Наталья Муравьева - Беранже

• Название: Беранже
• Автор: Наталья Муравьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1965

Книга посвящена французскому поэту-сатирику Пьеру Жану Беранже.

---

Беранже пишет в «Обращении», что «считает за честь» поддержать начинания, предпринятые французами для подкрепления борьбы польского народа, «такого великого и такого несчастного». «Туда!», на помощь восставшей Польше, зовет поэт французов.

Ах, если б я был юн и смел,
И, ус покручивая гордо,
В успех оружья верил твердо,
И ловко шпагою владел —
Я б, не колеблясь, полетел
На помощь к ней — к несчастной Польше…
И нашим трусам дал бы весть:
«Гусары! Гей! Не медлить дольше!
Туда! Скорей. Зовет нас честь».

Правительство отказало в помощи повстанцам, но, может быть, народ Франции откликнется на призыв, который так настойчиво звучит и в песне «Туда!» и в песне «Понятовский» с ее рефреном:

 «Француз, дай руку — и я буду жив!»

Сборник вышел в июле 1831 года.

В «Обращении к Лафайету» рядом с критическими выпадами против Июльской монархии были и такие строки, которые вызвали недовольство левых республиканцев: «…я убежден в необходимости укреплять и сохранять основы существующего порядка вещей».

В письме к Латушу (22 июля 1831 года) Беранже снова пытается обосновать свои политические позиции. Он боится, что разногласиями в среде либералов и республиканцев воспользуются монархисты, которые так и караулят подходящую минуту, чтоб продвинуть своих претендентов на трон. «Что же касается республики, о которой я мечтаю всю жизнь, то я не хочу, чтоб этот плод достался нам второй раз в незрелом виде. Его снова отбросили бы прочь. Будем трудиться над просвещением нации, и моя мечта осуществится без потрясений, постепенно. Я не увижу этого времени, но я уверен, оно наступит».

Он мечтает о постепенном улучшении жизни народа. И в то же время он видит, что Июльская монархия заботится вовсе не о народных интересах, что народ враждебно относится к ней. Неужели он все еще верит в «усовершенствование» этого режима, в возможность расцвета при нем демократии и просвещения масс?

Неразрешимое противоречие!

* * *

В годы борьбы с реставрированной монархией Беранже обращался со своими песнями к народу — будил его, поднимал его дух. И героями песен тех лет были стойкие, веселые, смелые сыны и дочери народа: старые ветераны и боевая маркитантка, мудрый и неустрашимый Тюрлюпен, задорная Лизетта, способная обморочить и Сатану и святого Петра, и ее друг бедняк поэт, никогда не падавший духом.

В песнях, созданных после Июльской революции, Беранже взывает уже не столько к самому народу, сколько к правителям Июльской монархии: «Возьмите же в сенат Свободу!», «Позаботьтесь же, наконец, о народе, облегчите его участь!»

Изменяется тон песен. Изменяются и герои. На место неунывающих бедняков с городских окраин становятся изнемогшие, безответные страдальцы-крестьяне. Поэт видит народное горе, оно не убывает после революции и волнует Беранже все больше и больше. Во время своих долгих прогулок он навещает крестьянские домики и в окрестностях Перонны и в Пасси. Люди с заскорузлыми ладонями и потемневшими лицами, работающие от зари до зари, близки ему, он знает их с малых лет. Пахари, пастухи, виноградари. И те, что, не выдержав, пошли ко дну или занялись «темными» промыслами: бродяги, нищие, контрабандисты. Из собственных уст этих людей он слышит повести о их жизни.

Вечно работа и вечно невзгода.
С голоду еле стоишь на ногах…
Все, что нам нужно, — все дорого страх…

Вот он, раздавленный бременем труда, налогов, вечно недоедавший крестьянин Жак. Лежит мертвый. «Встань, мой кормилец, родной мой, пора!» — причитает жена. Напрасно. Он больше не встанет.

Смерть для того, кто нуждой удручен, —
Первый спокойный и радостный сон.

Никогда раньше в поэзии Беранже не было такой безысходной горечи. В песнях его молодости бедняки были счастливей богачей. Созданные по образу и подобию самого автора обитатели чердаков и трущоб побеждали силой духа нужду и нищету. Огонь борьбы, сопротивления, надежды освещал лица героев его песен зрелых лет.

А теперь как будто угасло мятущееся пламя, и при холодном свете пасмурного дня встали перед глазами поэта уже не смеющиеся, а плачущие бедняки. И зрелище их жизни вызывает мучительное сострадание.

