Ольга Елисеева - Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

• Название: Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века
• Автор: Ольга Елисеева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03686-4

Так уж получилось, что именно по текстам классических произведений нашей литературы мы представляем себе жизнь русского XVIII и XIX веков. Справедливо ли это? Во многом, наверное, да: ведь следы героев художественных произведений, отпечатавшиеся на поверхности прошлого, нередко оказываются глубже, чем у реально живших людей. К тому же у многих вроде бы вымышленных персонажей имелись вполне конкретные исторические прототипы, поделившиеся с ними какими-то чертами своего характера или эпизодами биографии. Но каждый из авторов создавал свою реальность, лишь отталкиваясь от окружающего его мира. За прошедшие же столетия мир этот перевернулся и очень многое из того, что писалось или о чем умалчивалось авторами прошлого, ныне непонятно: смыслы ускользают, и восстановить их чрезвычайно трудно.

Так можно ли вообще рассказать о повседневной жизни людей, которых… никогда не существовало? Автор настоящей книги — известная исследовательница истории Российской империи — утверждает, что да, можно. И по ходу проведенного ею увлекательного расследования перед взором читателя возникает удивительный мир, в котором находится место как для политиков и государственных деятелей различных эпох — от Петра Панина и Екатерины Великой до А. X. Бенкендорфа и императора Николая Первого, так и для героев знакомых всем с детства произведений: фонвизинского «Недоросля» и Бедной Лизы, Чацкого и Софьи, Молчалина и Скалозуба, Дубровского и Троекурова, Татьяны Лариной и персонажей гоголевского «Ревизора».

знак информационной продукции 16+

---

Кирасиры — солидные люди, с самими серьезными намерениями, как в отношении противника, так и в отношении барышень. Если же нечто в стиле «танца с медведем» встречалось, следовал перевод в армейский полк и, возможно, даже в другой род войск. Нечто подобное произошло с графом Б из пушкинского «Выстрела»: «…Определился к нам молодой человек богатой и знатной фамилии (не хочу называть его). Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами».

За что этот богач и красавец был переведен в захолустный гусарский полк? Возможно, дуэль. Но он и там не унялся. «Я его возненавидел, — признавался Сильвио. — Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих, и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец, однажды на бале у польского помещика… я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспылил и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям».

В прошлом князя N мог быть и такой случай. Но годы смиряют. Если он родился, как мы предположили, в 1780-х годах, то для него возможно участие в страшной атаке русских кирасир при Аустерлице, описанной у Толстого в «Войне и мире»: «…Показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах… Все слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия, и виднее становились их лошади, и фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу… Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев-людей на кровных конях, богачей, юношей офицеров и юнкеров, проскакавших мимо него, после атаки осталось только осьмнадцать человек».

В дальнейшем кирасиры принимали участие практически во всех крупных битвах. Генерал Н. Н. Муравьев описал виденное им на Бородинском поле столкновение русской и французской кавалерии: «Рукопашный бой между массами смешавшихся наших и французских латников представлял необыкновенное зрелище и напоминал битвы древних рыцарей или римлян… Всадники поражали друг друга холодным оружием среди груд убитых и раненых»[344].

В каком-то смысле типична судьба генерала Ивана Сергеевича Леонтьева, принадлежавшего к старинному роду столбовых дворян. Он родился около 1781 года, в 1799-м, на рубеже восемнадцатилетия, был произведен из камер-пажей в прапорщики Преображенского полка, а позднее перевелся в Конногвардейский полк. В чине штабс-капитана начал войну с Францией 1805–1807 годов, а закончил ее уже полковником. После Аустерлица получил золотую шпагу с надписью «За храбрость». Сражался под Смоленском, Витебском, Бородином, под Тарутином, Малоярославцем, Вязьмой. На излете 1812 года получил искомый чин генерал-майора. Его ранило под Кульмом в правую ногу, но он поправился и, уже командуя кирасирской бригадой, участвовал в сражении под Парижем. Портрет Леонтьева кисти Доу в Военной галерее Зимнего дворца показывает набор его орденов — Святой Владимир, Святая Анна, Святой Георгий, прусский Красный орел, кульмский Железный крест, баварский орден Иосифа-Максимилиана, медаль за взятие Парижа на голубой ленточке, которую носили на шее. Такие же могли иметься и у мужа Татьяны.

Менее всего к нему относились слова Пушкина о том, что «у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, то есть историей отечества». Звезды у князя N были свои, а история отечества прошла по его хребту железными гусеницами.

«В сраженьях изувечен»

Теперь поговорим о ранениях. Они имелись почти у каждого. Случай Милорадовича, который участвовал в пятидесяти шести сражениях и ни разу не был задет пулей, чтобы пасть жертвой выстрела П. Г. Каховского на Сенатской площади, — уникален. Легко отделался и А. А. Перовский, которому при Бородине отстрелили палец на левой руке. А вот побывав в плену, он отморозил ноги и долго ходил на костылях «Изувечен» — это значит не только изранен, но и вообще покалечен войной.

А. А. Закревский страдал от трех контузий. Воронцов был ранен в бок под Бородином и только благодаря ранению выжил — его увезли в тыл. Генерал Муравьев сообщал о страшной ране младшего брата, под которым ядром убило лошадь и сорвало мясо с ноги. Он же описал ранения товарищей: «Под Бородином было четыре брата Орловых, все молодцы собой и силачи. Из них Алексей служил тогда ротмистром в конной гвардии, под ним была убита лошадь, и он остался пеший среди неприятельской конницы. Обступившие его четыре польских улана дали ему несколько ран пиками; но он храбро стоял и отбивал удары палашом… Брат его Федор Орлов, служивший в одном из гусарских полков… лишился ноги от неприятельского ядра… Третий брат Орловых, Григорий, числившийся в кавалергардском полку, также лишился ноги от ядра. Я видел, когда его везли. Он сидел на лошади, поддерживаемый под мышки казаками, оторванная нога его ниже колена болталась»[345].

В ляжку штыком был ранен Георгий Мейендорф, «прозванный у нас Черным», — это частое и типичное ранение для кавалериста, которому пришлось вступить в соприкосновение с вражеской пехотой. Пушечные ядра были опасны не только прямым попаданием. Многочисленные контузии могли аукнуться и страшными мигренями, и глухотой, и полной потерей памяти. «В Смоленском полку служили два сына Алексея Николаевича Оленина, — продолжал Муравьев. — Подняв во время сражения неприятельское ядро, они перекатывали его друг к другу… как вдруг прилетело другое ядро, разорвало пополам старшего Оленина, у второго же пролетело ядро между плечом и головою и дало ему такую сильную контузию, что его сперва полагали убитым. Он опомнился, но долго страдал помешательством, отчего он хотя и выздоровел, но остался с слабой памятью и с признаками как бы ослабевших умственных способностей»[346].

Молодые ветераны страдали от болезней суставов — они часто спали на земле, вброд переходили водные преграды, проваливались под лед. Распространено было и общее утомление, буквально валившее с ног. Бенкендорф писал Воронцову летом 1813 года: «Мое здоровье, расстроенное на протяжении некоторого времени, пришло наконец в такой упадок, что мне стало решительно невозможно продолжать службу; у меня такие боли в груди, что я уже не в силах выносить малейшего движения, мне необходим отдых; к тому же у меня лихорадка и… (отточие в тексте. — О. Е.), подхваченный в Люнебурге».

Следует иметь в виду, что речь идет о еще молодых людях. Едва отлежавшись, они пускались во все тяжкие. В следующем письме Александр Христофорович каялся перед более сдержанным и благоразумным другом: «Благодаря разным процедурам и лекарствам, мне уже стало много лучше; но надо же было так случиться, чтобы прехорошенькие девицы приехали сюда… и черт меня дернул потратить деньги на их пляски и на то, чтобы себе вредить, прыгая с ними что было мочи: теперь колени у меня снова распухли, грудь болит и врач предписывает покой»[347].

Двоюродный брат Воронцова — Лев Александрович Нарышкин, когда-то блестящий придворный кавалер и не менее блестящий генерал, так устал, что, по словам знавшего его Ф. Ф. Вигеля, «никуда не ездил и две трети дня проводил в постели», не способный ни к какой гражданской службе[348].

Перед нами люди, не только «изувеченные», но и полностью изношенные. В генеральских мундирах при дворе или на балу в Дворянском собрании они еще выглядели «важно», но дома, по удачному выражению А. А. Бестужева-Марлинского, напоминали «завернутый фланелью барометр». Князь Сергей Волконский «страдал невыносимо грудью, а зубы носил накладные, при одном натуральном переднем»[349].

Жена видела в качестве мужа «усталого человека, который по утрам кашляет, целый день зевает и каждый вечер скучает или докучает… Он весь век будто маятник между бутылкой бургундского и склянкой с лекарством».

Таких людей следовало «покоить». В прошлом у них могли быть самые яркие амурные похождения, но в браке они ценили отдохновение. В 1825 году Пушкин отредактировал свои лицейские стихи. В «Амуре и Гименее» зрелый поэт именовал греческое божество брака: «молчаливый, холодный, дряхлый и ленивый». Гименею противопоставлен Амур или Эрот, которого ведет «дурачество» или «безумие»[350]. Так, любовь добрачная, навеянная Амуром, полна безумия и дурачеств. Брак же — априори холоден. Муж в нем в лучшем случае ленив. О такой семье говорит Татьяне Онегин: