Иван Катавасов - Коромысло Дьявола

• Название: Коромысло Дьявола
• Автор: Иван Катавасов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Религиозная сайнс фэнтези для верующих и не очень верующих в XXI веке от нашей христианской эры. Православная фэнтези только для взрослых. Воинствующая религия против магии и колдовства в наше время. Шестикнижие инквизитора повествует о духовно-рыцарском ордене, противостоящем злонамеренной магии. Только для взрослых. А также для верующих и не очень верующих.

---

«Человекообразное материальное божество может сотворить только богоравную обезьяну кустарным способом демиурга. Вот тебе неодушевленный кумир, мой обезьяночеловечек!.. Проси не проси у этой бездушной обезьяны, как ее ни моли и умоляй, она не способна бездарно объективную материю субъективно подчинять идеальному духу.

Истинный Господь Вседержитель идеально располагается вне мира сего. Он Духом Святым творит не здесь и не сейчас. Нечестивым материалистическим молениям Он не внемлет…»

Посему в своем задушевном православии Филипп никогда истово в церковной обрядности не просил, не требовал у Бога чего-либо материального и вещественного. Ни прежде, ни потом, когда стал носителем преподанных ему дарований Святого Духа и рыцарем Благодати Господней.

«Благодари прежде Господа твоего. За вся и за всё… Ему виднее, как созидать сокровенное и разрушать очевидное… Твоя суесловная мирская божба не в счет. Коли она земнородна и просит о нечестивом материальном творении.

Не сотвори себе в миру человеческого идеала плотского и низменного. Тогда и гуманистический телесный грех невелик, его и замолить недолго.

Горе имамы сердцы, братия!»

Стоя у обедни в истовом благолепии и благочинии монастырской церкви иконы «Утоли моя печали» рыцарь Филипп эпигностически отделял косную мертвую материю и животворящий дух. И то и другое были ему подвластны по малой мере веры его и великого Промысла Божьего.

Ни в себе, ни в Боге он не испытывал сомнений, в сентябре месяце вступая в права и обязанности достойно звания окружного благочинного инквизитора…

После воскресного родительского обеда в семействе Ирнеевых Филипп доставил Настю на попечение и обучение Гореванычу. Понятно, что военным делом с пейнтбольным вооружением. А сам неукоснительно и неумолимо занялся дидактическими трудами с Ваней Рульниковым.

Благословенно передохнуть от английского мудрый учитель, конечно, разрешал несколько минут ему и себе, чем его умный ученик по обыкновению воспользовался. Потом, глядишь, за посторонними разговорами, может, урок и кончится?

Ваня начал издалека, с подходом:

— Ох, Фил Олегыч, плохо быть маленьким.

— Верно глаголешь, Иван. Потому взрослые напрочь стараются забыть о детстве и младенчестве как о кошмарном сне. Нипочем себя маленькими не помнят…

— Фил Олегыч, я не о том. Вечером после войнушки Снежана опять меня потащит в ванну… Она оружия не любит и нарочно делает из меня маленького, будто я бесчувственная кукла или младенец какой-то…

— Понял… Дальше не продолжай. Ага, значится, трогает девка-дура за разные места. Но ты уж почти большой.

Принято. Больше она к тебе ванную не зайдет. Самостоятельно под душем вымоешься сегодня и так во веки веков.

— Обещаете, Фил Олегыч?

— Как Бог свят! Я с ней поговорю. Ежели чего не поймет, скажу Гореванычу. Он девку-дуру, внучатую племянницу свою, быстренько вразумит. По-военному построит.

— Спасибо, Фил Олегыч, миленький! А то я маме говорил, но она меня отругала…

— Брат ты мой, чтоб эти женщины в жизни чего понимали! Умственной благорассудительности в них еще меньше, чем в грамматических категориях рода.

Скажем, младенец для них навсегда останется существом среднего рода. Как в английском языке.

Не обижайся, Иван, я не тебя имею в виду, а филологию.

Ты знаешь: вот этот стол по-испански женского рода, по-русски мужского. Хоть себе ничего такого гендерного в нем на самом деле нет.

Исходить из земнородных аналогий бытия вовсе не следует, если разумное мышление и членораздельная речь нам даны свыше. Скажем, от Бога.

Кому-то дико хочется словцо «кофе» сделать среднего рода в грамматическом подобии. Другой пищом пищит, но желает заменить средний род в слове «настроение» на мужской. Выходит у него уродский «настрой».

Причем оба наших безграмотных лоха ничего женского или мужского в этих словах не находят. Даже для них, Иван, категория рода не имеет значения в приложении к материальной жизни.

Возьмем к примеру словесное описание родственных отношений. Ты у меня знаешь: шурин — это брат жены, а деверь — брат мужа.

