Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3

• Название: Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
• Автор: Николай Погодин
• Издательство: Искусство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1973

В третий том Собрания сочинений Николая Погодина включены пьесы, написанные драматургом в послевоенные годы: «Сотворение мира», «Сонет Петрарки», «Цветы живые», «Маленькая студентка», «Голубая рапсодия» и «Альберт Эйнштейн».

---

Меллинген. Милый умник, эти ученые-идиоты, как ты их называешь, показали, на что они способны.

Сенатор. Тогда какого черта кричать «заройте бомбу»? Не зароем. Не для этого мы вкладывали деньги. Пусть успокоится.

Входят Эйнштейн и Притчард.

Эйнштейн (со смехом, почти радостно). Господа, приношу глубокое извинение за опоздание. Я провалился.

Меллинген (с интересом). Как — провалились? Где?

Эйнштейн. У меня есть юная приятельница, мы встречаемся в саду и вместе делаем арифметику. Я провалился по арифметике. Джен решила задачу, я не мог. Словом, профессор прославленного института высших исследований в Принстоне провалился.

Меллинген (в тон). И прибавился еще один анекдот из жизни Альберта Эйнштейна.

Сенатор. Надеюсь, все мы понимаем, что встретились не ради анекдотов. (Эйнштейну.) Вы разрешите мне задать вам несколько вопросов?

Эйнштейн. О да, конечно.

Сенатор. Я слышал, что вы верите в бога Спинозы. Значит, бог все-таки есть…

Эйнштейн. Да. Но не тот, который играет с людьми в карты.

Сенатор. В карты? Отлично. А это правда, что вы приехали в Америку, чтобы отнять у нас нашего бога?

Эйнштейн. О да… а для чего же еще… Хотя лично мне ваш бог не нужен, потому что я не собираюсь управлять людьми и заниматься бизнесом.

Сенатор. А как вы смотрите на бизнес?

Эйнштейн. По-моему, человек, занятый только наживой, отличается от обезьяны тем, что обезьяна симпатичнее его.

Сенатор. И за это спасибо. А скажите, вы посылали приветствие Ленину?

Эйнштейн (пребывает в своем хорошем настроении). О да, конечно.

Сенатор. Через кого?

Эйнштейн. Не помню. Кажется, через Роллана[72] или кого-то из его друзей… Это было так давно.

Сенатор. Зачем вы это сделали?

Эйнштейн (как о том, что понятно само собой). Ленин… (Помолчал.) Ленин.

Сенатор. Я спрашиваю, зачем вы это сделали?

Эйнштейн. Хорошо. Я скажу. (Медленно, подбирая слова, как бы объясняя.) Я его приветствовал потому, что этот революционер был поистине философ, находившийся в «надличном». Забыть себя — значит помнить о людях… Такие люди, как Ленин, являются хранителями и реставраторами совести человечества. Он хотел преобразовать общество на основе разума и науки. И он отдал полностью себя и всю свою жизнь делу реализации социальной справедливости. Он умер трагически рано.

Сенатор. Теперь позвольте задать вам другой вопрос.

Эйнштейн. Пожалуйста.

Сенатор. Какой, по-вашему, социальный порядок более всего подходит для современности?

Эйнштейн. По-моему, лучшим был бы социалистический порядок. Он позитивен. Его идеи соответствуют современному прогрессу.

Сенатор. Советы?

Эйнштейн. Не знаю. Но мир будет единым.

Сенатор. Русский мир?

Эйнштейн. Он не будет русским, не будет немецким, не будет американским. Он будет общечеловеческим… Я верю в этот мир.

Сенатор (подчеркнуто вежливо). Я вас понял, мистер Эйнштейн. Благодарю. А теперь у меня вопрос, касающийся лично вас. В газетах пишут, что вы мечтаете о какой-то другой профессии. И это на старости лет. О какой?

Эйнштейн (беспечально). Хотел бы жить сторожем на маяке. Но это не профессия. Лучше всего иметь профессию сапожника. Сразу видишь результаты своего труда. И никакой ответственности перед обществом.

Сенатор (стараясь сдерживаться). Вы все время говорите об ответственности. А не преувеличиваете ли вы? О какой ответственности вы болтаете, прошу пардона? Я вообще резкий человек.

Эйнштейн (спокойно и как бы объясняя свое настроение). Невежливость — это еще не аргумент… Мне, если говорить по существу, очень страшно.

Сенатор (ироничен). Вот как? Чего же вы испугались?

Эйнштейн. Безответственных правителей. (Старается втолковать собеседнику.) Чингизы не знали чувства ответственности перед историей, но они по крайней мере хотели добра своим ордам. Современные чингизы могут погубить как чужих, так и своих. Они своевольны и невежественны. Мне кажется, что современным миром управляют дикари.

Сенатор (дал волю своему темпераменту). К черту такие разговоры. Этому господину кажется, что современным миром управляют дикари… что ж, может быть, у него так сильно работает фантазия. Я готов признать, что у него фантазия сильнее моей. Я иду дальше и признаю, что этот господин умнее меня, потому что занимается высокими науками. Но какое ему дело, кто управляет миром? Чего вам надо? Какого черта вы все суете свой нос в дела, в которых ничего не смыслите? Вы бесконечно критикуете. Вам все не так. Вы ноете. Пожалуйста. Нойте. Но только нойте у себя дома, в своей компании. Как же! Вам нужен форум… пресса, радио, телевидение.

Меллинген (мягко, тихо). Не горячись, не горячись…

Эйнштейн. Держать язык за зубами — значит преуспевать в жизни. Я это знаю, но…

Сенатор (перебивая). И никаких «но»… (Меллингену.) Как я могу не горячиться? Подумай, что получается. Некий старый профессор из Принстона желает потрясать умы наших граждан. Я молчу о том, что он иностранец и не принадлежит к американской нации. Он кричит о будущем человечества, мешает государству, его политике. У него престиж борца за мир, пророка… Самого Христа. А мы? Мы дикари.

Эйнштейн (по-прежнему и еще мягче). Вы говорили долго и, как вам кажется, убедительно. Насчет Христа — остроумно. Только Христос в Америке должен быть с чековой книжкой. А я беден. Что касается политики, то некий профессор рта не раскрыл бы, если бы не были сброшены бомбы на Японию. Если бы эти бомбы были уничтожены, как он предлагал…

Сенатор. А какое право вы имеете нам предлагать?

Эйнштейн. Мне думается, что я — то как раз имею это право.

Сенатор Вы?.. Это делается смешным.

Меллинген. Ты забываешь… Без письма Эйнштейна Рузвельту этой бомбы могло не быть у американцев.

Сенатор. Превосходно. Я готов пожать руку мистеру Эйнштейну. Но что за чертовщина получается? Вы помогаете нам сделать новое оружие и потом называете нас во всеуслышание преступниками. Япония, по-вашему, овечка? Она стремилась захватить полмира… Сибирь до самого Урала. О чем тут говорить. Господин профессор ничего не понимает в мировой политике. Фактически мы взрывали бомбу в Японии, а символически мы взрывали ее в Москве.

Эйнштейн. Я это знаю. Взорвали в тылу у своих союзников. Решили припугнуть должников по ленд-лизу. А знаете ли вы, что вам не хватит всех ваших миллионов, чтобы заплатить за Сталинград? Там вас спасли.

Сенатор. Нет, мистер Эйнштейн. Нас бы спасла все же атомная бомба, созданная с вашей помощью. В заключение я говорю вам: не мешайте! Иначе мы покажем когти. Простите, если я был груб. Грубость — сестра прямого характера. Все, что имел, сказал.

Эйнштейн. Я пропащий человек. Не придаю никакого значения властелинам.

Меллинген. Коктейль старомодный, который делал Рузвельт… (Предлагая коктейль Эйнштейну, делает вид, что не видит Притчарда). Конечно, от того, что сказал вам мой друг, можно ужаснуться, но он у нас один из крайних. Всюду есть крайние. Меня учил покойный президент прислушиваться к этим крайним хотя бы потому, что крайности надо держать про запас, в резерве. Попробуйте наш старомодный коктейль. Удивительная мягкость.

Эйнштейн. Я попробовал.

Меллинген. Я ничего не знал о Хиросиме, поверьте мне.

Эйнштейн. Знаю. (Как бы про себя.) Я верил, что в этой стране я осуществлю свое жизненное назначение…

Меллинген. И вас, Эйнштейн, Америка не обманула. Те люди, на которых опирался покойный президент, не привели бы его к Хиросиме. Но вы были мудрее нас. Вы лучше нас видели неизвестное. И когда вы колебались, то ваши мучительные сомнения были пророческими. Победило зло. Что делать. Но так ли абсолютно это зло? Нет ли в нем элементов добра? Не устарели ли эти категории вообще в наше время?

Эйнштейн. Просто мне очень грустно и очень страшно.

Меллинген (улыбка, мягкость). А что такое грусть и страх? Вы путаете что-то, милый профессор. Вы стоите на такой ступени познания вещей, что чувства должны отмереть. Чувства годятся дома… в любви… и только. Но чувства там, где делается дело, касающееся по крайней мере половины мира, клянусь вам, профессор, могут принести огромный вред. Вы же философ! Поймите, ради бога, современные доктрины. Надо отказаться от устарелых категорий: «зло» — «добро». Вы говорите, атомная бомба — зло. Военные говорят — добро. Вот вам пример. Сколько миллионов людей погибло в России в жестоких муках нынешней войны? Не знаю. Думаю, что много. А не лучше ли было бы для них спокойно умереть от бомбы? Атомная смерть — смерть сладкая. Она мгновенна, как божья кара. Плохо лишь тому, кто недобит. А недобитым всегда плохо. Упаси бог! Я ничего не утверждаю и только рассуждаю.