Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-385-9, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов - русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773 - 1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

---

 Господи! как мы перетревожились все тогда при приближении оных. Я велел людям кричать и махать руками, чтоб они к нам не приближались, а кучера то и дело понукал ехать скорее, чтоб удалиться от бегущих; но сего учинить мы никак не могли.

 Они бежали к нам наперехват и мы неинако заключили, что они хотят нас ругать и браниться, для чего мы по зеленям их ездим, и принялись за нюхание своего уксуса и, стараясь выехать из под ветра, готовились слушать их брани; но вместо того, как стали их самих ругать и бранить, услышав от них, что они были определенные караульщики и для самого того к нам бежали, дабы сказать, чтоб мы и близко к их деревне не подъезжали, а объезжали бы оную далее.

 «Да разве вы слепы? кричали мы, что мы то и делаем, и зачем вас несла нелегкая к нам? Ступайте–ка и убирайтесь прочь от нас и оставьте нас с покоем!»

 Между тем, как люди наши сим образом с ними, не далее как только шагов на десять от нас стоявшими, говорили, сердце у нас у всех было совсем не на своем месте, а так от страха трепетало, что хотело выскочить. Не могу без смеха теперь вспомнить о том, как мы, сидючи тогда в карете, обтирали у себя и лицо и руки уксусом и укрывались всячески в карете, чтоб чума не могла нанесена быть от них на нас ветром.

 Но как бы то ни было, но мы проехали, прогостили весь тот день в Сенине и возвратились тем же путем и домой благополучно.

 Но не успели мы приехать, как вдруг сделалось мне дурно, и так дурно и не по себе, как никогда почти со мною не бывало. После чего, вскоре почувствовал я в себе озноб, а потом ужасный жар.

 Неожидаемость сия в прах меня напугала, ибо, как известно было нам что и с заражающимися чумою сначала такие же происшествия бывают, то что иное оставалось тогда заключать, как не то, что конечно и ко мне чума от помянутых мужиков, каким–нибудь образом, прильнула; и как я в том почти уже и не сомневался, то посудите, каково мне тогда было.

 Одна мысль о том поражала меня неописанным образом! Словом, я впал в такое смущение духа и дружное изнеможение телесное, что не в силах был идтить за стол ужинать; а как спать стали ложиться, то без дальних околичностей жене своей сказал, чтоб она в сей день со мною не ложилась, но оставила меня одного, ибо еще неизвестно, чем болезнь моя откроется и не чума ли еще самая. Итак, в сем случае мне не хочется, чтоб и они от меня заразились.

 Что было тогда ей делать? Она хотя говорила, что тому статься не можно, чтоб я зачумел, и что я напрасно сие думаю; однако я настоял, чтоб она для всякого случая и из одной предосторожности оставила меня одного.

 И она принуждена была сие сделать. А я ну–ка приниматься за свое обыкновенное в таких случаях лекарство, ну–ка принуждать себя, то и дело, к чиханию и сим, в немногие минуты, так жар в себе уменьшил, что мог уже спокойно заснуть; а наутрие, кроме оставшейся слабости в членах и сделавшегося, может быть, от повреждения желудка, превеликого поноса, совсем опять по прежнему здоров сделался, что успокоило дух во мне и во всех моих родных, не менее моего сим случаем перестрашенных.

 Таким образом удостоверившись, что то была не чума, и слыша притом со всех сторон уверения, что в Злобине давно уже нет никаких больных, да и во всех окрестностях наших чума утихла и пресеклась, могли мы отважиться наступающий в самое сие время наш годовой праздник праздновать по прежнему обыкновению.

 Мы осмелились быть у обедни уже в своей церкви и, как во всех наших трех домах много было приезжих родных и приятелей и мы из дома в дом со всеми гостьми переезжали и взаимно всех угощать старались, то и пропраздновали мы несколько дней сряду и проведя оные, а особливо вечера, в разных играх очень весело.

 При чем некоторого замечания достойно, что я в самое сие время изобрел простое и самое удобное средство, никому еще до того не известное, к составлению так называемого картезнанского чертенка из воска, которым физическим экспериментом в последующее время я так много веселился, а иногда употреблял его в пользу, и что сама фигурка подала нам тогда повод к особливому смеху.

 Случилось сие утром одного из тогдашних праздничных дней, при случае пришедших ко мне на поклон нескольких человек из духовенства от нашей церкви и других соседственных. Были в числе их и попы, и дьяконы, и дьячки, были люди умные, были и со всякою всячинкою. Как все они, дожидаясь угощения водкою, у меня сидели, то приди мне охота порезвиться и удивить их своею нововыдуманною фигуркою. Итак, важным и не шуточным тоном говорю я им:

 — А со мною, отцы святые, какая случилась диковинка. На сих днях ловили у меня в прудах подо льдом рыб к празднику, и как вытащили невод, то увидели между рыбою нечто чернеющееся и ворочающееся. Они почли сперва водяным тараканом, но скоро увидя, что был то совсем не таракан, а некая чудная, необыкновенная и удивительная вещица, имеющая точное подобие маленького черного человечка, или паче чертенка, с страшными глазами и превеликими горбами спереди и сзади, все мы удивились и не знали, что это такое и что с ним делать. Наконец, решился я посадить его скорей опять в воду в ведро, а из него в стеклянную банку, наполненную водою, и, чтоб не ушел, завязал сверху накрепко пузырем. Он и теперь у меня цел и жив, и поглядите какой!

 Сказав сие, пошел я в свой кабинет, вынул банку мою с фигуркою и, показав ее всем им, с крайним любопытством на нее смотрящим, спросил:

 — Ну, видите?

 — Видим! Видим! — ответствовали. — Живой, истинно, с ногами и движется!

 Тогда, восхотев их еще более удивить, сказал я:

 — Да посмотрите–ка, какой еще послушливый, что прикажешь, то и делает!

 После сего начал я будто фигурке говорить и приказывать:

 — Ну, чертенок, ступай книзу… ниже… ниже… на самое дно… стань на колени… ну, стой так… ну, пошел опять кверху… ну, остановись на середине… ну, далее кверху… ну, опять вниз!

 Как фигурка все то и делала, что я говорил, то зрители мои смотрели на все сие, разинувши рот, и не знали, что им обо всем том думать, а только твердили:

 — Господи помилуй!

 А были из них некоторые такие, которые, как мне после сами сознавались, сочли его действительно чертенком и читали «Да воскреснет Бог» и прочие молитвы, кои почитали они удобными к поруганию бесов, и дивились, что он нимало их заклинаний не боялся. А то, что происходило все сие от единого только неприметного давления моего ладонью пузыря, которым горло банки было завязано, никому из них и в мысль не приходило. Я не мог довольно нахохотаться тогдашнему их изумлению; но не менее удивлял и увеселял фигуркою сею и других многих.

 Вскоре за сим надобно мне было съездить самому в город Алексин, где в сей год производился набор рекрутской, ибо в Москве и в Туле, за чумою, дела сего производить было не можно. Итак все мы отдавали рекрутов своих в Алексине, который городок от самого того и начал поправляться.

 В сию езду имел я случай многих из алексинских дворян видеть, а с некоторыми из них и познакомиться. В особливости же доволен я был спознакомившись с одним алексинским старичком дворянином, с которым мне уже давно спознакомиться хотелось. Был то г. Змеев, Александр Аврамович, принадлежавший к числу, хотя оригинальных, но таких людей, которые славились умом и ученостью. Словом, он почитался тогда умнейшим, любопытнейшим и ученейшим человеком, хотя все сие было и весьма в тесных пределах.

 Но как бы то ни было, но он был мне чрезвычайно рад, когда я нарочно к нему заехал, и как он, имел случай читать некоторые мои сочинения, сам вожделел давно со мною познакомиться, то, сдружась с ним в один миг, и не могли мы с ним довольно наговориться, и те сутки, которые пробыл я у него, были для меня очень веселы.

 Он был также охотник писать и вел всему, происходившему с ним, домашний исторический журнал, хотя далеко не такой обстоятельной, какой был у меня в тогдашнее время; но он и летами был меня гораздо старее и притом и здоровьем уже слаб.

 К празднику Рожеству Христову хотя и хотелось мне возвратиться домой, но никак было не можно, а принужден был провесть его и первые дни святок в Калединке и в разъездах по гостям и местам тамошним, а в Дворяниново свое не прежде возвратился, как пред наступлением нового года.

 Тут, приехавши, нашел я опят присланный ко мне из Петербурга пакет с книгою из Экономического Общества. Это была уже XVII часть «Трудов» оного, и которое напечатана была мне похвала и первое отделение сочинения моего о разделении полей.

 Сие меня опять сколько–нибудь порадовало, хотя к таковым, ничего незначущим благоволениям я уже и попривык и они много уже потеряли цены своей. Однако, все мне было не противно, что меня Общество не забывает и я прихожу у него час от часу в множайшее уважение.

 Последние дни сего года провели ми весело, в беспрерывных почти сообществах с своими ближними соседями и занимаясь с ними в обыкновенных наших сельских увеселениях.