Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-384-0, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов - русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773 - 1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

---

 Но тут случилось новое помешательство! Негодяй щербатый, или паче беззубый, поверенный их сказал, что он, хотя и соглашается так взять, но без управителя своего не смеет, а отпишет наперед к нему в Москву и спросится.

 Господи! Как мне тогда на сего негодяя было досадно! Но как нечего было делать, и мы все тем провели время до самого вечера, и в Хмырово ехать было некогда, то принуждены были отложить прочее до утрева, а всех их против хотения зазвать к себе и стараться еще всячески угостить, дабы при том можно было еще обо всем поговорить, что мы и не преминули учинить.

 Главнейшее наше старание было о том, чтоб уговорить саламыковского поверенного, Пестова, взять от нас меньше 30–ти десятин или, по крайней мере, взять сие число за речкою Трешнею на упомянутой выше сего Воробьевой горе, и учинить сие стоило нам великого труда.

 К несчастию, мешал нам и при сем случае умница, мой братец Михаила Матвеевич. Нагнав в голову себе совсем неблаговременно множество лишнего винного чада, забарабошил {Нести вздор, суетиться, молоть чепуху.} он у нас опять совсем некстати и только кричал:

 — Не даю ничего, а еду сам в Петербург, еду к господам Нарышкиным!

 Мы так, мы сяк уговаривать его, но не тут–то было, несет только вздор и околесную и никак под лад не давался: я, да я! да и только всего!

 Господи, как досаден тогда мне был этот человек! Наконец, как мы истощили уже все силы и не могли никак его уломать, то принужден я был решиться, несмотря на него, продолжать свое дело и согласиться на тридцати десятинах, и был доволен уже тем, что он соглашался взять наши Воробьевы горы, а достальное, буде чего в них недостанет, по сю сторону речки Трешни.

 С ченцовским поверенным же условились мы, чтоб на утрие то место подле Елкинского пруда, которое мы ему отдавали, наперед снять на план и вымерить, дабы ему о том основательнее можно было своего управителя уведомить. И как межевщик обещал прислать для сего измерения ученика, то на том мы в сей день и расстались.

 Итак, поутру на другой день поехал я к соседу своему Матвею Никитичу, чтоб, позавтракав с ним вместе, ехать для помянутого измерения, а между тем послали и за Михайлою Матвеевичем, который и пришел, но, по несчастью, хвативши опять рюмку–другую лишнюю.

 Боже мой, как рвался я тогда досадою на него и как ругал и бранил его в душе моей, что он и в таком важном случае, когда люди дело делают, не мог себя никак повоздержать от проклятой своей привычки.

 Со всем тем, хотя он и побарабошил, но требования его были уже совсем иные. Он говорил только, что поедет в Петербург просить Нарышкиных из милости, и требовал от нас, чтоб мы ему всю ту землю отдали, которую отдаем теперь Нарышкиным и которую хотел он выхлопотать.

 Услышав сие, не мог я, чтоб внутренно не смеяться тому, ведая суетность слов его и будучи удостоверен в том, что ничему тому не бывать, соглашался подписать и руками и ногами обещание свое отдать ему землю, если он ее выхлопочет; но теперь бы только он приступил бы вместе с нами к миру и не мешал бы делу.

 Полученное известие, что ученик приехал, окончило сие наше прение, и мы, поехав туда, нашли там и самого ченцовского надзирателя, восхотевшего было опять каверзить и требовать новой прибавки. Но мы не соглашались уже прибавлять ни на волос и принудили его остаться на вчерашнем и приступить к делу, которое и заняло нас довольно времени; по окончании же оного, желая скорей сделать всему делу конец и какое–нибудь решение, поехали мы к межевщику.

 Но там нашли мы новое замешательство: дурневские мужики, которым отдаваемая нами в Хмырове земля долженствовала достаться, без нас приступили к своему поверенному Пестову и насказали ему неведомо что о наших Воробьевых горах, говоря, что эта земля ни к чему не годная и что им она даром не надобна. Сим сбили они Пестова с пахвей и произвели то, что он переменил свое слово и требовал все 30 десятин по сю сторону Трешни.

 Боже мой, как это было для нас досадно: на сей стороне дать нам никак не хотелось, а пособить было нечем. Словом, мы вздумали было уже все дело бросать и иттить в контору.

 Но вдруг вздумалось мне сказать ему две вещи: во–первых, что брал бы он любое, либо 30 десятин с Воробьевскимн горами, либо 20 десятин по сю сторону речки; во–вторых, что если пойдем мы в контору, то в случае если станут резать, то отрежем все к ченцовской половине, а на их половину не достанется ничего.

