Владимир Некляев - Лабух

• Название: Лабух
• Автор: Владимир Некляев
• Жанр: Современная проза

Президент, госсекретарь, председатель Комитета государственной безопасности и все остальные, сколько их есть, герои романчика, в том числе те, которые названы будто бы реальными именами и фамилиями настоящих людей, являются условными, придуманными литературными персонажами, как также условными, придуманными, несмотря на совпадения в названиях, являются город, в котором они живут, и страна, которой, может быть, нет.

---

— Ладно… Правила… Кто поведет?

Вошел капитан, председатель пододвинул по столу уголовные дела с прикрепленными бланками:

— Подполковнику Панку.

Про «американку», внутреннюю гэбэшную тюрьму, ходили легенды, и я, хотя и побаивался, но ожидал, что увижу нечто необычное — оказалось, тюрьма как тюрьма. Подвалы с бесконечным количеством дверей и замков.

Идти тюремными коридорами было неуютно, про одно лишь думалось: как и когда назад?.. Спиной это думалось, как только закрывалась за ней, лязгая, очередная дверь.

Феликс, как и железный его тезка, выглядел бронзовым — почерневшим… Не били же его?.. В почти пустой, со столом и четырьмя стульями, с косоватыми стенами комнате он был с Панком.

Шигуцкий сел напротив Панка, я — напротив Феликса.

Помолчали…

— Говорите, — повернувшись ко мне, сказал, наконец, Шигуцкий. В этих коридорах и он притих…

Про что говорить?

— Как ты, Феликс?

— Нормально. Как в тюрьме.

— Задержанный требует встречи с консулом, — сказал Панок Шигуцкому. Тот покачался на стуле:

— Бросьте… С каким консулом? Американским?.. Русским?.. Вас задержали с поддельным паспортом на имя гражданина Российской Федерации Смирнова Ивана Васильевича. А в американском паспорте вы Феликс Рачницкий, так кто вы?..

— А вы?.. — спросил Феликс.

Шигуцкий вскинул руку: мол, виноват… И удостоверение вынул:

— Помощник госсекретаря Шигуцкий Борис Степанович. Удостоверение не поддельное.

— Но и не настоящее, — наклонился Феликс, читая удостоверение. — Нет в Конституции Республики Беларусь никакого госсекретаря, так что и помощника никакого быть не может.

Я не читал Конституцию, кто ее у нас, кроме американцев, читает, и Шигуцкий не читал.

— Как нет?.. — сам заглянул он в свое удостоверение, будто там была прописана статья Конституции…

— И у вас статус неприсоединившейся страны, и вы подписали конвенцию по нераспространению оружия массового уничтожения, — не дал ему опомниться Феликс, — и на статус с конвенцией, как и на Конституцию, можно, конечно, наплевать, и с американцами договориться можно, но русские, как только проведают, что и кому вы продать надумали, вас так прижмут, что не найдете, в какую сторону бежать — хоть бы и с деньгами! Потому что это их деньги — и чхать им на все остальное!.. Вы понимаете, чего такая игра стоить может?

Никто не ожидал, что Феликс сразу нападать начнет, а не защищаться… Шигуцкий настолько растерялся, что спросил:

— Чего?..

— Головы! И не одной вашей.

— Пока что про вашу разговор, — кивнул на уголовные дела Панок, и Шигуцкий собрался.

— Про одну, но про вашу… Всё мы, Феликс Андреевич, понимаем. Поэтому и хотим при вашем содействии с американцами договориться, чтобы русские не пронюхали… Представляете, сколько это стоить может?

Он покупал Феликса. При мне, при Панке… И как это русские не пронюхают?..

Феликс покрутил головой: нет.

— Действительно не представляете?.. — переспросил Шигуцкий, и Феликс ответил:

— Это вы не представляете, что предлагаете.

Видно было, что говорить с ним дальше — без толку. Панок хрустнул пальцами — будто выстрелил в пустой комнате:

— Есть второй вариант. Феликс Андреевич не едет ни в какую Америку, остается дома и берет лабораторию Рутнянского. Работает там, где когда–то начинал. Тогда первый вариант, понятно, отпадает…

Шигуцкий даже не задумывался над тем, что услышал, и вылупился на Панка:

— А на хрена, если отпадает?..

Панок промолчал. Феликс ответил, как показалось, за него:

— Если вас и вправду волнуют государственные интересы, то лаборатория Рутнянского — это, может быть, лучшее, что есть в стране.

Шигуцкий, который все еще крутил удостоверение в руках, сунул его в карман.

— Сначала решаем с первым, потом со вторым.

— Первое еще в Германии отпало. Я объяснял вашим людям, что окончательно. А что касается лаборатории…

— Там у вас выбор был! — не дослушал Шигуцкий. — А здесь нет. Или договариваться, или сидеть.

— Это тоже выбор, — взглянул на меня Феликс, и Шигуцкий вспомнил, для чего я здесь.

— Не одному сидеть, дружка потянете. И он, благодаря вам, сядет!

Феликс опустил голову, потер виски.

— У всех свой выбор…

— Так и выбирайте! — пальцем ткнул Шигуцкий в бланк, приколотый к уголовному делу, и Феликс скинул руки на стол:

— Да что ж это он по всей жизни за мной, как лист за вагоном!..

В жизни его, видно, был свой Николай Иванович. Человек без фамилии. Был, не мог не быть…

— Кто?.. — не понял Шигуцкий, а Панок отцепил бланк:

— Приклеился.

Феликс выпрямился.

— Этого я не подпишу. Подписав такое, нельзя жить. — Он повернулся к Панку: — Как же так?..

— Нам необходимы гарантии, — отцепил второй бланк Панок. — Как иначе?..

— А если я остаюсь?..

— Все равно… Сейчас у вас одна ситуация, потом другая… Подпись ни к чему не обязывает, ничего и в виду не имеется, кроме гарантий.

— И шантажа… Я ученый, а не шпион. У меня имя… Вам это, возможно, и все равно, а мне нет.

Панок положил один бланк перед Феликсом, второй передо мной:

— И у Романа Константиновича имя. Еще какое!.. Вы думаете, мало у нас имен?

Феликс брезгливо, кончиками пальцев отбросил, отмахнул свой бланк — тот взлетел и лег на мой.

Хоть ты смастери из него самолетик.

— Ты сделал то, про что договаривались?.. — достал носовой платок и вытер руки Феликс. Он смотрел на меня в упор, Панок и Шигуцкий с обеих сторон…

Нужно было что–то сделать… Не сказать, а сделать… Если и Ли — Ли, и Лидия Павловна… — я все понял в этой комнате с косыми стенами… Рука тяжелела и пальцы скручивало, будто только что самый неудобный концерт для скрипки сыграл, но я вытащил из пиджака Игоря Львовича бумаги, расправил их, положил на бланки — и все пододвинул на середину стола.

— Они не только у вас, Борис Степанович. И не только у меня.

Феликс аккуратно сложил носовой платок.

— Спасибо, Роман.

Шигуцкий взял бумаги. Сейчас порвет — и все.

Он не порвал… Отбросил и протянул:

— Та–а–к… Значит, в оглобли бить?.. Тормоза отпущены?.. — И прошипел на Панка: — Где же ваша договоренность?..

Панок пролистнул отброшенные бумаги, как будто впервые их видел. До записки Игоря Львовича… Возможно, Шигуцкий и не показывал?

— Нарушили вы, Роман Константинович… «Беларусь пытается продать последние советские разработки…» Да мало ли что и кто напишет.

— Это не мало что… — аккуратно спрятал Феликс в карман аккуратно сложенный носовой платок. — Это столько, что мало не покажется. Потому как документ… И где люди, которые его написали? Один убит, а второй…

— И второй! — вдруг резко подался к нему Шигуцкий.

Я с холодком в затылке подумал, что такое возможно, и спросил:

— А я?..

— А для тебя место в тюрьме освободится! — ударил по столу Шигуцкий. — Лабух!

Он встал, ему нужно было что–то решать, а сам он не мог… Вырвал бумаги у Панка, тот вскочил:

— Есть же вариант…

— Никаких вариантов! Обоим сидеть! День даю, чтобы подумали!.. К ночи — ночь уже не ваша!

— И вам день, не больше, — спокойно ответил Феликс. — И подумайте, когда думать будете, про гарантии на условиях, которые можно принять…

— Ну!.. — крикнул Шигуцкий на Панка.

Панок вызвал конвоира, тот повел Феликса, который обернулся в двери:

— Прорвемся, Роман. Кто–то же в этой стране что–то должен соображать.

— А вот этого?!. — дернулся шеей — едва голова не оторвалась — Шигуцкий, которого распирало от злости. Панок одернул китель:

— Я не начальник тюрьмы.

Начальник нашелся быстро. Шигуцкий вышел с ним, Панок сказал:

— Когда бить будут, расслабляйте тело, не сжимайтесь.

И это вся его обещанная помощь?

— Феликс бронзовый, потому что битый?..

Панок собрал со стола бумаги.

— Мы все сделаем, чтобы он остался — до вас дошло?..

Пока доходило — за мной пришли.

XX

Я не спал, не было на чем, в камере — только холодные стены и холодный пол, и, возможно, это и не камера, а карцер, я не знал: ни в камере, ни в карцере не доводилось бывать; но спать хотелось невыносимо — и мне бредилось, будто сплю, и вроде бы вижу во сне Ли — Ли, которой говорю: «Ли — Ли, не убивал я Игоря Львовича, зря ты это взяла на себя, дурочка», — и Ли — Ли вздыхает: «Конечно, не убивал». Она не верит мне и думает, что ее покарают не так, как меня, а то и оправдают: ведь она защищалась.

Она так меня любит?

А Зоя боится за нее и все списывает на Лидию Павловну, хотя также думает, что убил я.

А Лидия Павловна, что же тогда Лидия Павловна? А Лидия Павловна говорит: «Рома, Роман, и я вас люблю, и если из–за меня все вышло, то пусть тогда я во всем и виновата буду. Я и в пансионат ненавистный съехала, чтобы выглядело так, вроде как я сбежала, вы догадались?..»