Иван Катавасов - Ярмо Господне

• Название: Ярмо Господне
• Автор: Иван Катавасов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Продолжение Шестикнижия инквизитора повествует о духовно-рыцарском ордене, противостоящем злонамеренной магии. Только для взрослых.

Религиозная сайнс фэнтези для верующих и не очень верующих в XXI веке от нашей христианской эры.

Насколько по содержанию, настолько и по форме, роман «Ярмо Господне» соотносится с «Коромыслом Дьявола», поэтому авторское предупреждение благосклонным читателям остается в силе и в неизменности.

Если кому-нибудь когда-нибудь придет в голову, будто бы ваш автор хоть как-то разделяет политические, натурфилософские и религиозные воззрения своих персонажей, значит, кто-то из нас в чем-то заблуждается. Совсем уж безысходно обманется тот, кто разглядит в этом повествовании что-либо физическое вместо метафизического.

---

Об остальных стеклянных, оловянных и деревянных опциях от доктора Патрика можешь мне не рассказывать, муж мой. О них я знаю, конечно, гораздо меньше, чем Патрик, но побольше тебя, Фил.

— Но не обо всех, дама Анастасия. Помимо всего прочего, скажем, когда гора своей волей идет к Магомету, и гаметы произвольно встречаются в маточных трубах, док Патрик предлагает по опциону однояйцевых близнецов без вашего генетического материала. Вариант только на троих, не больше.

Но эдакое тройственное согласие, Настя, ты видишь, я для тебя открыт, меня физически и метафизически не устраивает. Полюбовный треугольник и низкопробная лирика, из рака ноги!

— Ой, Фил! Как же я тебя люблю! Ты — муж мой и отец нашего ребеночка, у которого, возможно, будут целых две кормящих мамы. Технически я сполна могу открыть себе лактацию на необходимое время. Дойки, как видишь, у меня здоровущие, полагаю, хватит выкормить всех младенцев в средних размерах роддоме.

Уверяю тебя, мои дамские формы, какие ты сейчас рассматриваешь с неподдельным рыцарским интересом, никоим образом не пострадают от принудительной лактации. Конечно, если оставшиеся девять месяцев я не буду малодушно забывать о пекторальных упражнениях по методике Патрика…

«Ох мне рыцари и дамы арматоры! Физики и лирики, из рака ноги…»

Вспомнив о физвоспитании, Настя сперва помрачнела, но тотчас улыбнулась:

— Переживем — перетерпим… Эка невидаль! Беременность у женщины — дело естественное, тварное, физиологическое, вроде менструальных кровотечений.

Слабое порочное творение неизменно должно быть подчинено силам разума и духа. Так и происходит непорочное техническое зачатие отпрысков человеческих в арматорской пробирке.

У арматоров, Фил, сам знаешь, чуть ли не все натуральные проблемы решаются в непогрешимой технологической догматике Искусства-Техне. Разъем-папа обязательно со штырьком, разъем-мама непременно с дырочкой. Стыкуем их, подключаем, передаем упорядоченную значимую информацию, в том числе и генетического характера.

В беспорядочной натуре, чтобы осуществить передачу хромосомного набора одним-единственным сперматозоидом, их обычно требуется примерно 200 миллионов, транслируемых по коаксиальному семяпроводящему кабелю-пенису. Вот и вся любовь к двум помидорам. В середке — сплошь физика и никакой вам лирики полюбовного репродуктивного акта…

Филипп пристально всмотрелся в жену и спросил, казалось бы, не в тему:

— Настена, скажи-ка, почему ты физику и лирику сравниваешь? Вроде бы эти понятия не стыкуются, не в ту степь, то и другое не из одной и той же оперы.

Настя озадачилась:

— Не знаю, Фил… По-моему, это просто фигура речи в современном русском языке.

Вон, у моей матильды лирика — слово ругательное. Она ментов, налоговиков лириками обзывает. Лирики у нее и партнеры по бизнесу, кого ей удается стопудово напарить.

Но сама наизусть знает «Кобзаря» по-украински. По-русски — «Евгения Онегина» от первой строфы до последней.

В девятом классе я ее по книжке хитренько в разбивку проверяла. Как сейчас помню: ни разу моя несравненная бизнес-вумен не запнулась, физически шпарила пушкинскими стихами с любого места…

— В самом деле, лирической душевной натурой мою бизнес-тещу назвать трудно, — усмехнулся Филипп. — Она, скорее, хитроумствующий физик…

Я говорю в том смысле, какой вкладывали в это понятие участники газетно-журнальной дискуссии, развернувшейся в совковые времена в 60-х годах прошлого века. Мой блаженной памяти дед Хосе Бланко-Рейес те давние дебаты как-то вспоминал в разговоре с покойным родителем моим Олегом Ирнеевым.

Ты знаешь: я себя более-менее помню с полутора лет и могу практически все восстановить в оперативной памяти, хоть бы и в секулярной ипостаси, не прибегая к прорицанию истории.

Так вот, в 1993 году отец у деда значился безмозглым лириком. Хотя оба они были стопроцентными филологами.