 Сие слово заставило его задуматься и сделать сговорнейшим. Межевщик старался его всячески уговорить и посоветовал послать за дурневскими мужиками, коих и принуждены мы были ждать до вечера.

 Между тем хотелось мне и с ченцовскими переговорить и положить также на слова. Но как Лобанов, от нас отставши, заехал в гости, и хоть за ним посылали, но приехал не скоро, то провели мы сие время в посторонних разговорах. Пестов был не глуп и можно было с ним говорить обо всем.

 В сих разговорах нечувствительно дошли мы до садов, и как я приметил, что был он превеликий до них охотник, но ничего не знал, то, пользуясь сим случаем, начал я ему точить балы и все, что знал, ему рассказывать. Сим удалось мне его так очаровать, что он был чрезвычайно доволен и рад был проговорить со мною о том неведомо сколько, если б приехавшие мужики и Лобанов не помешали.

 Тут начался у нас опять торг и крик: но Пестов держал уже, очевидно, мою сторону и сам убеждал мужиков и, подозвав, показывал им на плане то место.

 Мы проговорили очень долго и, наконец, насилу–насилу ударили по рукам, и я втер им в руки свои Воробьевы горы и был тем доволен.

 Окончивши с ним, начал я с Лобановым дело. Сему не хотелось нам дать сколько тем, а сколько–нибудь выворотить за пруд; но сего учинить не было никакой возможности. Он был упрям, как чорт, и бессмыслен, как скот, и ничего с ним сделать было не можно.

 До самой ночи мы прокричали и ничего еще не положили. Но, наконец, принуждены мы были согласиться и сему дать тридцать десятин, и он обещал писать о том к управителю.

 Расставшись на сем, приехали мы домой уже ночью; и как хотелось мне железо ковать, покуда оно было еще горячо, то поутру спешил я написать скорее с саламыковским поверенным полюбовную сказку и послать ее на завод.

 Они там прибавили кое–что и велели переписать и, подписавши, к ним прислать; а мы сие тотчас и сделали, а межевщик, получа ее, вместе с поверенным и поехал тогда в Москву и повез ее с собою.

 Сим–то образом кончилось тогда наше миротворение; однако не думайте, чтоб на том осталось. Нет! любезный приятель! происходило еще много совсем неожидаемого и странного, о чем расскажу я вам в свое время; а теперь дозвольте мне сие слишком увеличившееся письмо кончить и сказать, что я есмь, и прочая.

(Декабря 19 дня 1807)

ДОМАШНИЕ ДЕЛА

ПИСЬМО 150–е

 Любезный приятель! Продолжая мое повествование, скажу вам, что на другой день после помянутого соглашения с волостными в рассуждении их спора, случилось быть нашему вешнему годовому празднику, в который и посетили меня кое–кто из наших соседей.

 И день сей достопамятен был тем, что сосед и кум мой г. Ладыженский, будучи у меня с старшим своим сыном Никитою, оставил его жить у меня и кой–чему учиться, а особливо арифметике и рисованию, чему я уже за несколько времени учинил с ним начало. Ибо как мальчик сей был от натуры не глуп и понятен, то хотелось мне тут услужить своему соседу, а притом и самому ему занятиями своими доставить какую–нибудь пользу.

 Итак, с сего времени начал он у меня жить и вместе с племянником моим кой–чему учиться. В сем же последнем далеко не находил я тех способностей, какие желал, чтоб в нем были.

 Последующие за сим достальные дни месяца мая провел я наиболее в разных садовых занятиях и работах, и сады мои в сию весну получили много кой–каких обновок и приходили час от часу в лучшее состояние. Слава об них распространилась всюду и всюду.

 Между тем не оставлял я видаться с соседями и разъезжать сам кой–куда по гостям; но особливого и примечания достойного во весь сей месяц ничего не произошло, кроме того, что у соседа моего Матвея Никитича в конце сего месяца родилась дочь его Федосья, самая та, которая, оставшись из всех его детей в живых, ныне моей соседкою и владеет всем отцовским имением.

 Как всех его детей крестил я, то был и сей его дочери восприемником вместе с дочерью господина Хвощинского, Ольгою Васильевною, а сам он с тещей хозяина был первым кумом.

 Вскоре за сим наступил месяц июнь, в который в Москве так уже усилилась язва, что из опасения, чтоб она не распространилась всюду, принуждено было помышлять о недопускании выезжать из оной всех. Однако предприятие сие было уж слишком поздно, и многие уже успели развесть зло сие во многие другие места.

 Но что касается до тех мест, где мы жили, то не было еще в окрестностях наших ни малейшего слуха об оной, а потому и были мы еще спокойны, а смущались только одними слухами о Москве.