Ольга Елисеева - Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

• Название: Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века
• Автор: Ольга Елисеева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03686-4

Так уж получилось, что именно по текстам классических произведений нашей литературы мы представляем себе жизнь русского XVIII и XIX веков. Справедливо ли это? Во многом, наверное, да: ведь следы героев художественных произведений, отпечатавшиеся на поверхности прошлого, нередко оказываются глубже, чем у реально живших людей. К тому же у многих вроде бы вымышленных персонажей имелись вполне конкретные исторические прототипы, поделившиеся с ними какими-то чертами своего характера или эпизодами биографии. Но каждый из авторов создавал свою реальность, лишь отталкиваясь от окружающего его мира. За прошедшие же столетия мир этот перевернулся и очень многое из того, что писалось или о чем умалчивалось авторами прошлого, ныне непонятно: смыслы ускользают, и восстановить их чрезвычайно трудно.

Так можно ли вообще рассказать о повседневной жизни людей, которых… никогда не существовало? Автор настоящей книги — известная исследовательница истории Российской империи — утверждает, что да, можно. И по ходу проведенного ею увлекательного расследования перед взором читателя возникает удивительный мир, в котором находится место как для политиков и государственных деятелей различных эпох — от Петра Панина и Екатерины Великой до А. X. Бенкендорфа и императора Николая Первого, так и для героев знакомых всем с детства произведений: фонвизинского «Недоросля» и Бедной Лизы, Чацкого и Софьи, Молчалина и Скалозуба, Дубровского и Троекурова, Татьяны Лариной и персонажей гоголевского «Ревизора».

знак информационной продукции 16+

---

Читатель с первой же минуты замечал, что Лиза — необычная крестьянка. Но это не смущало его, ведь «жалость» предстояло «обратить на себя». Поселянки «грамоте не умеют», а вот взявшие в руки книжечку благородные девицы мечтали найти между страниц зеркальце. Поэтому героиня и ведет себя, и говорит, как барышня, а ее мать лечит глаза «розовой водой».

Подобный тип воспитанной простолюдинки, ничем, кроме богатства, не уступавшей знатным сверстницам, не раз вводил в заблуждение русских офицеров во время Заграничного похода 1813 года. Ф. Н. Глинка писал из Германии: «В домах везде найдешь довольство и порядок; услышишь музыку и пение. Дочь хозяина моего… играет на фортепиано с флейтами и читает немецкие стихи… Хозяин одет очень опрятно; пьет по утрам кофе, имеет вкусный стол, ходит в театр, читает книги и судит о политике. Кто он таков? — Угадай! — …Мещанин-цирюльник!.. Разве у нас нет цирюльников; но они живут в хижинах, часто в лачугах. Отчего же здесь люди так достаточны?»[128]

Похожий тип, за два десятилетия до этого, встречал в Париже и сам «русский путешественник». Кто-то жил, собирая булавки после спектакля в театре и затем относя их в лавку. Кто-то срывал объявления со стен и продавал их пирожникам на обертки. «Парижский нищий хочет иметь наружность благородного человека, — отметил писатель. — Он берет подаяние без стыда, но за грубое слово вызовет вас на поединок: у него есть шпага!»[129]

В Опере у Карамзина состоялся приятный разговор с дамой, приведенной в театр «кавалером св. Людовика». Но после автор впал в сомнения относительно статуса собеседницы: «Кто она? Благородная, почтенная, или… Какая мысль! Важные парижские дамы не говорят так вольно с незнакомыми»[130].

Итак, можно жить на обертки и ходить в театр, не принадлежа к знати. Так почему, собирая цветы и продавая их в городе, Лиза не могла прокормить мать? А вот вести себя, как барышня, ей было бы затруднительно. Хотя бы потому, что в России и барышни порой держались, как крестьянки. Когда графа Александра Ланжерона, генерал-губернатора Новороссии, упрекали за то, что он по рассеянности, придя в незнакомый дом, целует руки горничным, он отмахивался: «Во внутренних губерниях я встречал столько босоногих дворянок»[131].

Однако даже «босоногие» дворянки принадлежали к благородному сословию. А Лиза, обуй она хоть туфельку Золушки, оставалась… Кем? И тут нас ждет сюрприз. Оказывается, Карамзин серьезно обдумал социальную нишу, в которую могла бы поместиться его героиня. При беглом взгляде странностей предостаточно, начиная хотя бы с того, что семья Лизы вольная и владеет собственной землей. Но не стоит доверять рассуждениям, будто Лиза уже потому неправдоподобна, что не крепостная. Не принадлежит барину. Имелся широкий слой государственных крестьян, которых по тем временам именовали «вольными». А кроме них, не столь большой, но существенный слой однодворцев — людей, занятых крестьянским трудом, но не охваченных общинным перераспределением собственности.

Судя по тому, что пруд расположен всего в нескольких минутах бега от дома героини, ее семья жила в Симоновой слободе, прежде монастырской. В 1764 году Екатерина II провела так называемую секуляризацию церковных земель — монастырские крестьяне, прежде много бунтовавшие, стали частью государственных. Оброк с них шел в казну, а оттуда направлялся на содержание Церкви[132]. Более полутора миллиона человек сделались вольными. В 1773 году Симонов монастырь был упразднен по причине малочисленности братии. И семья Лизы вовсе осталась без пригляда прежних хозяев. Девушка принадлежала самой себе настолько, насколько это было возможно в XVIII столетии.