Много раз можно встретить у разных глупых писак, будто бы какого-то мужика имеется деверь, стало быть, и где-то прячется его законный муж. Бывает у них, как бы и у женщины есть шурин, и возможно, жена.

Проще простого лохам-невеждам назвать зятя, то есть мужа сестры, шурином. Они так, брат ты мой, говорят и пишут. Понарошку. Условно.

Вот мы и пришли к тому, что отношения между мужчинами и женщинами, родителями и детьми не всякий раз можно описать в словах. Их надо безусловно понимать и чувствовать.

Чувство языка у тебя, Иван, в наличии. Поймешь, разберешься и что к чему значится неизреченного в этой жизни…

Баста с разговорами, брат ты мой, возвращаемся к английским артиклям. Ажник если в каком-нибудь языке их не видно, они непременно там найдутся в скрытом виде. В английском тоже наличествует невидимый нулевой артикль…

Филиппа очень подмывало «взять и обнулить Настино приглашение в баню вечером, втроем… Аннулировать его, из рака ноги…» Но благородство и положение-то даже в дурном переводе обязывают.

К тому же, как поаккуратнее избавить рыжую Маньку от ненужной влюбленности в себя, он еще не совсем продумал. «Шла бы она в баню… И все такое прочее… Хотя нужно попробовать. Рыжая стоит выделки…»

— …Ой, Фил… Какой ты у меня мужественный, мужчина… Стопудово смелости и отваги тебе не занимать, — иронично прижмурившись, Настя сообщила Филиппу, украдкой глянув на реакцию Марии, первой успевшую рассупониться до банной обнаженной кондиции.

К тому времени официантка в элитной сауне, она же банщица с полотенцем вокруг бедер, прекратила вертеться в предбаннике и скрылась в подсобках. Видать, устыдилась своего недокормленного аскетической диетой тощего тела, торчащих наружу ребер жесткости и двух полупустых мешочков, заменявших ей грудь. Или наверняка не вынесла сравнения собственной иссохшей анатомии с пышными прелестями и округлостями обеих барышень Филиппа Ирнеева.

— Мы думали, ты у нас истинно добродетельный рыцарь и побоишься разоблачаться при дамах твоего сердца, — проявила гендерную солидарность Мария, игривым тоном поддержав Настю.

— А мне, знаете ли, милые барышни, не привыкать стать к откровенному, как есть без фиговых листочков, общению с противоположным полом. С детства, понимаете, мамой и соседками приучен.

Пошли в парную. Там в тепле дорасскажу…

Так вот, в шесть лет водила меня мама на пляж, недалеко от нашего дома на Молодежном озере. Девочки из нашего двора — черненькая Надя и рыженькая Маня — были в трусиках, их молоденькие мамы — в бикини и купальниках, а Филька как есть, на бережку голозадый, со всем мальчиковым хозяйством наружу.

Откровенно сказать, к тому времени оно было не совсем уж младенческим. Но мама говорила: так надо-де для здоровья и загара.

Поначалу было стыдно, девочки Надя и Маня хихикали из-под ладошки, разглядывали мои причиндалы… Потом перестали.

Глядя на нас, мамы умилялись, как хорошо, мол, голенький Филька с нашими девчонками в песочке играет. Дружно, не ссорясь… А девочкам лучше в трусиках, чтоб песок в нежные женские места не попадал…

— Ой, Фил, ты специально выдумываешь. Выделываешься, потому что я тебе о себе рассказала. Ты был маленьким, и ничегошеньки не мог запомнить.

— Нет, Настена. Он у нас ничего и никогда не забывает. Я тот пляж кое-как помню, но маленького Фильку без трусов, убейте меня, никак…

— Точно, Мань. У твоей мамочки на том пляже из-под узеньких белых трусиков черные курчавые волосики бахромой выбивались. Мужчины на нее острый глаз косили. И насисьник на ней был беленький, просвечивающий, чисто символически соски и ареолы прикрывал.

А ты, я и Надька в то время, пока три молодые мамы с мускулистыми кавалерами кокетничали, по кустам лазали. Там Надька трусики снимала и ноги раздвигала, чтоб мне было все видно. Мы с Надькой друг у друга письки ощупывали, она мне даже головку полового члена обнажала и к себе его примеряла.

Между тем рыженькая девочка Маня испуганно таращила на нас глазенки и с розовыми трусиками расставаться боялась.

Но один раз через резинку только мне, не противной Надьке, показала и дала потрогать, как и что у тебя есть под трусиками. Потому как Надька сказала, что у дуры Маньки там пустое гладкое место, и писает она через попу…

Придумывать Филиппу Ирнееву ничего не пришлось. Так оно и было на самом деле четырнадцать с лишним лет тому назад. Он лишь усилил эмпатическое воздействие на Марию Казимирскую и поддерживал на должном уровне ментальный контакт, возвращая старую подружку к временам детской невинности, предшествующей половому созреванию.