Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

• Название: Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис
• Автор: Кристофер Бруард
• Жанр: Публицистика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4448-0450-6

Монография выдающегося историка моды, профессора Эдинбургского университета Кристофера Бруарда «Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис» представляет собой исследование модной географии Лондона, истории его отдельных районов, модных типов (денди и актриса, тедди-бой и студент) и магазинов. Автор исходит из положения, что рождение и развитие моды невозможно без города, и выстраивает свой анализ на примере Лондона, который стал площадкой для формирования дендистского стиля и пережил стремительный индустриальный рост в XIX веке, в том числе в производстве одежды. В XX веке именно Лондон превратился в настоящую субкультурную Мекку, что окончательно утвердило его в качестве одной из важнейших мировых столиц моды наряду с Парижем, Миланом и Нью-Йорком.

---

Было бы безумием для любой уважаемой женщины или даже для любого хорошо одетого мужчины отправиться туда в одиночку. Даже полицейские редко отваживались заходить туда, и то только вдвоем или втроем. Обитатели Рэтклифф-хайвей жили за счет моряков. Там было много больших домов с меблированными комнатами, еще больше торговцев одеждой и обмундированием и несметное количество публичных домов и пивных, и буквально в каждом имелся танцевальный салон на задах бара… Не успевало судно пришвартоваться, как его облепляли торговцы, предлагающие свой товар, вербовщики матросов, продавцы обмундирования, контрабандисты и другие прожорливые хищники… Там можно было встретить моряков всех национальностей, включая множество португальцев, испанцев, итальянцев, греков, норвежцев и скандинавов. Рэтклифф-хайвей напоминала настоящее современное вавилонское столпотворение. Среди персонажей с сомнительной репутацией, которых можно было там встретить, встречались мужчины в моряцкой форме, продающие попугаев[95].

В литературе мотив связи между ощущением чужеземной и в целом восточной двуличности и продажей модного снаряжения был довольно распространенным. Его можно обнаружить в описании «восточного» населения, созданном графом И. Армфелдтом в 1906 году для авторитетного трехтомника Джорджа Симса «Жизнь в Лондоне»:

Есть здесь турок из Константинополя, у которого нет лавки, нет склада, а иногда – и места жительства, и все равно он ведет прибыльную торговлю подержанными кружевами; есть сириец, который продает красивых кукол, одетых в национальные костюмы, есть вкрадчивый уличный торговец коврами из Иерусалима. У всех у них свои клиенты, которые никогда их не оставляют. Еще есть продавец сурьмы из Египта, который ходит по домам евреев и может выщипать брови и ресницы таким образом, что в глазах появится яркий блеск. Есть татуировщик-японец, который зарабатывает свои двадцать гиней за два-три приема… всех их можно увидеть на улицах Восточного Лондона[96].

Помимо экзотических товаров и услуг разносчиков, Армфелдта заинтересовали тела и одежда приезжих из-за пределов Европы, он объективировал различия между ними в прозе фетишистского толка, создавая изысканную версию Востока посреди Лондона, которая символизировала отношения неравенства между колонизатором и колонизуемым. Как он утверждает,

образы пальмовых деревьев и манговых зарослей, мечетей и пагод возникают в воображении при виде смуглых сынов Востока, чьи причудливые костюмы расцвечивают лондонские улицы, их присутствие служит символом далеко распространившейся торговли и мощи Англии. Махараджа с бриллиантовой звездой… японец, одетый в торжественное черное, персидский философ и ученый-парс, которых встречаешь в Вест-Энде, – все это интересные фигуры… но чтобы понять, что такое Восточный Лондон с точки зрения характера, костюма и сцен жизни, следует отправиться в путь из модного Запада на скромный Восток, поскольку именно там можно увидеть различные сцены с участием людей всех сословий… Именно на запруженных толпой улицах, ведущих к докам… встречаешь самые необычные и живописные типы Восточного человечества… Светло-желтый китаец из Пекина, чей хвост из волос почти волочится по земле, чьи свободные одежды развеваются от легкого ветерка и чья мягкая толстая войлочная обувь медленно волочится по улицам, и его брат из Кантона[97] или Гонконга, одетый в моряцкую одежду, чьи волосы аккуратно заплетены вокруг головы и покрыты большой плоской кепкой; матрос-индиец в красном тюрбане, с ловкими, как у обезьяны, пальцами ног, чьи сундуки содержат сокровища, состоящие из поношенных деталей европейской одежды вперемешку с бомбейскими парусиновыми брюками; настороженный и знающий все последние новости японец, чья лоцманская куртка оснащена вместительными карманами, оттопыренными из-за лежащих в них странных маленьких идолов… и сингальцы, чьи фигуры скрывают длинные пальто, дрожащие от холода на летнем английском солнце, – всех их можно увидеть на набережных доков и в любимых азиатами заведениях[98].

