Александр Белокопытов - Рассказы о литературном институте

• Название: Рассказы о литературном институте
• Автор: Александр Белокопытов
• Жанр: Прочий юмор

---

Одно только непонятно. Зачем преподователи, недотепы эти, пока его на писателя учили, все о каких-то принципах в литературе твердили и талдычили: классика да традиция, психологизм и лиризм?.. Какой к черту! Порнография, одна только порнография! Отсталые люди! А мужик - мэтром стал, по имени-отчеству его теперь навеличивают, хочет он взяться в Литинституте семинар вести, учить молодежь уму-разуму.

ТАКСОПАРК 13,

ТАНЯ И ПЯТЬ ФУНТОВ

Хорошо нынче пьющему человеку! Пошел в любое время суток, культурно отоварился и празднуй праздник, который всегда с тобой! И устремляйся на крыльях мечты - куда ни пожелаешь! Хоть в Париж, хоть в Стамбул, хоть - к теще на блины...

А ведь совсем еще недавно - всего лет десять-пятнадцать назад лютовали, бесчинствовали и возмущали бедное сердце времена "сухого закона", когда добыть волшебное зелье было весьма непросто, за свои кровные денежки надо было и покланяться, и поунижаться всласть, и ноги сбить... Трудно жилось нашему брату! Ох, как трудно!

Властвовало тогда над умами и сердцами могучее слово "таксопарк". Произносилось оно почти с благоговением и звучало в ушах маршем Мендельсона... Потому как взять было больше - негде. И шел, и брел в таксопарк народ со всего околотка... И стар, и млад, и мент, и интеллигент - все, кому не терпится залить пожар души... А что заливать его периодически необходимо, дабы от восторга жизни с ума не сойти, теперь всякому известно, даже и самим наркологам.

В конце концов, ведь иногда и просто хочется выпить, к примеру, после тяжелой физической или умственной работы с устатку. И студенту - в том числе. Студент - тоже человек. А где ее, голубушку, взять, если больше негде? - В таксопарке. - Какой у тебя под боком? - Да, тринадцатый. - О, здорово, дуй бегом в тринадцатый! И идут, и бегут, и дуют в тринадцатый день и ночь, не дают бутлегерам передышку, мужчины и женщины, шофера и фраера - все, кому не лень... А откуда ж лени-то взяться, когда душа горит? А душа, как известно, - организация тонкая, ее беречь надо.

Вот в это самое многотрудное, неблагодарное время, когда царствовал повсеместно алкогольный царь-голод, и угораздило нас, несмышленышей, поступить в столичное заведение с творческим уклоном и поселиться по законному праву в общежитии на стыке улиц Руставели и Добролюбова. И окажись же оно - час от часу не легче! - в трех минутах ходьбы от таксопарка 13. Вот незадача! Ан ничего не поделаешь, или не попишешь, как говорят люди, склонные к сочинительству. И скоро попали мы, горемычные, в этот гибельный водоворот, завертело нас, затянуло, чтоб ему ни дна ни покрышки! И пошла коловерть! Уж сколько денег туда было переношено - и хрустящих, новых, с барской небрежностью брошенных в лапы загребущие, и последних, нищих - немерено! А уж сколько добрых вещей, ни разу не надеванных, перетаскано и отдано за бесценок - страшно подумать! Но проходили дни, просыхали похмельные слезы, плохое забывалось, а к безрассудным тратам и потерям приходилось относиться с бесшабашной удалью: не бери, друг, ничего в голову, не принимай близко к сердцу, все что пропито - все в дело произведено. Главное: не заржавело. Вспоминаю северян, крепких, матерых мужиков-магаданцев, слушателей Высших литературных курсов. По возрасту они были много старше нас, давно уже состоялись как писатели и заниматься ученьем, которое - свет, приехали сюда просто по недоразумению. Так вот, они никогда не ходили в таксопарк за одной или двумя бутылками. Они брали рюкзак и набивали его под завязку, покупали сразу ящик. Серьезные были ребята. И был им с нашей стороны почет и уважение. Так что не зарастала к таксопарку тропа народного ликования. Не было у нее такой возможности. Шли по ней безвестные герои и мы не отставали.

Но случалось и так, что таксопарк вдруг обессиливал и замирал, наступали в нем постные дни. Творилось это безобразие обычно после праздников, все было вычерпано до дна, бутлегеры брали тайм-аут. Волей-неволей, приходилось жить всухомятку. Да и денег уже ни у кого из нас не оставалось, все спалили - дотла. Даже у людей трезвого образа жизни невозможно было перехватить. Подойдешь бывало, к интеллигентным девицам, спросишь подобострастно: "Нельзя ли у вас ефимками одолжиться? А то по наивности и недоразумению продули свои, просвистели, впали в крайнюю бедность". Сам подумаешь: "хорошо бы чаек с сахарком организовать да помечтать о чем-то светлом, высоком." А они поглядят на тебя лучезарными глазами и ответят, как ножом отрежут: "А нет вам никаких ефимок!". "Ну нет, так нет, извините великодушно", - разведешь руками и пойдешь восвояси... В такие дни наступало в общежитии тягостное затишье. Одни-прятались по кельям, боялись людей, другие, наоборот, - бродили по коридорам, как тени, присмиревшие и как бы просветленные. Оставалось одно: терпеть, самоуничижаться, взывать к сочувствию свыше или отсыпаться до отупения, приговаривая: "деньги пропиты, корова продана, спать, старуха, спать... "

В один из таких кромешных дней и обнаружились у нас дорогие гости. Сразу хочу оговориться, что гости они ведь разные бывают. Бывают - хорошие, желанные, а бывают и - плохие. Иной гость бывает, как в горле кость. Был у нас однажды такой, - не у нас, лично, а у соседей, но это дела не меняет, морячок залетный, весь отглаженный, прилизанный, в полубачках и одеколоном пахнет. Так вот он, выпив лишнего, высказался, что не общежитие у нас, а семь этажей, набитые дерьмом, все мужики - алкаши, а бабы - бляди.

Имел, значит, в виду, что ребята того, выпивающие, а девушки невыдержанные, не прочь иногда закинуть ноги кому-нибудь на плечи.

Ему на это возразили, что семь этажей не дерьмом набиты, а - золотом, ты ошибся, боцман. А он опять за свое, гнет и не краснеет. В итоге пришлось ему полубачки до свинячьего блеска начистить. Так что хорошим гостям мы всегда рады, а плохим - нет.

Так вот, в один из трудных дней, после всех новогодних праздников, прошел и Новый Год, и Рождество, и старый Новый Год, осталась головная боль и дрожь в членах,- часов в девять вечера слышим: стучат в дверь. Да так нагло стучат, уверенно, по-милицейски. Елки-палки! А мы на запоре сидим, ни своим ни чужим не открываем, боимся лишнего шороха и звука, занимаемся самобичеванием и душеспасительными беседами. А тут стучат и стучат! Делать нечего, надо открывать.

- Витя, - говорю я товарищу, - Иди открывай, они же, слышишь, наглые, не отвяжутся.

Идет Витя открывать, а куда деваться? И что вы думаете? Стоят на пороге хорошие, румяные с мороза, улыбчивые гости. Маша - наша однокурсница с бумажными пакетами в руках и с ней совершенно незнакомая нам девушка, застенчиво мнет озябшими пальцами замшевую сумочку. Скоро выясняется, что она из Англии - англичанка, точнее - ирландка, но нам с Витей собственно все равно, ни тех, ни других мы никогда в глаза не видели. Зато, несмотря на английское происхождение, у нее оказывается чудесное, русское, родное нам имя - Таня!

- Здравствуйте дорогие Маша и Таня! Страшно рады вас видеть, проходите пожалуйста, будьте как дома! - А что прикажете делать? Раз пожаловали умри, но встреть культурно и достойно, окажи знаки внимания, помоги разуться и раздеться, а то будет не по-джентльменски и просто не по-людски. Что с того, что ты устал от праздников и болен, тебя трясет, ты слаб и меланхоличен. Это в расчет не берется.

Да и в комнате у нас, мягко говоря, не совсем уютно, хоть Витя и чистоплюй, первым делом, поднявшись, выдраил ее и привел в порядок, а все одно - на стенах и потолке потеки, обои не первой свежести и ободраны, и тараканы, тараканы-подлецы бегают. Только бы сейчас они не высовывались. А то как все это воспримет англичанка? Следопыты затаились и не высовываются. Видимо, не менее нас ошарашены визитом дам, в первую очередь, устыдились, конечно же, английской Тани и отложили свои бега.

Маша протягивает бумажные пакеты.

- Что это, Маша?

- Подарок от Деда Мороза! - В одном пакете припрятана бутылка водки, в другом нечто похожее на еду. Оказывается, это изысканный корейский салат из змеи. Что ж, из змеи так из змеи, только змеятины нам сейчас и не хватало.

Присутствие девушек и наличие бутылки водки придает нам необходимой решительности. Когда куртка Тани и шубка Маши развешены по плечикам в стенном шкафу, можно перейти к более тщательному знакомству. Машу мы, слава Богу, знаем достаточно хорошо. Она еще очень молода, - ей только-только исполнилось восемнадцать, - чрезвычайно живая, в меру кокетливая девушка и совсем не красавица. У нее необыкновенно блестящие от молодости и природного темперамента глазки-проныры цвета черного золота, смешливая пухлая мордашка и черные, как деготь, волосы в мелких, почти африканских кудряшках. В Маше треть еврейской крови, так, по крайней мере, она сама честно утверждает, но мы подозреваем, что еврейской крови в ней не треть, а три четверти. Она дочь известных в мире искусства родителей, но в отличие от других столичных пай-деток, также поступивших учиться писательскому ремеслу сразу после школы в силу принадлежности к творческому сословию, в ней нет ни капли высокомерия. К людям она открыта и доброжелательна, не прочь иной раз с чувством, с толком, с расстановкой и за кружкой пива посидеть в тесной компании. А куда спешить? Учеба, как и работа, - не волк, в лес не убежит. Да, Маша не красавица, даже - дурнушка, но ее обаяние и свежесть молодости затмевает все, она просто - очаровашка.