Но вместе с состраданием рождается и возмущение. За что? Во имя чего должны страдать и вечно сгибаться бедняга Жак, и его жена, и рыжая Жанна (из одноименной песни), и старый бродяга? Ведь они не бегут от труда. Напротив, рвутся к труду. Но одни, надрываясь всю жизнь, так и не выбьются из силков нужды, другие же выброшены за борт жизни, становятся изгоями.

Я смолоду хотел трудиться,
Но слышал в каждой мастерской:
«Не можем сами прокормиться;
Работы нет. Иди с сумой!» —

жалуется старый бродяга.

В деревне налоги. В городе безработица. Тюрьма вместо больниц. Осуждение вместо помощи. Несправедливый строй душит человека, уподобляет его, рожденного для плодотворного труда и радости, глухому, слепому червю. Такие мысли вызывает зрелище этих горьких человеческих судеб.

Старый бродяга бросает укор отечеству, отринувшему и растоптавшему своего сына:

Отечества не знает бедный!
Что в ваших тучных мне полях,
Что в вашей славе мне победной,
В торговле, в риторских борьбах?

Да, эти надломленные люди далеки от патриотизма старого сержанта. Но разве виноваты они в том? Отечество, ради которого они трудились, сражались, умирали, поворачивается спиной к беднякам, не заботится о них.

И это после революции! После той революции, которая, как думал Беранже, должна круто повернуть весь строй жизни Франции, возродить и продолжить на деле идеи, завещанные первой революцией. Нет, он, конечно, не мечтал о том, что благодетельная перемена произойдет сразу, но надеялся, что хоть постепенно по «мосту, переброшенному через поток», французы переберутся на солнечный берег республики братства и равенства. И что же? Движения не заметно. Страдания народа усиливаются. Рабочие ткацких фабрик в Лионе восстали, не выдержав нечеловеческих условий труда, а власти подавляют это восстание железом и кровью. Крестьяне в деревнях стонут от увеличившихся налогов, старые бродяги — нищие по-прежнему умирают в придорожных канавах.

Социальная тема поднимается в поэзии Беранже и встает на место воодушевлявшей его прежде темы революционно-патриотической. Что это, отступление или шаг вперед в его творчестве? Здесь противоречиво сочетается и то и другое.

Беранже открывает новые дороги и земли своей поэзии, обнажая неприкрашенную правду народного страдания. И в то же время он и теряет что-то очень дорогое, очень важное, ту веселость, тот задор, ту силу боевого призыва, которые звучали в его песнях времен Реставрации.

Перемены в его поэзии — это и перемены в нем самом, в его личности, в его отношении к миру.

Он не утратил самого важного — любви к народу, не утратил остроты взгляда и меткости прицела. Об этом говорят его новые песни. Но жизнерадостность его потускнела. И, конечно, это не только потому, что ему уже минуло пятьдесят. Он сам признается, что может еще тряхнуть стариной при виде лукавой Лизетты. Предчувствие надвигающейся старости лишь присоединяется к ощущению смятенности и бездорожья, которое появилось у него после того, как победа революции обернулась на деле победой не народа, а буржуазии. И это ощущение особенно горько для человека, привыкшего видеть перед собой ясную цель.

«БЕЗУМЦЫ»

В деревнях умирают страдальцы Жаки. В Лионе не выветрился еще запах крови и пороха после расправы над восставшими рабочими. В Вандее вдова герцога Беррийского, тайно пробравшаяся в пределы Франции, пытается раздуть роялистский мятеж. А в Париже весной 1832 года свирепствуют холера и цензура. Штабелями складывают на повозки трупы жертв холеры в холщовых мешках вместо гробов.

Одного за другим судят и сажают в тюрьмы редакторов, художников, журналистов, выступающих с фельетонами и карикатурами на Луи Филиппа, его министров и Июльскую монархию в целом.

Еще в начале 1831 года художник Филипон, издатель еженедельника «Карикатюр», выявил и подчеркнул в своих остроумных рисунках необычайное сходство физиономии «короля-буржуа» с грушей. Суд и тюрьма не устрашили ни самого Филипона, ни его столь же остроумных и талантливых собратьев из лагеря оппозиции.

Целый поток карикатур обрушился на Июльскую монархию. Они появлялись на страницах газет и журналов, на стенах домов и в витринах лавок, около которых тотчас же собирался народ. В декабре 1831 года в витрине лавки Обера была вывешена литография молодого художника Домье «Гаргантюа». Гигант с толстым брюхом, грушевидной физиономией и паучьими ножками восседает на троне, высящемся над Парижем. Усталые, согбенные люди тащат по узкой лесенке мешки с золотом к открытой пасти чудовища. Золото — его пища. Сквозь отверстие в троне мрачный идол извергает переваренное золото. Превратившись в кресты и орденочки, испражнения эти попадают в руки богачей, министров, политиканов, толпящихся у подножия трона.