В том, что героиня зарабатывает на жизнь продажей подснежников и ландышей, принято видеть неправдоподобность. После того как трудолюбивый отец умер, земля захирела. Но обитавшие вблизи крупных городов крестьяне обычно не трудились на барщине — оброк в пользу казны взимали деньгами. Именно на него девушка и зарабатывала, продавая то цветы, то свое «рукоделие». К концу XVIII века многие окружавшие Москву слободы стали промысловыми, что, конечно, не исключало наличия своего садика-огородика.

Кстати, каково обиталище бедной Лизы? Антоний Погорельский, романтический новеллист первой половины XIX века, оставил описание такой усадебки на окраине: «Лет за пятнадцать перед сожжением Москвы недалеко от Проломной заставы стоял небольшой деревянный домик с пятью окошками в главном фасаде и с небольшою над главным окном светлицею. Посреди маленького дворика, окруженного ветхим забором, виден был колодезь. Перед домом из-за низкого полисадника поднимались две или три рябины и, казалось, с пренебрежением смотрели на кусты черной смородины и малины, растущие у ног их. Подле самого крыльца выкопан был в земле небольшой погреб для хранения съестных припасов»[133].

Итак, социальный статус Лизы Карамзиным соблюден. В отличие от нравственного. Девушка добродетельна, честна и дорожит своей чистотой. Мать предупреждает ее: «Лучше кормиться трудами своими и ничего не брать даром. Ты еще не знаешь, друг мой, как злые люди могут обидеть бедную девушку!»

Между тем крестьянки быстро смекали, как добыть в семейную кубышку «лишнее». Бенкендорф, вспоминая о московском пожаре и вздутых после него ценах на хлеб, писал, что «подмосковные крестьяне самые сметливые во всей империи, но зато и самые развратные»[134]. Вдоль дорог путешествующий легко мог найти услужливую девку или молодую бабу по сходной цене.

В ноябре 1826 года А. С. Пушкин писал из Михайловского приятелю С. А. Соболевскому:

Как до Яжельбиц дотащит
Колымагу мужичок,
То-то друг мой растаращит
Сладострастный свой глазок.

Предложение на станции ухи не обманывало ни Соболевского, ни читателей. В Яжелбицах речь шла настолько же о «форели», насколько в Валдае о «сельдях».

У податливых крестьянок
(Чем и славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай[135].

И в начале века, при молодом Карамзине, и в 1787 году, когда той же дорогой проезжал маркиз Франсиско де Миранда, нравы были сходными. Путешественник записал в дневнике: «На постоялом дворе… девица показала мне комнату и посулила прийти и провести со мной ночь. Она была хороша собой и чрезвычайно ласкова. Я лег в постель, и девушка вскоре явилась». А вот в Валдае ему не повезло: «Приехали в город Валдай, известный красотой и свободными нравами здешних женщин… Я улегся спать, предвкушая завтрашнюю встречу с местными красавицами… [Но] лил дождь, и ни одна из нимф, служительниц Венеры, коими столь славятся эти края, так и не показалась». Чуть дальше неутомимый маркиз утешился: «По моей просьбе кучер привел хорошенькую девушку шестнадцати лет, за что я вознаградил его двумя рублями. Провел с нею ночь, и наутро она ушла очень довольная, получив от меня два дуката»[136].

В 1767 году (очень близко ко времени, описанному в «Бедной Лизе») Джакомо Казанова, побывавший в Петербурге и Москве, пленился русской поселянкой и приобрел ее у отца. Недалеко от Петергофа он увидел «крестьянку поразительной красоты». «Мы направляемся к ней (путешественник был с приятелем. — О. Е.), она спасается бегством, влетает в избу, мы вслед и видим отца, мать и все семейство ее, а она забилась в угол, как кролик, боящийся, что его растерзают псы». Гости завели речь о девице. Отец подозвал ее. «Она покорная, послушная, подходит и становится рядом». Приятель спросил, не отдаст ли старик ее в услужение, тот согласился, «но стребовал сто рублей за ее девство».

На другой день сумма была заплачена. «Крестьянин благодарит Николая-угодника за ниспосланную милость, обращается к дочери, та смотрит на меня и произносит „да“… Я должен удостоверить, что она девственна, ибо должен расписаться, что таковой взял ее на службу… ей будет в радость, коли засвидетельствую перед родителями, что она девка честная. Тогда я сел, поставил ее промеж ног, сунул руку и уверился, что она целая… Девушка, которую я стал звать Заирой, села в карету и поехала с нами в Петербург как была в платье из грубого холста и без рубашки»[137].

Неправда ли, всё это весьма далеко от «Бедной Лизы»? Казанова не обижал девушку, накупил ей нарядов, научил говорить по-итальянски. А перед тем как уехать, свел с пожилым художником Пьетро Ротари, который был от Заиры без ума. Характерно требование наемной красавицы: пусть живописец заберет ее из дома батюшки. То есть отец получит еще денег. Заира показывала себя хорошей, послушной, заботливой дочерью. Дальше ее желания не простирались. Разговоры о стыдливости, целомудрии, браке — совсем из другой жизни.

А у бедной Лизы? Ее мысли с самого начала сплетают в себе идею чистоты — телесной и духовной — с возможностью венчания. После первой встречи с Эрастом мать говорит ей: «Ах, Лиза, как он хорош и добр! Если бы жених твой был таков!» Дочь затрепетала от внутренней радости, «щеки ее пылали, как заря в ясный летний вечер; она смотрела на левый рукав свой и щипала его правою рукою». Ее ответные слова выдавали робкую надежду: «Матушка! Матушка! Как этому статься. Он барин, а между крестьянами…»