливаешь!

– Это же дети, Эрих. Некому заботиться о них, даже цеховые рукой махнули. Разве ж можно допустить, чтобы они пропащими душами стали?

Булочник фыркнул.

– Будто там из кого толк выйдет. Как по мне, вовсе и неплохо, кабы они все в лесу сгинули, а не только четверо. Эй, ты что?!

Теодор, перегнувшись через стол, схватил хозяина лавки за грудки, да так, что рубаха затрещала и с заходившего ходуном стола посыпались плошки.

– Не верится мне, что слышу от тебя такие речи, Эрих! – яростно прохрипел он. – Виданное ли дело – радоваться тому, что дети смерть лютую приняли?! Побожись, что сказал не подумав! Побожись, что жалеешь о своих словах!

– Не… не подумал, – с трудом выдохнул пекарь, горло которого было пережато воротом рубахи. – Жа… жалею! Отпусти же, старый дурак!

Несколько минут оба старика, уперевшись руками в стол, тяжело дышали. Потом Теодор бросил на изрезанные доски монеты.

– Неси хлеб!

Булочник пошаркал за загородку и вскоре вынес оттуда стопку ржаных хлебов: плоских, едва ли не в локоть шириной и вышиной в три пальца, с дыркой посредине.

– Вот, забирай. Дюжина, как обычно, – пробурчал он, не глядя на гостя.

– Сейчас рассчитаюсь за десяток, – откликнулся тот. – За остальное позже отдам.

– Еще не хватало! – взвыл пекарь, предусмотрительно держась подальше от покупателя, и тут же сцапал две буханки. – Довольно уже, наотпускался в долг! По миру меня пустить хочешь?

– Ах ты, кровопийца! – У священника даже борода встопорщилась от ярости. – Продаешь хлеб, что суше камней Палестины, да еще руки выкручиваешь? Им дюжина – как раз на неделю, и никто там не жиреет с таких обедов!

– А мне-то что? Я тоже, как видишь, жиром не зарос, сам забыл, когда свежий хлеб ел, сухарики размачиваю!

Возможно, старики снова схватили бы друг друга за глотки, но Кристиан шагнул к столу и высыпал из кошелька горстку мелочи. В конце концов, не зря же ему удалось сэкономить на чернилах.

Пекарь тут же смахнул медяки в ладонь, подслеповато вглядываясь, пересчитал.

– Могу еще буханку добавить, – подумав, сказал он.

– Лучше купите себе кренделек, – негромко ответил Кристиан. – Может, добрее станете.

– Ты меня жизни не учи, – фыркнул пекарь. – Видали мы таких учителей.

Теодор уже нанизал хлебы на толстые веревки, по полдюжины на каждую. Связал свободные концы узлом, отдал одну связку Кристиану, вторую повесил себе на плечо.

– Пойдемте, юноша.

Когда за спиной захлопнулась дверь, старик остановился и потер переносицу.

– Все хорошо? – участливо спросил послушник.

– Подумать только, – священник тяжело вздохнул, – и это мой брат…

– Брат?

– Увы, да. Никогда мы с ним не ладили, но чтобы вот так… Пути наши давно разошлись: я служу при церкви Святого Олава, ему же всегда была милее мирская жизнь. К тому же кто-то ведь должен работать в отцовской пекарне. А вы поступили очень достойно: увы, не каждый в наше время даст незнакомцу денег. Кстати, мы ведь так и не познакомились…

– Вас зовут Теодор, я слышал в лавке. А меня – Кристиан.

– Прекрасное имя для достойного юноши, – тепло улыбнулся старик. – Ну а теперь, если у вас еще есть немного времени, пойдемте к тем, кто ждет нас. Нас и этот прекрасный хлеб!

2

«…А посему именем Господа нашего святая церковь и представляющий ее в округе Финстер посланник Святого престола отец Иоахим всем заблудшим дают три дня на покаяние. Не тот грешник, кто раз согрешил, а тот, кто всегда грешит. И не тот еретик, кто единожды усомнился, а тот, кто в сомнениях своих укрепляется волей диавольскою и смуту сеет меж людей. Кто стремится к добродетели и падет, такому надо делать снисхождение, ибо он не стремился ко греху, искусился нечаянно. А кто святой церкви добровольно помогать станет, тот не будет оставлен милостию Божьей. Пусть в течение трех дней придет он в город Шаттенбург, предстанет лично перед отцом Иоахимом и расскажет ему все, что знает, что сделал или видел либо слышал от других о делах, относящихся к нашей святой католической вере. Дабы истина стала известной и виновные были наказаны, а добрые и преданные христиане проявили себя и были вознаграждены, а наша святая католическая вера укреплена и возвышена».

Оливье закончил читать, неторопливо свернул бумагу и сунул ее за пазуху. Потом оглядел собравшихся перед трактиром крестьян. Дюжин пять душ – мужички-работники, бабы, ребятня… Небольшая толпа ничем не отличалась от других, увиденных за утро. И следующие едва ли хоть чем-нибудь будут отличаться от этой. Четыре деревни оповещены, еще четыре на очереди.

Девенпорт смотрел на лица, темные от загара и осунувшиеся от каждодневной работы. Крестьяне прятали глаза, но он и так знал, что в них сейчас скрывалось.

Тревога. Мрачная, угрюмая тревога. Они еще толком не поняли, что прочитал незнакомый всадник, до них еще не вполне дошел смысл произнесенных им слов, а в душах людей уже поднял голову, закопошился на дне рассудка серый и скользкий страх. Они привыкли: любые вести, приезжающие на крепких лошадях под стук притороченных к седлам щитов и тяжкое позвякивание кольчуг, обычно сулят беды, в лучшем случае – новые тяготы. Таких вестей мужику всегда следует бояться. Может, ничего страшного и не случилось вовсе, но он – мужик – лучше согнется заранее: так легче сдержать натиск судьбы, не сломаться под ее гнетом.

«Ну теперь не зевайте, землерои! – мысленно воззвал к ним Девенпорт. – Чешите в город во все лопатки, целуйте в зад отца инквизитора! Доносите, пока не донесли на вас самих!»

Как всякий человек неблагородного происхождения, сумевший выбраться из колеи предначертанного и проложить через великую равнину жизни свою собственную дорогу, Оливье искренне презирал тех, кто безропотно ехал по пути, назначенному им судьбой.

Оторвав взгляд от медленно расходящихся с площади крестьян, француз посмотрел в безоблачное небо. Никак уже к полудню время подходит, а поручение барона выполнено лишь наполовину.