Андрей Добрынин - Избранные письма о куртуазном маньеризме

• Название: Избранные письма о куртуазном маньеризме
• Автор: Андрей Добрынин
• Жанр: Роман
• Год: 1996

Воспроизводится по изданию: Орден куртуазных маньеристов. Отстойник вечности. Избранная проза: — М.: Издательский Дом «Букмэн», 1996. — 591 с.

---

Посещение куртуазными маньеристами прибалтийского форпоста России состоялось по инициативе Александра Севастьянова, ныне канцлера–инквизитора Ордена, а в ту пору лишь его неизменного доброжелателя и мецената. В члены Ордена Александр вступил как раз в течение этой поистине судьбоносной поездки, которая, во–первых, сумела развлечь Вашего покорного слугу, пребывавшего в состоянии черной меланхолии; во–вторых, позволила Великому Магистру без вреда для окружающих выплеснуть вовне годами копившийся в нем запас порочных страстей; в-третьих, на некоторое время укрепила психическое здоровье злосчастного Константина Григорьева, уже и тогда внушавшее немалые опасения; в-четвертых, позволила Виктору Пеленягрэ пополнить благосостояние семьи, запасшись в гостинице «Берлин» двумя огромными кастрюлями и сиденьем от унитаза — вещами, несомненно, весьма полезными в домашнем обиходе. Уже самое начало путешествия выглядело весьма удачным: соседкой Степанцова по купе оказалась красавица–блондинка по имени Кларисса, принадлежавшая к той породе женщин, красота которых со временем не блекнет, а напротив, лишь наливается пышностью и победительной силой. Увидав такой сюрприз, маньеристы тотчас стали бросать на Клариссу томные взгляды, а Пеленягрэ, не привыкший откладывать подобные дела в долгий ящик, приступил к знакомству. Его активность не понравилась Великому Магистру, который вызвал Пеленягрэ в коридор для объяснений и потребовал показать билет. Сличение билетов подтвердило, что единственным законным соседом Клариссы по купе является именно Степанцов. «Уж не думаете ли вы, что я уступлю вам свое место, а сам удовольствуюсь обществом этих забулдыг?» — язвительно поинтересовался Степанцов, кивая на купе, в котором ехали остальные маньеристы. Великий Магистр и архикардинал немедленно перешли на «вы», как то бывает всегда во время столь частых в Ордене склок. Из купе, на которое указал Магистр, уже неслось хлопанье пробок: как Вам известно, начало всякого дела в Ордене принято сопровождать обильными возлияниями, в которых нередко тонет и самое дело. По кислому лицу Пеленягрэ было ясно, что он не питает никаких иллюзий насчет благородства своего высокопоставленного друга. «А раз не думаете, то не суетитесь и не мешайте мне действовать, не то я все расскажу вашей супруге: пусть эта святая женщина узнает подлинную цену вашим клятвам». «Но это низко!» — возмутился архикардинал. «Кому бы говорить о низости! — хохотнул Степанцов. — Вспомните о ваших назойливых попытках куртизировать жену Григорьева, этого прекрасного человека. На вашем месте я не стал бы спорить, ведь судьба все решила за нас», — и Степанцов помахал счастливым билетом перед носом Пеленягрэ. «Но я только хотел…» — заикнулся было архикардинал. «Рок все решает сам: он чужд людским желаньям», — металлическим голосом произнес Великий Магистр стих Корнеля, тем самым завершая разговор, и друзья–соперники вернулись в купе. Пеленягрэ надулся и некоторое время обиженно молчал, но такое поведение в компании было органически чуждо его латинскому темпераменту, и к тому же его огорчения никто не хотел замечать. Поэтому архикардинал вскоре начал вставлять реплики в разговор и мало–помалу сделался, как обычно, душой застолья. Не последнюю роль в перемене его настроения сыграло и доброе молдавское винцо, в изобилии припасенное в дорогу Добрыниным. Вспомнив юность и родину, Пеленягрэ расчувствовался и пустился в рассказы о своих былых похождениях, достойных Жиль Бласа. По его словам, за обнаружившуюся еще в детстве жестокость он был принят на считавшуюся хлебной должность дознавателя в Дрокиевском УВД, где пытал пойманных в округе цыган и москалей. Затем, спасаясь бегством от братьев совращенной им в блуд девицы Цуркан, он переплыл ночью Прут и по подложным документам завербовался в румынскую жандармерию. Сытую и беззаботную жизнь в румынской глубинке среди необозримых кукурузных полей Пеленягрэ вспоминал с ностальгическим вздохом: забитые крестьяне беспрекословно давали ему взятки курами, мамалыгой и домашним вином, а крестьянки не смели ни в чем отказать представителю власти. «Эх, домнуле Николае! — всхлипнул Виктор, имея в виду Чаушеску. — Величайший ум эпохи! Не оценили, тупые скоты…» После крушения режима инкогнито Виктора благодаря нелепой случайности раскрылось, и ему вновь пришлось бежать через границу, теперь уже в обратном направлении. Задерживаться на родине он поостерегся: как стало ему известно, совращенная им девица Цуркан родила тройню. Это обстоятельство, как легко догадаться, отнюдь не умиротворяюще подействовало на братьев несчастной матери, и поэтому Виктору приходилось скитаться и часто менять место жительства. Положение осложнялось его упорным нежеланием расставаться со своей настоящей фамилией, ибо Виктор свято верил в то, что ему суждено судьбой эту фамилию прославить. В результате братья Цурканы разыскали его даже в Шепетовке, где он работал убийцей на местном кролиководческом комбинате. Увидав всех девятерых братьев на пристанционном базаре и ужаснувшись их свирепому виду, Пеленягрэ не стал мешкать и в тот же вечер покинул город. Следующим городом, приютившим беглеца, оказалась Калуга, где Виктор поступил в строительное ПТУ на отделение, готовившее каменотесов. Чтобы пройти приемную комиссию, ему пришлось убавить себе в документах возраст на десять лет, но об этом Пеленягрэ предпочитал не упоминать, поскольку с тех пор успел привыкнуть к своему новому возрасту, а без такого омоложения жизнь его слишком явно клонилась бы к закату.

