Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

• Название: Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис
• Автор: Кристофер Бруард
• Жанр: Публицистика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4448-0450-6

Монография выдающегося историка моды, профессора Эдинбургского университета Кристофера Бруарда «Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис» представляет собой исследование модной географии Лондона, истории его отдельных районов, модных типов (денди и актриса, тедди-бой и студент) и магазинов. Автор исходит из положения, что рождение и развитие моды невозможно без города, и выстраивает свой анализ на примере Лондона, который стал площадкой для формирования дендистского стиля и пережил стремительный индустриальный рост в XIX веке, в том числе в производстве одежды. В XX веке именно Лондон превратился в настоящую субкультурную Мекку, что окончательно утвердило его в качестве одной из важнейших мировых столиц моды наряду с Парижем, Миланом и Нью-Йорком.

---

Представление о том, что стандарты моды были в равной степени под контролем торговцев и находились в руках элитарных потребителей, вызывало озабоченность, которую также можно обнаружить на страницах «Английского соглядатая», еще одного отчета о жизни мегаполиса, конкурирующего с текстом Игана и опубликованного четыре года спустя, в 1826 году. Его автор, Чарльз Моллой Уэстмекотт, писавший под псевдонимом Бернард Блэкментл, использовал те же приемы и подробно описал разнообразие лондонских мест в рассказе о том, как опытный повеса знакомит провинциального новичка со столицей. Оба этих описания были проиллюстрированы одним иллюстратором – Робертом Крукшенком. По тону, однако, текст Блэкментла меньше напоминал экстравагантный гимн высшего и низшего общества, а скорее рассказывал об аморальности нового праздного класса, который автор мог наблюдать в салонах и гостиных Вест-Энда. Знание в области моды было той ценностью, которая сохраняла статус независимости от класса, что колебало старый социальный порядок. Как жаловался один из персонажей Блэкментла:

Теперь совсем невозможно наслаждаться обществом и чувствовать себя уютно на публике без того, чтобы оказаться в компании своего торговца свечами или мясника; или отправиться в приятную загородную прогулку и не встретить своего продавца льна или портного, у которого лошадь или экипаж лучше, чем у тебя… Действительно, было бы непросто, если бы те, кто позволяет другим красоваться всю неделю, не могли бы немного пощеголять в воскресенье… Теперь это деловой вопрос: многие из этих торговцев безделушками к западу от Темпл-бара считают, что для них следить за тем, во что одеваются люди, гуляющие в парке, а также за новыми лицами так же важно, как мне – наблюдать за фондовым рынком. Если они видят, что их клиент при деньгах и на хорошем счету, они решаются заполнить еще одну страницу в своем гроссбухе; если, напротив, тот выглядит робким, показывается только по воскресным дням и вызывает пренебрежение со стороны высоких особ – что ж, тогда они понимают, что от этого клиента пора отказаться[57].

Вымышленный портной с Риджент-стрит Ричард Праймфит, чей образ создан Пирсом Иганом, демонстрирует более расслабленные и взаимовыгодные отношения между денди и торговцами, которые отличаются от тех социальных трений, что описывает более консервативная картина Блэкментла. В свежей интерпретации преобразованной столицы портной предстает современным победителем, стоящим вровень с борцами-профессионалами и подобными джентльменами. Находясь в центре паутины социальных связей, Праймфит в торговле опирался на собственную репутацию «благородного» ремесленника и на молву среди самых модных мужчин Лондона, равно как и на свои превосходные навыки и изделия; так что «в Лондоне ни один джентльмен, который хотя бы раз оказывался записанным в бухгалтерские книги Дикки, не станет слушать никакого другого портного, что делало PRIMEFIT синонимом изящного кроя, лучших материалов и первоклассной работы»[58]. В обмен на привилегию одевать известных и отпетых, Праймфит оказывал услуги, меняя условия кредитования, и незаметно охранял свои глубокие профессиональные знания в области секретов дендизма. Другими словами, портной с Вест-Энда был едва ли не объектом культа, а взлет Праймфита был похож на взлет его прототипов, Стултца и Мейера:

Со временем дело приняло ожидаемый оборот. Многие давно просроченные чеки были оплачены. Приумножался его капитал. Его дело также настолько невероятно разрослось, что для того, чтобы держать его в порядке и соблюдать пунктуальность, нужно было нанять нескольких клерков… Его модная слава была настолько громкой, что к мистеру Праймфиту стали обращаться многие щеголеватые торговцы, считавшие, что им необходимо «самое лучшее пальто», для «праздничных и выходных дней», сколько бы оно ни стоило… В общем, мистер Праймфит добрался до вершины своих усилий – теперь своими мерками обеспечил себе экипаж. Дикки прославился кроем своих пальто. Он был особенно обязан Тому Коринфянину как законодателю моды[59].

