Ольга Елисеева - Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

• Название: Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века
• Автор: Ольга Елисеева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03686-4

Так уж получилось, что именно по текстам классических произведений нашей литературы мы представляем себе жизнь русского XVIII и XIX веков. Справедливо ли это? Во многом, наверное, да: ведь следы героев художественных произведений, отпечатавшиеся на поверхности прошлого, нередко оказываются глубже, чем у реально живших людей. К тому же у многих вроде бы вымышленных персонажей имелись вполне конкретные исторические прототипы, поделившиеся с ними какими-то чертами своего характера или эпизодами биографии. Но каждый из авторов создавал свою реальность, лишь отталкиваясь от окружающего его мира. За прошедшие же столетия мир этот перевернулся и очень многое из того, что писалось или о чем умалчивалось авторами прошлого, ныне непонятно: смыслы ускользают, и восстановить их чрезвычайно трудно.

Так можно ли вообще рассказать о повседневной жизни людей, которых… никогда не существовало? Автор настоящей книги — известная исследовательница истории Российской империи — утверждает, что да, можно. И по ходу проведенного ею увлекательного расследования перед взором читателя возникает удивительный мир, в котором находится место как для политиков и государственных деятелей различных эпох — от Петра Панина и Екатерины Великой до А. X. Бенкендорфа и императора Николая Первого, так и для героев знакомых всем с детства произведений: фонвизинского «Недоросля» и Бедной Лизы, Чацкого и Софьи, Молчалина и Скалозуба, Дубровского и Троекурова, Татьяны Лариной и персонажей гоголевского «Ревизора».

знак информационной продукции 16+

---

Устами младенца… Тем же вопросом втихомолку задавались поколения и поколения школьников, узнавая от преподавателей и вычитывая в учебниках, как они должны понимать комедию. Вытверженные, но не понятые и не принятые душой знания только обостряли затаенное противоречие.

Люди, живущие столетия спустя, не могут ощутить художественное произведение так же, как современники. Или даже как позднейшие критики. Из жизни уходят предметы, над которыми потешались авторы; истины, казавшиеся непреложными, мельчают; убеждения дают трещины; человеческие типы, вызывавшие восхищение, встречаются с улыбкой…

Не случайно критики, говоря о даре Грибоедова, называют убийственный сарказм, едкую иронию, колкую сатиру[209] и… никогда юмор в современном понимании слова. Такой желанный, такой привычный для нас, такой отточенный за XX столетие. Юмор как единственную форму защиты личности, которую знала культура тоталитарных обществ.

О том, в каком мире жили наши предки, говорит отсутствие у них живой потребности в юморе. В то время как потребность в смехе есть всегда. Но сам смех очень различен. Пищей критических умов в начале XIX века стала сатира, срывавшая покровы со всех и вся. Юмор, через улыбку примиряющий с недостатками грешника, был мало свойствен тому времени. Сколько дуэлей произошло из-за невинных, на современный взгляд, шуток! Известен, например, хлесткий ответ Грибоедова забытому ныне драматургу В. М. Федорову: «Над собой-то вы можете смеяться, сколько вам угодно, а я над собой — никому не позволю»[210]. Острословы — Пушкин, Грибоедов, Бестужев, Кюхельбекер — готовы были осыпать ближнего эпиграммами, но лишь только слышали насмешливое слово в ответ, посылали за секундантами.

А ведь их собственные шутки редко бывали безобидны. Достаточно вспомнить, что молодые члены литературного общества «Арзамас» потешались над дипломами рогоносцев, посланными опозоренным мужьям светских красавиц[211]. Когда же, много лет спустя, подобный документ получил сам Пушкин, эта злая затея обернулась трагедией. Щепетильное отношение к собственной чести и пренебрежение чужой — характерная черта русских байронистов.

Умение же посмотреть на себя со стороны, напротив, не было заметным качеством эпохи. Отстраниться, увидеть смешное или некрасивое в своем поведении — достояние других, более поздних времен. Самоирония — также малораспространенное свойство тогдашней культуры. Безжалостное высмеивание пороков и неспособность выдержать удар, когда острие смеха направлено против тебя самого, — черты целого поколения, которые (по воле автора или без оной) ярко проявились в комедии.

«Вам не дались чины?»

Восприятие художественного произведения — суть игра в зеркала, при которой одним стеклышком является культура времени создания, а другим — наша собственная. Мы ловим солнечный зайчик, пущенный нам в глаза несколько столетий назад. При этом потомки могут увидеть в тексте нечто, не проявившееся ранее. В идеале утрата понимания сиюминутной реальности прошлого уравновешивается открытием новых пластов.

В описываемое время служба продолжала восприниматься большей частью общества как единственная достойная дворянина стезя. Неслужащий мужчина выглядел как бы и вовсе не мужчиной. Недаром возник анекдот, что слово «мужчина» имеет два корня: «муж» — супруг, отец семейства; и «чин» — место на служебной лестнице. Неуспех в данном вопросе грозил тотальным жизненным неуспехом. Неудачник по службе — неудачник во всем.

Грибоедов испытал подобную мораль на себе. Его карьера исключительно долго не складывалась. Он родился в старинной и состоятельной барской семье, первоначально имел те самые «тысячки две родовых», но позднее наследство сильно уменьшилось. Получил блестящее образование сначала дома, потом в Московском университете, прекрасно музицировал, знал пять европейских языков. В 1812 году записался в дворянское ополчение — в Московский гусарский полк. Участвовать в боях ему не пришлось: полк стоял в тылу — и это обстоятельство во многом определило дальнейший «по службе неуспех». Молодой человек получил чин корнета, оставался на военной службе до 1815 года, а потом, понимая, что продвижения ему, не воевавшему, не будет — все места заняты «героями» с орденами и наградным оружием, — вышел в отставку.

Если принять за дату рождения драматурга 1790 год, зафиксированный самим Грибоедовым в ответах на вопросные пункты Следственного комитета по делу декабристов, то герою в ту пору было уже 25 лет. Если ориентироваться на дату, указанную на надгробном памятнике вдовой поэта, — 1795 год, — то 20 лет. Нам первый вариант кажется предпочтительнее, так как он лучше согласуется с достоверно известным временем обучения в университете, куда Грибоедов поступил в 1806 году (16 лет) и окончил в 1808 году (в 18 лет). Принимая дату рождения по сведениям Нины Чавчавадзе, получим поступление в 11 лет и окончание в 13. Такое изредка могло случиться, но куда естественнее объяснить разнобой в датировках простительным желанием сорокалетнего мужчины, женясь на пятнадцатилетней девушке, скинуть себе пять лет.

Этот вопрос для нашего рассказа вовсе не посторонний. У Чацкого при ближайшем рассмотрении тоже окажется неопределенный возраст, чего мы коснемся ниже. Годы и соответствующее им социальное положение были в то время теснейшим образом связаны. В беседе с Молчалиным Чацкий настаивает на своем праве говорить, что думает по поводу любого текста: «Я глупостей не чтец, / А пуще образцовых». И то же — по поводу любого лица. Так, Фома Фомич, который «при трех министрах был начальник отделенья», удостаивается характеристики: «Пустейший человек, из самых бестолковых». А когда Молчалин, извиняясь тем, что «не сочинитель», отказывается судить о слоге Фомы Фомича, который в Москве «ставят в образец», поднимается вопрос о праве высказывать собственное мнение. И обнаруживается прямая связь чинов и возраста.

Молчалин:
В мои лета не должно сметь
Свое суждение иметь.

Чацкий:
Помилуйте, мы с вами не ребяты;
Зачем же мнения чужие только святы?

Молчалин:
Ведь надобно ж зависеть от других.

Чацкий:
Зачем же надобно?

Молчалин:
В чинах мы небольших.

В приведенном примере возраст и чин взаимозаменяемы. Молчалин вполне мог бы сказать: «В моих чинах не должно сметь…» Однако случалось, что годы шли, а чины не подрастали. Интеллектуально человек был способен судить о самых серьезных вещах, а получал в качестве возражения: «Не должно сметь… В чинах мы небольших».

Летом 1826 года П. А. Вяземский писал жене в Москву из-под Ревеля, куда вывез семью покойного Карамзина. Он подозревал, что его переписку вскрывают, и одно из посланий княгине Вере Федоровне завершил издевательским обращением к невидимым соглядатаям: «Я знаю, что вы не очень грамотны и довольно тупы по своей природе и что легко не разбираете вы ни руки моей, ни смысла моего… С глубочайшим высокопочтением имею честь пребыть вашим… (Что, бишь, вы? — превосходительство, или выше, или еще выше? Право, не знаю; но сами вставьте титла…)…всепокорнейшим слугою, князь Петр Андреевич сын Вяземский, отставной камер-юнкер и более ничего»[212].

«Более ничего». Превосходительства или «выше» тупы и неграмотны, а человек, чьего почерка и смысла они не в силах понять, — ничто. В культуре первой четверти XIX века личность перестала быть соразмерна чину, не вмещалась в него.

Так и у Грибоедова. Он уже не ребенок, и чин корнета раздражал, если учесть, что некоторые сверстники, успевшие отличиться на войне, добрались до генеральства. Сделали карьеру буквально за два года. Например, Михаил Орлов, принимавший капитуляцию Парижа, или Сергей Волконский, расхаживавший по светским гостиным, закрывая плащом грудь, увешанную орденами, и шутя: «Солнце светит сквозь тучи».

Ни статьи на литературные темы, ни первые пробы пера в театре не затмевали вопиющего положения. Через год Александр Сергеевич поступил на службу в Министерство иностранных дел, приняв присягу одновременно с Пушкиным, Кюхельбекером и Горчаковым, только что закончившими Царскосельский лицей. Семнадцатилетние мальчики оказались на одной чиновной доске с человеком сильно старше их, и это тоже не могло считаться приличным.

Медленное продвижение карьеры — феномен известный и прежде. А. В. Суворов долго терпел безвестность, Г. Р. Державин много лет не мог выслужить первый офицерский чин. Никто из окружающих не подозревал, что один станет фельдмаршалом, генералиссимусом, а другой сенатором. Годы унижения не прошли даром и проявились в нестандартном поведении: Александр Васильевич подчас играл роль юродивого, а Гавриил Романович был известен крайней неуживчивостью. Но ни один не закончил жизнь трагически. Постепенный карьерный рост, законное первенство тех, кто «старее» по службе, до известной степени сглаживали углы в екатерининскую эпоху.