Ольга Елисеева - Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

• Название: Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века
• Автор: Ольга Елисеева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03686-4

Так уж получилось, что именно по текстам классических произведений нашей литературы мы представляем себе жизнь русского XVIII и XIX веков. Справедливо ли это? Во многом, наверное, да: ведь следы героев художественных произведений, отпечатавшиеся на поверхности прошлого, нередко оказываются глубже, чем у реально живших людей. К тому же у многих вроде бы вымышленных персонажей имелись вполне конкретные исторические прототипы, поделившиеся с ними какими-то чертами своего характера или эпизодами биографии. Но каждый из авторов создавал свою реальность, лишь отталкиваясь от окружающего его мира. За прошедшие же столетия мир этот перевернулся и очень многое из того, что писалось или о чем умалчивалось авторами прошлого, ныне непонятно: смыслы ускользают, и восстановить их чрезвычайно трудно.

Так можно ли вообще рассказать о повседневной жизни людей, которых… никогда не существовало? Автор настоящей книги — известная исследовательница истории Российской империи — утверждает, что да, можно. И по ходу проведенного ею увлекательного расследования перед взором читателя возникает удивительный мир, в котором находится место как для политиков и государственных деятелей различных эпох — от Петра Панина и Екатерины Великой до А. X. Бенкендорфа и императора Николая Первого, так и для героев знакомых всем с детства произведений: фонвизинского «Недоросля» и Бедной Лизы, Чацкого и Софьи, Молчалина и Скалозуба, Дубровского и Троекурова, Татьяны Лариной и персонажей гоголевского «Ревизора».

знак информационной продукции 16+

---

Со своей стороны жандармы не щадили в отчетах ни министерства внутренних дел, ни юстиции. Записи о состоянии судов — стон, которому приданы приличные канцелярские формы. Гоголевские «борзые щенки» и арапники, которые «сушатся» в присутственных местах, имеют, используя слова другого классика, «вид детской невинной игры в крысу». «На сих днях еще высшее наблюдение получило сведения, что в курском губернском правлении находится до 80 тысяч нерешенных дел», — отмечалось в 1834 году. «Прибавление окладов жалования не послужило, кажется, к уменьшению лихоимства», — констатировано два года спустя. Зло «видимо, но ненаказуемо»[450].

Жандармам было на что негодовать. Они проводили расследование, а виновный, прикрытый круговой порукой чиновников, уходил от ответственности. Так, в 1832 году, изобличенный в казнокрадстве надворный советник Кованько, полностью подчинивший себе генерал-губернатора Западной Сибири, перемещал должностных лиц по своему усмотрению и получал за это взятки. В течение пяти лет он не мог быть схвачен, поскольку за него заступались начальники, вероятно, находившиеся в доле. Наконец Кованько выманили из Сибири. Прежде чем попасть в Петербург, «махинатор» должен был остановиться в Москве и получить деньги из страховой казны Опекунского совета, существенно превышавшие его жалованье. Жандармы намеревались использовать меченые купюры и взять казнокрада с поличным. Уже участники будущей поимки крутили в мундирах дырки для орденов. Однако Кованько недаром столько лет уходил от надзора: он просто не стал получать сумму в Первопрестольной. А в Петербурге его приняли под покровительство заинтересованные лица. С большим трудом удалось вынудить лихоимца уйти в отставку. Но не арестовать[451].

Со своей стороны, министры писали на Корпус жандармов многочисленные жалобы. «Я поседею от этого, — рассуждал Бенкендорф накануне войны с Турцией в 1828 году. — …Когда интриги превзойдут меру моего терпения, я попрошу место… во главе какой-нибудь кавалерийской части»[452]. Но оставить «интриги позади фрунта» никак не удавалось. «Трудно действовать, — писал шеф жандармов начальнику Главного штаба И. И. Дибичу. — С каждым днем гнев высших чиновников, а именно генерал-губернаторов обеих столиц растет против меня по той причине, что общественное мнение высказывается за учреждение высшей охранительной полиции»[453].

Не стоит сразу опровергать этот взгляд, хватаясь за суждения «передовых» представителей общественного мнения. Кроме них были и «рядовые», доведенные безнаказанностью чиновников до отчаяния. Положим, мнения П. А. Вяземского или А. Н. Герцена можно уравновесить высказыванием С. Н. Волконского о голубом мундире как защитнике ссыльных от произвола. А как быть с теми, кто писать практически не умел? Да и говорил не без заминок?

Для Александра Христофоровича все сложилось наилучшим образом. В 1837 году он серьезно заболел, и тут обнаружилось, что справляться о его здоровье пришли толпы очень бедных просителей, дела которых жандармы решили безденежно. Как позднее отмечал начальник штаба корпуса Л. В. Дубельт: «У нас в канцелярии всегда защищались и защищаются только люди неимущие, с которых если бы и хотел, то нечего взять»[454]. Явное преувеличение, но уже хорошо, что и «неимущие» получали помощь. «Я имел счастье заживо услышать похвальное надгробное слово, — не без иронии вспоминал Бенкендорф. — …Думаю, что я был едва ли не первый из всех начальников тайной полиции, которого смерти страшились и которого не преследовали на краю гроба ни одною жалобою».

В довершение министры юстиции и внутренних дел — Д. Н. Блудов и Д. В. Дашков — принесли начальнику Третьего отделения свои извинения. «Двое из моих товарищей… никогда не скрывавшие ненависти своей к моему месту… оба сказали мне, что кладут оружие перед этим единодушным сочувствием публики»[455]. Однако действовали названные лица по-прежнему. Дело Кованько завершилось простым увольнением «по домашним обстоятельствам».

Гоголевский Городничий — слишком мелкая сошка, он может и пострадать от ревизии. А вот губернаторы, которых он якобы «обманывал», прибегнут к связям в Петербурге и, вероятно, выйдут сухими из воды.

Глава вторая «Знакомые все лица»?

Часто кажется, что герои гоголевского «Ревизора» хорошо нам известны. Ведь мы знакомимся с ними еще в детстве, и они не преподносят ничего нового, как бабушки и дедушки, сидящие на лавочке. Хотя жили эти люди в другую эпоху и действовали по иным законам. Например, почему Гоголь проявлял столько сдержанного сочувствия к Городничему? Казнокраду из казнокрадов?

«Человек полированный»

Сквозник-Дмухановский «очень не глупый по-своему человек. Хотя и взяточник, но ведет себя очень солидно… Его каждое слово значительно. Черты лица его грубы и жестки, как у всякого, начавшего тяжелую службу с нижних чинов». Образ Городничего так впечатывается в сознание, что кажется, будто другими такие люди и быть не могли.

Мемуарист А. В. Эвальд записал историю, произошедшую с ним уже в конце царствования Николая I. Он ехал с Литейной улицы в Петербурге на Васильевский остров. Его извозчик, «старик очень добрый и словоохотливый», подбадривал свою «худенькую лошаденку… разными причитаниями и наставлениями, вроде тех, с которыми кучер Чичикова Селифан обращался к чубарому». На Невском проспекте седоков обогнал какой-то полковник, который кивнул старику со словами:

«— Здравствуй, брат! Что давно не был? Не забывай, заходи!

Извозчик мой поклонился, сняв шапку, и ответил в след:

— Здравствуй, родимый, зайду как-нибудь».

На удивленный вопрос старик рассказал: «Что ж, барин, такое ему счастье на роду! Он сдаден был в рекруты годов, почитай, тридцать назад, и вот Государь сподобил его дослужиться до полковничьего чина, а скоро, говорит, и генералом будет».

Эвальда заинтересовало взаимное поведение братьев.

«— И что он, как видно, не зазнался перед родней? — спросил я.

— …Отца и мать, пока были живы, очень почитал, помогал им и мною, как видишь, не брезгует.

— Ты бываешь у него?.. Как же он тебя принимает?

— Очень хорошо, сударь. Известно, уж я ему теперь не товарищ. Я мужик, а он человек полированный, меж нами равности уже нет, а все же, как придешь к нему, так обласкает, попотчует и завсегда, на прощанье, что ни на есть подарит…

— Хорошо он живет? Богато?

— Очень богато. У него казенная квартира под Смольным. Никак комнат десять будет.

— Где же он тебя принимает: в комнатах?

— Нет, сударь, туда я сам не иду. Где же нам, мужикам сиволапым, в барские хоромы залезать! Там и ковры, и зеркала, и всякая мебель, того и гляди, что-нибудь попортишь или запачкаешь… А я, как прихожу, так на кухню, либо в людскую, где у него денщики живут. Там он меня и принимает: денщиков вышлет вон и велит подать, что есть в печи, сам присядет со мной и беседует»[456].

История Эвальда показывает, как, с точки зрения людей того времени, должны были вести себя люди в подобной ситуации. Брат-полковник не стеснялся крестьянской родни. Брат-извозчик не пытался подчеркнуть, будто они ровня. Оба проявляли смирение.

Но обратим внимание: полковник один, он не женат. Ему трудно найти невесту по себе. Даже обедневшая дворянка за него пока не пойдет. С получением генеральского чина картина изменится: где-нибудь в провинции он сможет взять чиновничью дочку. Эдакую Анну Андреевну, лет на двадцать моложе, которая при любом случае станет поддевать необразованного мужа и говорить ему: «Это тебе в диковинку, потому что ты простой человек, никогда не видел порядочных людей… Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совершенно переменить… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь».

Жена из «порядочных людей» открывала выслужившемуся мужу двери в «свет», пусть и не столичный. Сам Городничий боится моститься слишком высоко и в сцене про «голубую» и «красную» кавалерии на каждом шагу спрашивает совета жены.

«Городничий… Так вот, Анна Андреевна, а? Как же мы теперь, где будем жить? Здесь или в Питере?

Анна Андреевна. Натурально, в Петербурге. Как можно здесь оставаться!

Городничий. Ну в Питере, так в Питере; а оно хорошо бы и здесь. Что, ведь, я думаю, уже городничество тогда к черту, а, Анна Андреевна?

Анна Андреевна. Натурально, что за городничество!

Городничий. Ведь оно, как ты думаешь, Анна Андреевна, теперь можно большой чин зашибить… Как ты думаешь, Анна Андреевна: можно влезть в генералы?»

Это «а?» очень красноречиво. Сквозник-Дмухановский постоянно оглядывается на жену не потому, что подкаблучник, а потому, что она — все-таки птица из другого мира, хотя и соединена с ним узами брака. Городничиха обладает знаниями, которых у супруга нет. И быть не может. Именно поэтому ей удается ставить его иногда в тупик. Гоголь подчеркивал в «Замечаниях для господ актеров», что Анна Андреевна «берет иногда власть над мужем потому только, что тот не находится, что отвечать ей».