Иностранец за границей

Этим настроением чужестранного великолепия, цветастой одежды иммигранта, символизирующих глобальные достижения Лондона в области торговли и управления, были пронизаны не только описания одежды «азиатов». Страницы «Жизни в Лондоне» испещрены рассказами о городских анклавах, населенных иностранцами, и о том, как они похожи на перенесенные сюда отдельные царства, символизирующие зрелищную «инаковость» в глазах туриста, но тем не менее тесно связанные с культурными и экономическими ритмами имперской столицы. Помимо бороздящих моря жителей доков Армфелдт описал жителей итальянской общины в Клеркенуэлле, чья услуга городу заключалась в наполнении его улиц механической музыкой или торговле закусками. Разодетый по случаю праздника Кармельской Божьей матери в середине июля, «молодой неаполитанский денди идет в новехонькой куртке с широким воротником, его обтягивающий и дорогой на вид жилет имеет вырез, демонстрирующий белоснежную манишку, оттеняемую зеленым или красным галстуком и ярким шелковым платком из Сорренто»[99]. В Сохо Армфелдт воспевает атмосферу космополитизма, сделавшуюся с годами более рафинированной, а также «любимые дома иностранных артистов, танцовщиков, музыкантов, певцов и… актеров, убежища политических беженцев, заговорщиков, дезертиров и банкротов со всего мира»[100]. Здесь, в квартале, который связан скорее психологически и интеллектуально, нежели материально, с ассоциациями о художественном и творческом потенциале эмиграции, вестиментарная идентичность была более текучей и открытой для самоопределения. Перенесенный из района портов и освобожденный от своего статуса еще одного экзотического товара, лукавый иностранец растворялся в продуктивном хаосе города, полностью используя его трансформирующий потенциал. Как утверждал Армфелдт,

для непосвященного Сохо – земля романтизма – своеобразная Богемия и Эльзас. А для британского провинциала – это в основном сборище странных характеров. Он может представить себя в Латинском квартале или в пределах далекого гетто; он обнаруживает себя в толпе… чуждых типов – греков с продолговатыми лицами, евреев с грубыми чертами лица, французов с землистым цветом лица, желтокожих левантинцев… и выходцев из Африки цвета черного дерева. Смотреть, как эти люди прибывают в небольшие гостиницы Сохо, одновременно интересно и познавательно. Многие из них совершили морское путешествие, о чем свидетельствуют бирки на их багаже; себя они выдают причудливым нарядом своей страны. Через день или два все они за редким исключением будут одеты в современный цивилизованный костюм. Красные и белые тюрбаны… турков, желтые куфии персов, вязаные шапочки черногорцев, меховые шапки русских и поляков исчезнут, как и величественные кафтаны, колоритные шаровары, вышитые рубашки… и засаленные тулупы. Все они будут отправлены на дно старомодных обитых сундуков[101].

К первому десятилетию XX века некоторые авторы такой прозы в стиле «городская экзотика» почувствовали, что этот процесс внедрения, культурной гомогенизации, размывания этнических границ, личных и местных различий стал более ярко выраженным. Армфелдт признавал, что «Сохо всегда останется романтическим и загадочным. [Однако] его самые яркие образы космополитической жизни быстро блекнут; и хотя это больше не Вавилон, столпотворение отсюда никуда не денется»[102]. Томас Берк в Уоппинге тоже сожалел, что «были времена, много лет назад, когда Ист-Энд был восточной стороной, отдаленным краем… Но с омнибусом все поменялось… он так сомкнул события и места, что любые определяющие черты потонули во всеобщем хаосе, и нет теперь ни востока, ни запада… сегодня границы существуют только в голове членов городского совета… а лондонские доки – это район, главной особенностью которого стали клерки-кокни, работающие на складах»[103]. В каком-то смысле живописный иммигрант теперь существовал только как часть романтического репертуара популярных писателей, стремящихся поддерживать имперскую идеологию, переживающую все более сложные времена. Историк Джонатан Шнеер в своей недавней книге о Лондоне 1900-х годов предполагает, что такие жанры, как «истории про Шерлока Холмса, развлекательные программы мюзик-холлов, театральные постановки Вест-Энда, спектакли в концертном зале «Эрлс Корт», приключения в лондонском зоопарке… несли в себе довольно простое послание. Смелые и мудрые англичане создали великую империю на большом участке земли, населенном нецивилизованными темнокожими людьми. Это пошло на пользу как колонизируемым, так и самим колонизаторам. Между тем туманный прозаический Лондон принимал плоды Империи как должное. Зачастую плоды Империи представляли собой „дивиденды в размере 4,5 %“. Но были это метающие дротики пигмеи… или свиномордая змея из Индии, белые люди, подобные блистательному Холмсу и верному доктору Ватсону, обращались с ними так же, как с итальянцами и евреями. Ценой Империи была постоянная бдительность, но игра стоила свеч»[104].