Ласло Сенэш - Небо остается синим

• Название: Небо остается синим
• Автор: Ласло Сенэш
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1965

Сколько их было, таких поездов смерти, в которые гитлеровцы сгоняли население оккупированных городов и деревень! Поезда увозили людей в Майданек и Освенцим, в номерные лагеря. Один из поездов осенью 1944 года шел в Бухенвальд.

Среди обреченных были двое — юноша и девушка. Они встретились здесь, в вагоне смерти.

Поезд замедлил ход. Молча смотрели люди на проволочные заграждения концлагеря. За ними вдали мерцало пламя печей крематория. Но люди улыбались влюбленным. И эсесовцы не могли понять, чему улыбаются они здесь, на пороге вечной ночи.

Автор книги «Небо остается синим» Ласло Сенэш — учитель, журналист, писатель. Живет он в Ужгороде. Он много видел и много пережил. Долгие годы томился в застенках Хорти, потом в Бухенвальде. Там он был членом венгерского подпольного центра.

«Небо остается синим» — это не только книга о прошлом. Автор включил в нее и рассказы о сегодняшней жизни трудящихся Закарпатья.

---

Миклош, увидев Като, потянулся за сигаретой.

— А, явилась, заблудшая овца! — вместо приветствия сказала Като и сама удивилась спокойствию своего голоса.

— Еще бродят по земле духи возвращения, — подхватил Миклош ее шутливый тон.

Он закурил и почувствовал себя уверенней. Ему хотелось смыть неприятный привкус последней ссоры, и он старался держаться непринужденно, свободно, словно у себя дома.

— Като, ты опять оставляешь двери открытыми, — ласково упрекнул Миклош. Ему нравилось играть роль заботливого друга, — Когда-нибудь ты поплатишься за свою доверчивость.

Като стояла на пороге, держа в руках айву. В какое-то мгновенье ее тоска по Миклошу, желание увидеть его разлетелись вдребезги. Так мгновенно разбивается на куски выпавшая из рук чашка. Впрочем, с Като это случалось не раз: ждет-ждет чего-то, а дождется — и радости как не бывало. Сколько раз, отворяя Миклошу двери, она испытывала такое чувство, словно теряет что-то.

«Не надо отравлять сегодняшний вечер!» — остановила она себя, ведь сегодня ее ждала большая радость.

— Ну, рассказывай, где пропадал?

— По святым местам ходил, — не то шутя, не то серьезно ответил Миклош, выпуская клубы табачного дыма.

— В святые записался? — усмехнулась Като.

— Подвернулась выгодная работенка. Реставрировал фрески.

— Но ты всегда презирал церковников…

— Платят здорово!

— Значит, все равно, что писать: церковные фрески или первомайские лозунги?

— Оставь, Като. Жизнь — это компромисс. Она полна противоречий. Зачем далеко ходить, взгляни-ка на стену: вот фотография твоего мужа в хортистской униформе, а рядом сын — с красной звездочкой на фуражке. Впрочем, к черту политику, не наше это дело! Кстати, сколько осталось служить твоему сыну? Кажется, срок службы уже кончается?

Като молча кивнула головой. И снова путались мысли, как опавшие листья под ногами прохожих.

…Без одного дня месяц. Это много или мало? Кто знает. Днями измеряются календари, а жизнь подчиняется иным измерениям.

Като Керекеш прожила с мужем без одного дня месяц. С какой гордостью говорила она всем: «Мой муж старше меня. На несколько недель». Пришла повестка, и она даже не отнеслась к ней серьезно. Быстро уложила в рюкзак шарф, теплые гетры, иголку с ниткой. Разве об этом нужно было заботиться? Заслонить бы его собой от пули! Ведь ему, как и ей, не было еще двадцати лет…

А как измерить время, которое потянулось после того месяца без одного дня? Для других все осталось по-прежнему, а для Като дни ослепли, словно им выкололи глаза.

Ни одного письма не получила Като от мужа. Даже извещения о его смерти. Кто-то из товарищей видел, как он упал неподалеку от линии фронта, — пуля русского партизана попала ему в самое сердце.

А Като ждала. Кто знает, сколько времени ждала? От Дюлы Керекеша осталась лишь фотография в военной форме, которую успел сделать хромой фотограф, когда Дюла забежал домой попрощаться, — их роту спешно отправляли из города. Вот и все, что осталось от Дюлы Керекеша. И еще бесконечные серые дни, которым не было ни названия, ни счета.

Но зато появился маленький Дюла. Он ежедневно, ежечасно напоминал Като о своем существовании. Като кормила его, когда он был голоден, штопала его одежонку. Иногда мыла пол, если он казался ей слишком грязным. Ей не хотелось ни о чем заботиться. Не раз, вынимая малыша из кроватки, умывая его и пеленая, она думала о том, что никто, никогда не заменит ей потерянное счастье.

В те дни Миклош Кари стал часто заглядывать к ней, старался утешить. Когда-то он, как и Дюла, добивался ее руки. И было время — Като отдавала ему предпочтение. Но на их отношениях всегда лежала какая-то тень. Не было в них теплоты и открытости. А Дюла был мечтатель. Он хотел подарить ей весь мир. Он мечтал стать конструктором невиданных машин. Миклош слушал его посмеиваясь и говорил, что с него хватит и того, если он будет работать на машине, которую изобретет Дюла. Конечно, если он вообще что-нибудь изобретет, потому что от мечты до ее воплощения — как от неба до земли.

Роль утешителя вскоре наскучила Миклошу Кари.

— Утешение дело тощее, — говорил он. — Как сало трехмесячного поросенка. Сыт не будешь.

И он исчез из города. На несколько лет.

Дни шли. Като ничего не замечала — ни солнца, ни гроз, ни искрящегося пушистого снега. Когда малыш не цеплялся за ее юбку, она останавливалась перед фотографией мужа и разглядывала ее. Подолгу разглядывала.

Однажды золотистым осенним днем улица, где жила Като, стала вдруг необычно шумной и оживленной. По ней пробегали солдаты, много солдат. На их фуражках краснели пятиконечные звездочки. Като всматривалась в молодые, пропитанные пылью дальних дорог лица и старалась отгадать: кто из них убил ее Дюлу? Но солдаты не понимали ее настойчивых взглядов, они приветливо махали рукой и бежали дальше. Усталые, озабоченные, они радовались стакану молока или нескольким сигаретам, которые совали им в руки жители города!

Но в жизни Като Керекеш даже этот день ничего не изменил. Правда, она поступила на работу в кинопрокат. Женщины мыли и чистили старые ленты. Иногда они находили игривые кадры и громко хохотали, показывая их друг другу, предлагали и Като посмотреть. Но она отворачивалась, взгляд ее потухал и темнел. Женщины подсмеивались над ней.

Мирные кадры сменялись военными, и требовалось лишь немного ацетона, чтобы все смешалось: война переставала быть войной, мир — миром. Забавно.

— А разве в жизни не так? — однажды тихо спросила Като, слушая, как забавляются ее соседки.

Женщины замолчали. Странная эта Като Керекеш: неделями из нее слова не вытянешь, но уж если заговорит, обязательно скажет что-нибудь удивительное.

В обеденный перерыв женщины уходили на берег реки, протекавшей неподалеку. Ложились на траву, болтали, сплетничали. О чулках без шва, которые были в то время в новинку, о том, что директор унес домой казенную радиолу. Като ложилась чуть поодаль и не принимала участия в их разговорах. О чем она думала? Она и сама не знала. Иногда перед сном или во сне она разговаривала с мужем. Остальное было ей безразлично, она ничем не возмущалась, ничему не радовалась. Слезы все были выплаканы. Кончался перерыв, и она вновь принималась за работу, принеся с собой в душное помещение кусочек солнца, глоток травяного воздуха, всплеск речной волны. Иногда Като спрашивала себя: куда течет река? зачем? Она не знала. Так же, как не знала, куда и зачем течет ее жизнь.

Возвращаясь домой, она возилась по хозяйству. Однажды вечером, когда уже было совсем темно, Като вдруг спохватилась, что Дюлушка не вернулся из садика. Като испугалась. Бросив все дела, она побежала искать сына и нашла его у подружки по садику, русской девочки Ниночки. Дюла сидел за столом и ужинал вместе со всеми. Като ужаснулась: ее мальчик в русской семье! Она совсем забросила сына. Нельзя так. Пока они шли домой, Дюла звонким голосом рассказывал матери о Ниночке.

— У нее нет отца. Проклятые фашисты убили его! — неожиданно закончил он свой рассказ.

Эти слова словно ударили Като по лицу. Она долго не могла уснуть в тот вечер, — впрочем, ей было не привыкать к бессоннице.

«Дюла не убивал его! — в отчаянии оправдывалась она перед незримым обвинителем. — Ваша пуля сразила его в первый же день».

«Но останься он жив, он бы выстрелил!» — сурово возражал ей отец Ниночки. Като смотрела на мужчин, стоящих друг против друга, и вдруг поймала себя на том, что не может с прежней отчетливостью представить лицо мужа, время стерло его черты… А другой? Она только видела, что у него Ниночкины глаза. Нет, Дюла не мог стрелять в него. Она в этом уверена. Но права ли она, кто знает?

… — Так когда возвращается Дюла? — снова настойчиво спросил Миклош.

— Я вижу, тебя волнует судьба моего сына. Что ж, спасибо! — Голос ее смягчился и потеплел.

— Эх, Като, ты прекрасно понимаешь меня.

— Я с радостью поговорю о сыне. С кем же, как не с тобой, говорить мне о нем! Но до сих пор, едва мы начинали этот разговор, как тут же ссорились…

— Да, не о Дюле хочу говорить, а о тебе! О тебе, понимаешь!

— Тогда спасибо, что ты заботишься обо мне.

Като посмотрела на него долгим внимательным взглядом.

Миклош ничего не понимал. Он пришел к ней в полной уверенности, что Като до сих пор сердится. Она так кипятилась в тот вечер. А сегодня тает, как масло. И этот взгляд… Нет, сегодня Като не обманет его ожиданий.

— Помнишь, дорогая, — ласково начал он, — ты не раз говорила мне, что, когда остаешься одна, тебе даже не хочется себе обед разогреть. А чисто прибранная комната только подчеркивает твое одиночество…

— Да, ты прав! — прервала его Като. — Хватит одиночества!

Высокие нотки в ее голосе звучали вызывающе.

Миклош растерялся: она сама заговорила о замужестве!