Михаил Новиков - Из пережитого

• Название: Из пережитого
• Автор: Михаил Новиков
• Издательство: Энциклопедия сел и деревень
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-89673-021-7

Серию «Семейный архив», начатую издательством «Энциклопедия сел и деревень», продолжают уникальные, впервые публикуемые в наиболее полном объеме воспоминания и переписка расстрелянного в 1937 году крестьянина Михаила Петровича Новикова (1870–1937), талантливого писателя-самоучки, друга Льва Николаевича Толстого, у которого великий писатель хотел поселиться, когда замыслил свой уход из Ясной Поляны… В воспоминаниях «Из пережитого» встает Россия конца XIX–первой трети XX века, трагическая судьба крестьянства — сословия, которое Толстой называл «самым разумным и самым нравственным, которым живем все мы». Среди корреспондентов М. П. Новикова — Лев Толстой, Максим Горький, Иосиф Сталин… Читая Новикова, Толстой восхищался и плакал. Думается, эта книга не оставит равнодушным читателя и сегодня.

---

Оренбургское начальство встретило меня неласково и не сразу сообразило, куда меня деть, так что мне долго пришлось стоять в прихожей канцелярии воинского начальника под охраной приставленного ко мне часового.

Как и в Варшаве, офицеры, выходя из канцелярии, рассматривали меня со всех сторон, не зная, как заговорить. Вышел полковник, назвал меня московским художником и объявил, что так как дальше, в Тургайскую область, нет ни железной дороги, ни водных сообщений, то я должен буду следовать туда пешком с общим этапом арестантов, который пойдет туда, до Орска, через два дня. Затем заговорил о Толстом, назвал его сумасшедшим и стал объяснять офицерам всю преступность русского правительства, которое оставляет на свободе таких развратителей.

— Если каждый молокосос, — кивнул он на меня, — станет рассуждать о том, что не так делает правительство, а царь будет слушать всех умников, да этак нам и капут сделают. А Толстой так прямо и зовет всех в дураков превратиться и ждать с хлебом-солью, когда и немцы, и турки к нам на печку придут. Не моя власть только, — сказал он, подойдя ко мне вплотную, — я бы вам всыпал по сотне горячих, вы бы у меня шелковыми стали.

А другие офицеры, не обращаясь ко мне, стали доказывать друг другу, что Толстой со своим непротивлением и космополитизмом не выдерживает критики.

— Стоит только государству остаться без армии, — сказал один из них, — как сейчас же другое государство проглотит его и поработит, а он нам мир и любовь проповедует!

Я, конечно, понимал их вполне, хотя они говорили меж собой, но своим разговором они хотели доказать мне, что они, военные, самые первые и нужные люди, а потому не правы все те, которые смеют думать, что и без военных люди могут жить на свете, не поедая друг друга.

На другой день меня повели в канцелярию военного губернатора Тургайской области, которая в то время была в Оренбурге. Его превосходительство внимательно осмотрел меня с ног до головы и сказал, что он назначает меня в форт Карабутак, где нет политики.

— Предупреждаю, — строго добавил он, — что мы здесь никаких художеств не терпим, здесь тебе не Москва, а степь, в которой мы полные хозяева.

Глава 22 С казачьим конвоем до Карабутака

Была ясная и жаркая погода начала сентября, когда я вышел из Оренбурга с общим этапом на Орск в сопровождении конвоя. Правда, всех нас, арестантов, было только семь человек, но все было честь честью: подвода для вещей и больных, три пары конвойных и один конный казак, и на всякий случай везлись на подводе наручни. Кто были мои товарищи по несчастью — не знаю, так как разговаривать нам воспрещалось, а меня к тому же заставляли идти сзади шагов на пять, и разговаривать было неудобно. Помню только, что меж ними были подросток мальчик и старик, его дед, обвинявшиеся в конокрадстве; была одна старая женщина, которая половину пути ехала на подводе, ссылаясь на нездоровье; остальные трое были татары-башкирцы, очень плохо говорившие по-русски. В день мы проходили по 20–30 верст, смотря по расстоянию попутных казачьих станиц, в которых были этапные дома при станичных правлениях. Дорога шла по берегу Урала, то уклоняясь далеко влево, то опять подходя к нему. После трех-четырех дней стали видны отдаленные горы, которые чем дальше, тем все больше сходились друг к другу и иногда образовывали сплошные массивы. А некоторые, очень высокие, стояли поодиночке и были видны за 20–30 верст. Помню, одну такую называли Змеиной горой, другую Верблюжьей, третью горой Святого источника. Через 6–8 дней пути горы сгрудились вместе, и мы стали незаметно подниматься все выше и выше, и когда через несколько дней переходили главные хребты Уральских отрогов, то с их верхушки открылась чудесная картина волнующегося моря. Это все были горы, горы и горы, на сотни верст пространством, которые были подернуты синеватой дымкой, отчего и казались не горами, а волнующимся морем.

Здесь нам около какой-то старой часовенки сделали привал, и мы в большом безмолвии созерцали эту красоту, точно мы попали на небо или куда-то на другую планету, где и забыли все свое горе. Из пройденных нами казачьих станиц и поселков, остались в памяти только немногие: Никольское, Ильинское, Верхне- и Нижнеозерное, Губерлинская и Подгорное. После пройденного за день маршрута нас запирали на ночь в небольшие избушки при станичных правлениях с крошечными окнами, в которых были грязные нары и так много паутины, что невозможно было прислониться к стене, чтобы не выпачкаться. Но и такой ночлег и уют усталым людям был очень дорог, мы находили каждый себе место, сметали пыль и паутину и укладывались спать, и вот какова сила привычки, наутро было жаль расставаться со своим логовом и паутиной, и, уходя, я любовно смотрел на эти избушки, думая о том, что и в них оставалось по кусочку моей жизни. Кормили нас хорошо, спасибо русскому народу, в каждой станице к нашему шествию выходили женщины и дети и наперебой предлагали нам горячих лепешек, пирогов, молока, сухарей и даже мяса.

Я не хотел брать, было стыдно, но дети так просили, что жаль было обидеть их своим отказом, и я брал, было видно, что своих нищих здесь не было, а народ жил зажиточно и они с радостью делали подаяния проходившим арестантам. Вместо риг, я видел много скирдов старого хлеба.

Любопытное явление: как-то в эти ночи мне снился сон, что я заблудился в каких-то горах и долго искал из них выхода, и случайно, завернувши за какой-то выступ, вышел на дорогу, причем передо мной открылась огромная равнина с протекавшей по ней рекой, а за рекою был как на ладони красивый беленький городок. Через несколько дней после этого на последнем переходе к Орску, когда мы прошли по всем горным проходам и вышли к берегу Урала, сон мой оказался наяву со всеми подробностями. Перед нами так же вокруг показалась равнина Урала, а за ним красивый белый город Орск с несколькими церквами. С этого места открывался далекий простор и вид на бесконечные зауральские степи, в которых уже не маячили кресты церквей и не было видно никаких поселений. Около Орска по деревянному мосту перешли Урал и ступили на азиатскую сторону. Моих спутников сдали в полицейское управление, а меня воинскому начальнику и объявили, что дальше, в степь, я пойду с конным казачьим конвоем и меня через некоторое время и сдали ему на руки. Мои новые охранники, вместо того чтобы ехать тотчас же по назначению, переехали на постоялый двор, и, пошептавшись меж собой, трое из них отправились в известный им притон «погулять с барышнями», а одного оставили со мной. День был базарный, и мой сторож отпустил меня на базар посмотреть город и закупить хлеба, сказавши, чтобы я купил не менее чем на 12–13 дней, так как в степи купить будет негде до самого Карабутака.

— Уйтить тебе тут некуда, — сказал он дружески, — ступай один, а я спать хочу, мы тут подгульнули малость…

Город Орск издали был очень красив, а когда я пошел по нему на базар, то весь этот город превратился в большую деревню малороссийского типа: плетневые дворы и белые мазанки — домики. На базаре, кроме огромного количества возов с арбузами, дынями и тыквой, и частью с солью, я почти ничего не видел. А соль так в больших комьях, на подобие мутного льда, лежала по улицам вместо тумб, отделяя тротуары. Арбузы продавались на выбор по копейке за штуку, а подряд два на копейку. Возами шли от 50 до 65 копеек за воз. Их здесь солят и едят круглый год солеными с жареными пельменями и белым хлебом. Ржаного тут совсем не едят и не продают на базаре. Мясо так дешево, по 3–4 копейки фунт, и пельмени едят, как у нас картошки.

Вернувшись на постоялый двор, я не нашел своего сторожа, он тоже ушел «гулять», и лошади были одни. Оказалось, что было 14 сентября, Воздвижение, и в городе праздновался престольный праздник, а поэтому в нем было так шумно и весело, и приезжие на базар хуторяне-хохлы, и горожане гуляли во славу Божию, при неизмерном изобилии плодов земных и их дешевизне. На меня никто не обращал внимания, и я улегся вечером в казачью повозку. Двое казаков вернулись поздно ночью и на пьяном наречьи весело и цинично разговаривали о своих похождениях у какой-то вдовы Силанихи. Другие двое вернулись утром и ткнулись спать. И только часов в 10–11 собрались в путь.

Вперед мне приказали идти пешком за повозкой, в то время как трое конвойных окружали меня верхами, но оказалось, что их лошади идут так ходко, что я не успевал за ними идти, а время было упущено, день они уже прогуляли из маршрута, и надо было торопиться, чтобы попасть вовремя. По выходу из города надо было переходить через реку Орь вброд, моста не было, и меня поневоле посадили на повозку. Река здесь очень широкая, но глубина не более аршина, и хотя мы и подмочили свою кладь на повозке, но это скоро все высохло. Из степи в Орск и на Оренбург идут большие караваны верблюдов с грузом проса или шерсти, а на повозках в степь почти никто и не переезжает, а потому и моста здесь не строят. Когда мы перебрались на другую сторону, казаки поехали рысью и я так и остался сидеть в повозке до вечера.