Я немного поизучал сей филологический вопрос, когда стал неофитом, и мы с Пал Семенычем разбирали взаимоотношения духа и материи. Отчасти та мирская дискуссия о физиках и лириках соприкасалась с этой религиозно-философской дихотомией, затрагивала доисторическое обыденное секулярное противопоставление горячего сердца и холодного ума. Иначе говоря, она шла в мировоззренческой парадигме очень древней мнимой противоположности бессердечного разума и чувствительной души в человеческом сознании.

От того и вошла одно время в общеупотребительный оборот русского языка смысловая антонимия, если несколько лет наперебой масс-коммуникативно дискутировали на бытовом узуальном уровне о приоритетах, первичности-вторичности естественного чувственного начала и рассудочного отношения к действительности.

Естественно, физики, по тогдашним относительным понятиям газетных борзописцев, руководствовались в жизни рассудком, умом, разумом. Тогда как лирики якобы ведомы одними сердечными чувствами и эмоциональными переживаниями.

Что любопытно, Настя, те строчилы-писаки в группу тонко чувствующих лириков зачисляли гуманитариев, занимающихся, дескать, проблемами внутреннего мира человека, некими движениями души человеческой. А вот контингент физиков у них составляли как бы бездушные грубые технари, равнодушно изучающие и безжалостно преобразующие внешнюю среду обитания рода людского.

Пожалуй, тебя и меня они бы смогли посчитать физиками-технарями. Зато Нику, Маньку и экселенца Микеле отнести к лирикам-гуманитариям за их чувствительность и эмоциональность. Оцени юмор, жена моя, и заодно добродушную иронию человеческой истории. Где Троя, а где троянский конь?

Настя на пару секунд задумалась, затем громко расхохоталась. Отсмеявшись, она заявила:

— Мне тоже кажется, Фил, в нашей Нике точно есть что-то лирическое. Что в лобок, что по лбу, ать-два, новобраницы, промеж ног две дырки…

— Вот потому, Настя, блаженны страждущие, ибо они утешатся. И сегодняшняя слабость ближних наших оборачивается их завтрашней силой.

Рыцарь-зелот Филипп по-прежнему сохранял невозмутимость и дидактическую теургию использовал в должной мере.

— Я намерен сегодня же приобщить вас, дама-неофит Анастасия, к благодатному дарованию прорицать историю.

Отсюда следует предваряющее задание для вас. До заката разработать версию, почему в сталинскую эпоху коммунистических писателей именовали ни много ни мало инженерами человеческих душ.

Перво-наперво вы воспользуетесь доступными вам секулярными и орденскими историческими источниками. Засим проведете учебные изыскания с релевантным прорицанием необходимых обстоятельств.

Настя снова озадачилась, наморщив лоб:

— Может, у Пал Семеныча спросить или у Василь Василича Олсуфьева?

Я отцу Прасковьи понравилась, Фил. Он меня любезной внученькой называл, когда был в гостях у Патрика.

— Думаю, они оба могут многое о тех временах поведать. Рыцарь Павел тогда в Москве служил, а рыцарь Василий — в Екатеринбурге до 1939 года…

Уединение Филиппа с Настей нарушила Прасковья, пришедшая на лужайку для барбекю с теннисными ракетками в легком, кратком и белом спортивном облачении.

— Рыцарь Филипп, прошу простить даму за невольное вторжение. Велено вам передать, сударь. Рыцарь Патрик изволит-де немного побеседовать с дамой-неофитом Анастасией в нижней арматорской лаборатории.

Проводив Настю сочувственным взглядом, Прасковья гибко уместилась на пододвинутом ей плетеном кресле, изящным движением оправила складки на благопристойном минимуме теннисного одеяния, высоко подчеркивающем стройность загорелых бедер, и шутливо пожаловалась Филиппу:

— Спящу деву возбудили и любовь не предложили. Токмо досмотр лекарский, калорийную диету и лаун-теннис для пущего аппетиту девы твоей Параскевы. Молвили: девичью стыдобу промеж ног ветерком овеет, враз-де меланхолия пройдет.

Ой ли, ежели не в кобылу корм? Спозаранок и мяса кус не в то горло лезет, батюшка мой. Ни ночи тебе, ни дня, коли за десять тысяч верст туда-сюда мотаться.

Разгонишь ли, о витязь, сон-тоску у девы похотливой, до спортивных игр на свежем воздухе охочей?

— То, что нам обоим доктор Патрик прописал? Охотно, Прасковь свет Васильна, охотно.

Велено так велено. Не премину споспешествовать бодрости духа княжны души моей… Как ныне многая доступно нам во благовремении и пропорции.

— Да? Мы еще станем глядеть, идальго мио, кто кого благословит на корте. Предупреждаю, сударь мой, подавать и гасить буду строго, по всей форме.

Только и успевай, вьюнош женолюбивый, взирать на стыдливую девичью красу. Взвейся юбочка повыше, коль пилотка гребешком…

— Не противлюсь, дева моя Параскева, ежели в искусительной плоти мирской, без чинов и чудотворчества.