Кое-какие познания о пронизанном столичным духом мастерстве портных Вест-Энда можно извлечь из описанной Иганом сцены, в которой Праймфит обмерял Джерри Хоторна, кузена Тома из деревни, чтобы сшить ему новый костюм, подходящий для конных поездок и прогулок по Гайд-парку, а не для деревенских лугов. Большое значение придается ловкой игре с контрастами света и тени при распределении деталей и моделировании того, как лежит ткань, умелой «лепке» торса, которая отразила бы возвышенный вкус и определенное изящество пропорций (это мастерство выиграло от последних преобразований портновского метода, которые поставили систему кроя в зависимость от математического понимания анатомии). Воспоследовавшая трансформация подчеркнула добротную деревенскую конституцию Джерри, но также позволила отрегулировать ее таким образом, что охотничья и военная функциональность, на которых изначально построено британское портновское дело, утратили утилитарное значение, превратившись в символическую форму городского позирования; чувственность денди строилась в прямой оппозиции к тому, что подразумевало более простой буколический режим мужественности. Город и деревня стали двумя крайними точками модного диапазона, воплощенными даже в дизайне одежды:

В то время, пока мистер Праймфит снимал мерки, измеряя корпус молодого Хоторна, Коринфянин улыбался про себя, глядя на крепкий, подтянутый зад своего любимого деревенского кузена. Мысленно сопоставив круп Джерри с мягкими местами приятелей-денди, он отдал предпочтение сельской породе родича и, ухмыльнувшись, заметил Праймфиту, что давно не имел столь прочных тылов[60].

Что такое выражение ультрагородского вкуса в одежде было чем-то большим, нежели результат приложения портновского мастерства или желание элитарных потребителей навязать локальную гегемонию стиля как символ превосходства и принадлежности к закрытому социальному слою, считает историк Питер Мэндлер, который прослеживает связи между выбором стиля жизни и политической борьбой в первой половине XIX века. Мэндлер показывает, каким образом самопрезентация праздных людей в аристократических субкультурах Лондона конца XVIII века сознательно моделировалась как полная противоположность старательного и «ответственного» индивидуализма, распространившегося в качестве моральной и религиозной позиции британских аристократов и растущего провинциального среднего класса. Так, наследники политической философии Чарльза Фокса с ее «предпочтением города перед деревней как лучшего и самого всеохватного микрокосма Англии», ее настойчивым утверждением «необходимости понимать, что у аристократии более высокая культурная миссия, чем эгоистичное развитие поместий, торговли и банковского дела», олицетворявшее ограниченный круг забот помещичьего быта, и с ее увековечиванием расточительства и жизни на широкую ногу как фасада, за которым более серьезные обязанности могли свободно исполняться, обнаруживали естественную принадлежность к действовавшим в области визуального денди Вест-Энда[61]. В этом контексте все большее распространение дендиподобных стилей поведения в аристократических кварталах Лондона в течение 1810-х годов выглядит вполне логично, если учесть, что потребление одежды и других предметов роскоши становится для молодых богатых мужчин важным признаком определенной политической принадлежности. Мэндлер подробно описывает различные типы – от «бесчинствующих членов клубов, заполонивших Вест-Энд», чьи безответственные поступки являются актом неуважения к более «достойным» земельным и семейным занятиям, до раздваивающейся тропинки, открывающей перед молодым «светским человеком» возможность выбирать между открыто политическим «реакционным романтизмом, воплощенным в „Молодой Англии“»[62] и «более радикальным романтизмом, отражавшим военный или морской опыт». Но наиболее вестиментарно выраженным был еще один тип, который также возник как реакция на необходимость брать на себя ответственность и требования сохранять существующее положение вещей. «Это был ультрамодный и ультрааристократический тип, сознательно противопоставляющий себя мещанству и дебоширству военного мира»[63]. Все четыре связывал между собой общий материальный контекст лондонского высшего общества этого периода, либеральный и ориентированный на мегаполис стиль, не вяжущийся с довольно пуританской культурой, одобренной в стране в целом. Его характеризовали «любовь к роскошной жизни, путешествиям, любовным похождениям, веселым компаниям, классической литературе, красноречию и искусствам»[64]. Можно ли придумать лучший двигатель для популяризации дендизма как серьезного лондонского времяпрепровождения?

Предельная фаза такой позы (и точка, после которой она начинает приходить в упадок) представлена в написанном в 1828 году Бульвером-Литтоном романе «Пелэм, или приключения джентльмена», в котором главный герой выбирает для себя имидж, который ближе вызывающе стилизованному поведению Д’Орсе, чем явно регулируемой самопрезентации Браммела. Как замечает Элисон Эдбургем, случившееся в конце 1820-х изгнание Браммела в Кале кредиторами неизбежно способствовало медленному ослабеванию его влияния в вопросах лондонской моды. Облегающее, изобретательно сшитое синее пальто с серебряными пуговицами, которое стало несколько милитаристским фирменным знаком Браммела, сменилось в целом более открытой, более лощеной альтернативой черного цвета, в большей степени подходящей для драм в гостиных, для сплина и скуки, свойственных новому стилю денди[65]. Пелэм ясно показывает, как прогресс в области отношений между полами, в обществе и политике был связан с выбором такой дендифицированной идентичности: