Игорь Всеволжский - Ночные туманы

• Название: Ночные туманы
• Автор: Игорь Всеволжский
• Жанр: История

---

Но на "новое дельце" пошли Сева, Сырин и Васо. Я не находил себе места. Злился на то, что так безмятежно тиха наша узкая речка, что лес стоит в полном молчании, а жители как ни в чем не бывало ловят рыбу и варят харчо из барашка.

Каюта Севина была рядом с моей, и на двери белел листочек с фамилией: "Гущин". Мяв всегда было слышно, как Сева фыркает, ухает, намылив лицо, уши, голову. Теперь за переборкой стояла мертвая тишина. Мне казалось, что он никогда не вернется. На столе лежало письмо. Я знал, в нем Шурочка пишет, что любит, скучает, Вадимка здоров и растет, у нее по горло работы, но она так хочет приехать к нему!

В кают-компании не было принято говорить об ушедших. Это считалось плохой приметой. Стулья Гущина, Сырина и Сухишвили стояли у стола, никем не занятые.

К завтраку, обеду и ужину вестовой накрывал приборы.

Это было традицией: они могли вернуться в любую минуту.

Вечером я спускался на берег в темноте, шел мимо стоявших на сваях темных домов,

Я наткнулся на медицинскую сестру Надюшу. Сидела она пригорюнившись на скамеечке, возле кладбища.

- А, это вы, товарищ Тучков...

- Что вы тут делаете? Ведь ночь...

- Думаю. .

- О чем, если не секрет?

- Товарищ Тучков! Скажите, вернется он?

- Кто?

- Васечка... - она смутилась. - Я хотела сказать - Сухишвили.

- Ох, Васо! И здесь успел покорить девичье сердце!

- Конечно, вернется, - успокоил я Надю. - А почему бы ему не вернуться?

- Лучше бы меня три раза убило, чем Васеньку...

Была она маленькая, кругленькая, курносенькая - краснофлотцы называли ее колобочком.

Катер Сырина вернулся один. Сырин возмущался:

"Отказали моторы. Под суд отдам мотористов!" Капитан первого ранга выслушал его недоверчиво. Спросил:

- Где Сухишвили и Гущин?

Сырин неопределенно пожал плечами.

Я подумал со злостью: "Он их бросил в беде!"

Они пришли на рассвете, в тумане, обволакивавшем и речку, и деревню, и лес, и наш старый пароход. Взревели моторы и стихли. Рубки катеров казались призрачными тенями. У Севы была перебита рука.

- Сырин вернулся? - спросил он.

- Да.

- Так я и знал.

Васо пробурчал что-то нелестное в адрес нашего нелюбимца.

- Придержи язык, - посоветовал ему Сева.

Идти в лазарет Сева не пожелал; он лежал в своей тесной каютке, дверь которой всегда была настежь: друзья толпились и в коридоре. Севе было что рассказать:

он высаживал в пригород Новороссийска - Станичку майора Цезаря Куникова и его отборных ребят. Приподнявшись на локте, Сева восторгался майором:

- Нет, вы подумайте, в районе Азова он посадил моряков на велосипеды, и они в черных бушлатах и бескозырках рванулись в тыл врага. "Черной молнией" прозвали их немцы.

Для десанта в Станичку майор отобрал самых смелых.

С каждым беседовал: "Если сердце твое может дрогнуть - лучше со мной не ходи. Никто тебя не осудит".

Прощаясь, Куников сказал Севе: "Ну, куда меня еще высадите? На Шпрее, в Берлин?"

- Гитлеровцы пытались сбросить куниковцев с захваченного плацдарма, рассказывал Сева. - Но ребята держались. Катера, сейнеры, мотоботы доставляли оружие. Куниковцы атаковали врага в самом городе, отбили пушки и пулеметы. "Нашим законом, - говорил Куников, - будет только движение вперед". Вот человек! - восторгался Сева. - Недаром девчушки в его отряде и те - герои! Маленькая, худуще нькая почтальонша со мной на катере чуть не каждый день курсировала с Большой на Малую землю. И тонула, и подрывалась, а за сумку держалась. Гвозди - не люди. Ни один из них и не подумал бы хвастаться подвигами. Я много смеялся, услышав, как корреспондента флотской газеты один матрос отсылал к другому: "Вот уж он вам расскажет, ему есть, что вам потравить. А я - что? Делал, что все, и хвастаться нечем". Настал праздник, и я увидел морских пехотинцев в орденах и медалях. У некоторых, в том числе и у девушек, ордена и медали покрывали всю грудь...

К нам приехал командующий, герой Севастопольской обороны. В штабах, говорили, он не засиживается: его видели то на передовой, в окопчике, среди моряков, вооруженных кинжалами и автоматами, то на батареях, где он учил бить по танкам в упор из зенитных орудий, то на катерах, мотоботах и сейнерах.

Он поблагодарил Васо и Севу за удачно проведенную операцию. Сырин сунулся было с докладом. Командующий строго спросил:

- Почему вы вернулись в базу?