Слушая головокружительное повествование архикардинала, Кларисса ахала и пугалась, и ее реакция доставляла рассказчику живейшее удовольствие. Отравлял его только Великий Магистр, постоянно что–то нашептывавший даме на ухо, а та всплескивала руками и заливалась неудержимым смехом. Пеленягрэ отвлекался, бросал на Степанцова подозрительные взгляды и в результате последний этап своей биографии изложил скомканно, хотя там были и учеба на филологическом факультете Калужского педагогического института, и преподавание в сельской школе (откуда новоиспеченного учителя уволили за попытку внедрения телесных наказаний в старших классах), и таинственное исчезновение братьев Цуркан во время их пребывания в Калуге, совпавшее по времени с работой Пеленягрэ на Калужское управление КГБ, и приезд в Москву, и триумфальное поступление в Литературный институт, а в столице — слава, победы, скандалы… Впрочем, завершение рассказа Пеленягрэ отнюдь не означало завершения веселья, к тому же и запасы молдавского вина, столь предусмотрительно сделанные Великим Приором, никак не желали подходить к концу. Наконец уже глубокой ночью Степанцов объявил, что страшно устал за день и собирается на боковую. Остальные маньеристы, стараясь подыграть Магистру, поддержали его намерение, несмотря на коварные призывы Пеленягрэ к продолжению застолья.

Итак, Степанцов с Клариссой удалились в свое купе, однако Вашему покорному слуге в ту ночь так и не удалось вкусить покоя. Ухо мое находилось у самой купейной перегородки, оказавшейся в этом поезде необычайно тонкой. За перегородкой, судя по всему, находилась полка Клариссы, и потому я поневоле мог слышать все то, что происходило между Великим Магистром и нашей прекрасной спутницей. Поначалу их беседа протекала спокойно и казалась лишь прелюдией к мирному отдохновению. Затем речь Магистра приобрела напор и страстность — с того момента я мог разобрать практически каждое слово. «Ну почему, почему? — пылко вопрошал Степанцов. — Вы не верите в серьезность моих чувств? Не верите в любовь с первого взгляда?!» «Но вы меня совсем не знаете», — возражала Кларисса. «Я знаю вас так, словно знал вас всю жизнь! — зарычал Степанцов. — Вы самая лучшая, самая добрая, самая нежная, и вы прекрасны, как… как…» Недостаток эпитетов подвыпивший Магистр решил, видимо, компенсировать действиями, поскольку за перегородкой послышались шум схватки, звуки поцелуев и ожесточенные протесты Клариссы: «Нет, нет, не надо, прошу вас!» В перегородку несколько раз ударили то ли локтем, то ли коленом с такой силой, что чуть было ее не проломили. Затем шум улегся, и Кларисса произнесла, с трудом переводя дыхание: «Вот, держите меня за руку и. успокойтесь». «Мне руку подали, а в сердце отказали», — простонал Степанцов. Кларисса напомнила Магистру о том, что она замужем и имеет двух уже взрослых сыновей, но Вадим гнул свое: «Руки коснулся я, держу ее опять, А сердце далеко, до сердца не достать». По–видимому, он все же сделал попытку осязать биение сердца любимой, так как за перегородкой вновь началась возня. Исход приступа и на сей раз оказался неутешительным для Магистра, о чем свидетельствовала его полная горечи реплика: «Сердца, не знавшие тревоги и боренья, Бесчувствием своим внушают подозренья». Кларисса возразила, что и спонтанный всплеск чувств Магистра не внушает особого доверия. «Как же мне быть?! — вскричал Степанцов. — Как завоевать ваше доверие?» «Вы очень милый, — ответила Кларисса. — Я чувствую к вам достаточно доверия, чтобы мы могли остаться добрыми друзьями». «Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной», — огрызнулся Степанцов. «Ну почему же?» — удивилась Кларисса. «Почему? — с сардонической усмешкой переспросил Магистр. — Потому что дружба — это жалкий заменитель подлинного чувства. Милостыни я не приму». Без всякого перехода после этих слов за перегородкой вновь завязалась борьба, отличавшаяся на сей раз особым упорством. Вновь потерпев неудачу, Магистр, пыхтя и отдуваясь, произнес: «Когда встречаешь человека, которого искал всю жизнь, и этот человек относится к тебе с холодным равнодушием–такое нелегко пережить. А как бы я любил вас! Я бы подарил вам бриллиантовые туфельки…» При упоминании о бриллиантовых туфельках я прыснул в подушку, ибо, кажется, не было в жизни Степанцова женщины, которой он не клялся бы их подарить. Поскольку дело явно клонилось к тому, что Магистру не удастся в эту ночь добиться исполнения своих нехитрых желаний, я постарался насколько возможно оградить свой слух от звуков, доносившихся из соседнего купе, и вскоре погрузился в сон.