Вивиан Итин - Каан-Кэрэдэ

• Название: Каан-Кэрэдэ
• Автор: Вивиан Итин
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2015

В третий том избранных произведений видного сибирского прозаика, поэта и одного из зачинателей советской научной фантастики В. Итина (1894–1938) вошла повесть (или, по авторскому определению, «поэма») об авиаторах «Каан-Кэрэдэ», авиационно-приключенческий рассказ «Люди», воспоминания об Итине поэта Л. Мартынова, биографический очерк дочери писателя Л. Итиной и другие материалы.

---

— Вы большевик! — привстал Эц. — Простите, я не знал.

— Товарищ Елтышев партийный, — подтвердил Чанцев, зачем-то краснея.

— Кто же из вас главный?

— Вы думаете, у нас как большевик, так и главный? — разозлился Елтышев.

— Да… ну, так мне сообщали…

— Нет, прошли те времена и к лучшему. Дело у нас теперь на первом плане. Дело!

— Вы тоже из Гатчинской школы?

— Нет-с, я, знаете ли, нигде не учился.

— А как же вы начали летать?

Эц подумал, что удастся кое-что разузнать о большевистской подготовке.

— Я? — сказал Елтышев. — Ну, не пожелал бы я Вам так начинать!

Елтышев проглотил пиво, дососал сигару. Ему надоело молчать. Он ухватился за случай рассказать иностранцу знаменитую свою историю.

— Я ведь из механиков, вы знаете? — придвинулся он к Эцу. — А случилось это на фронте гражданской войны. Только что я устроился по-хорошему в городе Омске и завел бабу. Ну, как же! Чехи, учредилка, эсеры: большевики, мол, немцам продались, надо воевать. Служил я сначала ничего. Все равно, думаю, советской власти крышка: где же выдержать против всей заграницы! Но тут объявился Колчак, поперли на фронт вместо чехов. Те норовят назад, объясняют: будет, повоевали, деритесь за свое генеральское дело сами. И вот, вижу я, хоть и не партийный я тогда был, я с 20 году, но все-таки, понимаете, рабочий человек… Вижу, прут наши вперед; а войска эти, всех наций, только наш сибирский хлеб лопают, толкутся по станциям, да косо посматривают друг на друга. Наверно, не поделились. Мужики их по тылам бьют. Ну, словом, вижу: либо я настоящий белогвардеец и нет на меня такой поганой пули, либо должен я выявить, кто я есть. А давно уж я присматривался к одному фарману. Смирная такая машина, летать давно хотелось. Только офицерье, простите, подобралось у нас хуже, чем в царской. Работаешь, подойдет полковник Шахов, начальник наш, ткнет сапогом легонько: «А ну-ка, — скажет — смажь, Иван, касторкой». Э, да что вспоминать лихое время! Словом, я и надумал. Стояли мы тогда на Тоболе, близ позиций. Выбрал я день пояснее, к вечеру. Завел мотор. Никто не подошел, полагают, что пробую. Сел я за рули. Сколько раз видел, как и что, а никак не могу успокоиться. Прибавляю газ по одному зубцу, и вдруг, чувствую, — сдвинулся. Эх, думаю, все равно, — дал сразу полный. Катился я много лишнего и уж не знаю, как взял на себя рычаг. Лечу. Прямо лечу, боюсь пошевелиться; но вижу, что лечу правильно, на фронт. Через полчаса все кончится и буду я в другом лагере. Уж видел я большевистские окопчики и тогда, как раз на линии, — бац! Внизу взрыв, а я всего метров на 50 лечу. Бац еще, бац, бац! Взглянул я тут кверху и, так и есть, сразу узнал ньюпор капитана Ярыгина, хоть шел он надо мной едва приметный. Поднялась, конечно, стрельба. Ну, вижу, продырявили мне крылья, и тут, со страху, я прямо-таки моментально снизился. Хорошо, степи в тех местах ровнейшие. Попрыгал козлом и остановился совершенно целый. И ньюпора нет. Стало мне очень, понимаете ли, радостно. Отстегнулся я и пошел навстречу товарищам: нате, — мол, — дарю Республике самолет. Те ко мне бегом, с винтовками, как полагается, и первый же — раз в морду. «Ты, — говорю, — что делаешь?» и так далее. «Я, можно сказать, от белых бежал». «А, — говорит, и так далее, — а бомбы кто бросал?» — «Ослеп», — говорю, — «это капитан Ярыгин с ньюпора в меня целил». Тут подходит военный постройнее. — «Не заливайте, мол, гражданин, не ослепли: был один самолет, а другого не видели и не слышали, а бомбы падали в точности». И, продолжает сразу, что нечего, мол, нам с вами канителиться и сейчас мы вас стрельнем и будет вскорости, вместо меня, ровное место. Начал было я рассказывать, что и как. Тут опять все загалдели и винтовки налаживают, и вижу я, в самом деле расстреляют. Такое меня тут зло взяло и обида, что вот сколько перенес, а смерть от своих же приму. Даже слезы со зла вышли, честное слово! — «Расстреливайте и так далее», — кричу. — «Стреляйте в рабочую, как говорится, грудь!..». — Ну, словом, сказал я страсть здорово. Крыл с высоты 10 тысяч метров, извините за выражение. И вижу я, что-то вдруг не стреляют и рты разинули. Тут опять выходит главный. «А чем, — говорит, — можешь доказать, что по своей воле?». И осенило меня, знаете ли, как свыше. Батюшки, соображаю, с этого ж и надо было начинать! И отчего только жизнь наша зависит, как подумаешь. — «Если, — говорю, — не по своей охоте, следовательно, машина испорчена, а если по своей — цела». — «Правильно», — ничего не могут возразить, — «пойдем, значит, пробовать». Ну, а моторчик перед этим я весь разглядел. — «Крути винт!» — уж командую. Крутят. Дал контакт и даже вздохнул очень так легко. Сразу взял мотор.

— Ты, Иваныч, покороче размазывай, — сказал Чанцев, — музыка начинается.

— Да что уж может быть короче такой науки! — крикнул Елтышев, загребая бутылку. — Так меня в летчики и записали. Что тут сделаешь? Раз от белых прилетел, попробуй откажись. Признают еще саботажником. Всю войну пролетал, как говорится, задним местом: уходит сидение или жмет — только и чувствуешь. Талант, можно сказать. Ну и ничего, цел, видите…

Фрак дирижера взмахнул черными рукавами с огромными запонками в белых манжетах. Тогда, в сладкие волны шума, в цветные прожекторы сцены, влетели восемнадцать светлокожих девушек. На них ничего не было, кроме дикарских каких-то, ярчайших, лава-лава. Груди были обнажены. И казалось неправдоподобным, что здесь, именно здесь, раздавались такие далекие тревожные русские слова. Мысли авиаторов клубились, как серые облака под крыльями. Чанцев смотрел, и черные глаза его раскрывались безумно.

— Ах, — сказал он тихо, и Эц вздрогнул, — вырыть бы вдоль нашей границы колодища до того слоя, где земля теряет твердость, да так бахнуть, чтобы вы отъехали со всей вашей Европой в океан, в Америку. Вот бы зажили! Города наши плохи, а земля пустая. Нам бы с этой землей воевать! И чтоб никто нам не мешал. Америка и Азия…

— Сережка! — крикнул Елтышев.

Чанцев оглянулся. Позади, за соседним столиком, сидел, в позе мечтательного созерцания, его прежний, самый обыкновенный, незнакомец. Мысль об исчезнувшей было ответственности снова напала на пилота. Он относился к своему делу, как профессионал, но он понимал, что в такое время каждый заграничный полет, это — «вещь большой политики».

— Черт, квас, оказывается, действует!

— Не следует смотреть так мрачно. Развлекайтесь!

— Если бы вы знали, господин Эц, до чего нам надоело драться! — ответил Чанцев, извиняясь.

— До черта, — сказал Елтышев.

— А говорят, драка непременно будет. И как подумаешь про скучищу эту, так все бы и разорвал! А что сделаешь? Оттого и в делах спешишь, и себя не бережешь, и оттого, кажется, даже девчонки не берегут своей невинности.

— Понес! — отмахнулся Елтышев.

— Вы не можете этого понять. Вы-то счастливец. Вы не воевали…

Эц гневно выпрямился.

— Что вы! Как вы могли подумать такое!

— Простите, — удивился Чанцев. — Простите, пожалуйста! Но ведь вы жили в Москве?

— А, вот что, — Эц успокоился и сел. — Нет, я своевременно уехал в свое отечество. Я сбил одиннадцать союзников. И, если хотите знать, буду драться снова, когда позовут, без всяких этих рассуждений!.. Я имею орден «За заслуги».

— О! — почтительно сказал Чанцев. — Случалось сбивать наших?

— Нет, не повезло. Я сразу получил тяжелое ранение на восточном фронте.

Эц похлопал тростью свою вытянутую вдоль стола ногу, издавшую звук выколачиваемого чемодана. — «Можно было догадаться!» — подумал Чанцев.

— Я мальчик, в сравнении с вами, — сказал он, чтобы польстить. Он на самом деле почувствовал, что был несправедлив к немцу. — Я сбил только двух. У нас было мало машин и мы, обычно, удирали без боя. Одного на Двине и одного у Золотой Липы.

Острый ток скрючил Эца. Кожаная нога его дернулась.

— На Злото-Липском фронте? — спросил он через минуту. Он опять казался спокойным. — Когда?

— Это было 9-го августа, на рассвете…

Авиаторы сидели рядом, пили вино. Они были одинаково хорошо одеты, чисто выбриты. Порой они подсвистывали и аплодировали ловким «герльз». Они ничем не отличались от других. Они отдыхали, но рядом, совсем близко, и тогда же, они смотрели на свой мир, где все летело, качаясь в петлях, виражах, вихрях, в грохоте и буре.

— Да, это была молодость!

Чанцев возвращался с разведки. Он выполнил задание, он заработал право на еще один безопасный день, жизнь, бой, страх — какой у них был крепкий радостный вкус. Чанцев закипал горячим счастьем игрока. Близко, так близко, что он их услышал в рычании мотора, уныло и жутко взвизгнули пули. Враг был выше; значит враг был сильнее. Чанцев уходил, извивался, бросался в стороны, но немецкий альбатрос был еще проворнее и настигал неумолимо. Пуля пробила разносный бак, струя бензина ослепила на секунду. И на секунду Чанцев растерялся. Тогда, от мгновенного отчаяния и страшной злобы на это свое грозное отчаяние, он твердо потянул к себе рычаг рулей. И когда мир опрокинулся дыбом, впереди в зените, он увидел колючие кресты немецкого самолета, и рука без команды нашла пулемет. Борьба была быстрая. Теперь же казалось, что аэроплан переворачивался медленно, как стрелка альтиметра, когда идешь вниз с большой высоты. И так же медленно, словно удары шпаги, пронизывали пули разъяренное осиное тело вверху. Чанцев помнил, он быстро выправился и сразу увидел, что альбатрос пикирует, беспорядочно валится в гибель. Чанцев засмеялся от своего злого счастья: он снова был один в небе. Так падать мог только труп.