Сырин что-то пробормотал о заглохших моторах.

- Вот что: сдайте Гущину свое хозяйство, мы вам найдем занятие спокойное, сидячее.

Сырин посерел. Сдав катера, он уехал, не попрощавшись ни с кем.

Потом мы узнали о гибели Куникова. Его, умирающего, доставил в тыл на торпедном катере один из наших товарищей.

- Вот если бы судьба сберегала таких ценных людей, - размышлял Сева, какой людской фонд мы имели бы в мирное время... А то прекрасных людей убивают, а дерьмо вроде Сырина на брюхе тылы все оползает, а после победы, поди, расхвастается: "я, я, я воевал". Орденами станет трясти. (После войны Сырин был в немалых чинах, занимал интендантский пост и ходил, выпятив птичью грудь. Важность была в его взоре. Он сделал вид, что меня не узнал.)

Сева выздоровел. Наша троица легко вздохнула без Сырина.

Однажды нас вызвал капитан первого ранга. Он сообщил, что наше соединение перебазируется поближе к боям. Предстоит широко задуманная командованием операция.

Сева зашел вечерком в мою каюту:

- Братцы, мне думается, мы будем высаживать в Новороссийск морских пехотинцев. Снова увижу своих друзей куниковцев!

Через несколько дней мы бродили по пустынным улицам курортного городка, разрушенного бомбежкой. В нем было много дешевой скульптуры; дискоболы и Афродиты, мальчики с мячиками и девочки с теннисными ракетками, а также медведицы с медвежатами заполняли все бульвары и скверы. Правда, почти все это было побито недавней бомбежкой.

В белом каменном домике на мысу расположился штаб морской пехоты.

Заменивший Куникова командир был молод, весел и мало походил на "батю" легендарного батальона. Молод был и его заместитель по политчасти. Они встретили Севу как старого друга. Расковыряли кинжалами банки с тушенкой и с американской розовой колбасой, именовавшейся "улыбкой Рузвельта", достали флягу с местным кислым вином.

Пехотинцы готовились к высадке, тренировались; мы в любую погоду брали их, вооруженных с ног до головы, на катера и в густом и морозном тумане высаживали на противоположный мыс. Пехотинцы в теплых стеганых куртках, в штанах из маскировочной ткани с ловкостью гимнастов оказывались на берегу и оглашали сады диким криком: "Полундра!"

Мы сроднились с ними за эти недели.

Долговязый пехотинец Володя мечтал стать поэтом.

Он носил под тельняшкой бережно свернутый флаг своего корабля; он поклялся, что флаг будет развеваться над городом. Геннадий, курчавый красавец, рассказывал не раз мучивший его сон: "Война кончилась, прихожу домой, жена - во дворе и с ней рыжий пацан. Ружье на меня наставляет и говорит: "Рус, сдавайся..." Тоненькая, похожая на девочку почтальонша приходила с полевой почтой: "Мальчики, письма!" Не все известия были радостны. У одного сгорел дом, у другого умерла мать, у третьего пропали без вести братишка с сестренкой...

Почти у каждого было на сердце горе. Это в двадцатьто лет с небольшим! Пехотинец Сушков увидел в Станичке на месте своей белой хатки, в которой родился и вырос, зловещую яму. Об автоматчице Клаве, неулыбчивой девушке с суровым лицом, мне рассказал замполит. Она, дочь черноморца мичмана Тучи, училась в школе вместе с мечтательным мальчуганом, начитавшимся Грина. Судьба столкнула его и ее в бухте Голландия в дни Севастопольской обороны. Во время отчаянной вылазки, когда матросы пытались прорваться из осажденного дома, гитлеровцы их ловили арканами. Юный романтик, смертельно напуганный, поднял руки и побежал к немцам. Клава его застрелила. На одном из уходящих судов она добралась до Кавказа и пришла в морскую пехоту.

Так узнавал я людей, которых мне предстояло высадить в самое пекло. Сигнала пока еще не было. Наш десант был частицей большой операции, и решала все Ставка. Стоял сентябрь. Улицы были неприятно пустынны.

Жители куда-то исчезли. В курортную водолечебницу мы ходили, как в баню.

В батальон к морским пехотинцам приехала бригада артистов Политуправления флота. Толстенький шестидесятилетний тенор пел Радамеса и Германа, Каварадосси и украинские песни, трогающие душу. Наша соратница по Союзу молодежи Люба Титова, теперь заслуженная артистка Республики Цыганкова, читала стихи. Балетная пара танцевала вальс.

В заключение конферансье объявил о выступлении певицы из партизанских лесов Оли Семиной.

На сцену вышла хрупкая девушка, белокурая, ясноглазая. Она пела флотские, партизанские песни. Ей хлопали бешено. Наконец концерт кончился. Артисты и мы, моряки, сели ужинать. Оля сидела рядом со мной. Сева, я, Люба, Васо вспоминали молодость. Когда пошли провожать артистов к автобусу, "лесная певица" сказала, что живет с мамой тут, в городке.