Розмэри Сатклифф - Меч на закате

• Название: Меч на закате
• Автор: Розмэри Сатклифф
• Жанр: Историческая проза

Подобно тому, как сага о Карле Великом и его паладинах — это Тема Франции, Легенда об Артуре на протяжении почти четырнадцати столетий была и остается Темой Британии. Поначалу предание, затем — героическая повесть, которая вбирала в себя по пути новые детали, новые красоты и радужные романтические краски, пока не расцвела пышным цветом у сэра Томаса Мэлори.

Но в последние годы историки и антропологи все чаще и чаще склоняются к мысли, что Тема Британии — это и в самом деле «материя, а не пустая болтовня». Что за всем собравшимся вокруг нее божественным туманом языческого, раннехристианского и средневекового великолепия стоит одинокая фигура одного великого человека. Не было рыцаря в сверкающих доспехах, не было Круглого стола, не было многобашенного Камелота; но был римско-британский военачальник, которому, когда нахлынула варварская тьма, показалось, что последние угасающие огоньки цивилизации стоят того, чтобы за них бороться.

«Меч на закате» — это попытка из осколков известных фактов, из домыслов, предположений и чистых догадок воссоздать человека, каким мог бы быть этот военачальник, и историю его долгой борьбы.

---

— Что… это за место? — спросила она, а потом ее голос внезапно задрожал от страха. — Артос, что это за место? Эти маленькие зеленые холмики? Артос, ты, что, везешь меня в Холмы Фей?

— Холмы Фей, или деревню Друима. Это одно и то же.

— Это плохое место! — вскрикнула она. — Все Холмы Фей — плохое место!

— Не для меня и моих близких, — возразил я. — Послушай, Гуэнхумара, я был там внутри. Это обыкновенный дом, как покои твоего отца. Я пил там вересковое пиво, и мне это ничуть не повредило. Друим Дху и его родичи — наши друзья.

Она больше не возражала, но, думаю, страх не оставил ее; он просто был поглощен неотложными требованиями ее тела.

Слава Богу, деревня была на этой стороне ручья; я спустился туда, сопровождаемый по пятам Фариком и Конном. Мимо нас, пошатываясь, проковылял невысокий смуглый человечек, который тащил за собой кусок изгороди от овечьего загона; его затуманенные глаза, казалось, не видели нас, пока он почти не прошел мимо. Потом он обернулся, не узнавая меня даже тогда, и свирепо спросил:

— Что ты здесь делаешь, большой человек на большой лошади? Это наш дом; поезжай к себе!

— Великий Боже, приятель, вы встречали меня лучше в прошлый раз, когда я был здесь, — сказал я и увидел по его словно прояснившимся глазам, что он узнает меня.

— Артос — милорд Артос!

— А что до того, что я здесь делаю, — путь в крепость Трех Холмов отрезан разлившимися ручьями, а у моей жены уже начались роды, поэтому я привез ее к Ите. Она в доме?

Он покачал головой, а потом кивнул в сторону маленьких фигурок, копошащихся возле преграды.

— В доме скоро будет вода, если мы не сможем ее отвернуть.

— А пока я отнесу туда свою жену. Пошли ко мне Иту — как только я смогу, я приду и займу ее место.

К этому времени я уже спешился, держа на руках почти потерявшую сознание Гуэнхумару. Мой маленький собеседник заковылял прочь, к той отчаянной схватке, что разыгрывалась вокруг перекрывающего ручей завала, а я крикнул остальным двоим:

— Привяжите лошадей, а потом спуститесь и помогите с этой запрудой. Я скоро присоединюсь к вам.

Я нашел дом по перистой струйке дыма, поднимающейся над гребнем поросшей кустами крыши, и по доносившемуся из него запаху; и, поднырнув под притолоку, спустился вместе с Гуэнхумарой по четырем торфяным ступенькам в продымленную темноту. В первое мгновение мне показалось, что там никого нет, кроме Старейшей, которая выглядела так, словно и не вставала со своего табурета, и кучки столпившихся вокруг нее детей, глазеющих на меня исподлобья, точно дикие зверьки. А потом из-за ее спины послышался тонкий беспокойный писк, и я увидел еще одну женщину, которая сидела у дальней стены, склонившись над ребенком, которого он держала на коленях.

Увидев меня, Старейшая рассмеялась кудахтающим смехом, всколыхнувшим ее огромное брюхо.

— Артос Медведь! Значит, ты вернулся, Солнечный Господин. Может быть, те, кто пьет в Холмах Фей, всегда должны возвращаться, — и она кивнула в сторону лежащей у меня на руках Гуэнхумары. — Нет нужды спрашивать, что с ней такое.

— Нет, — отозвался я. — Ее время пришло на два месяца раньше срока, а разлившиеся, как и ваш, ручьи, преграждают нам путь к воротам крепости Трех Холмов. Где я могу положить ее?

— Вон там, — она дернула головой в сторону кучи шкур у стены, и я отнес туда Гуэнхумару. Я едва успел опустить ее на шкуры, как девушка Ита — о чьем появлении не известил ни один звук — оказалась у подножия ступенек. Она стояла там, как нечто всплывшее со дна ручья, выжимая воду из длинных черных волос. Правда, теперь она была уже не девушкой, а изнуренной женщиной с морщинистым от солнца и ветра лицом. Они красивы в молодости, но быстро старятся, эти женщины из Древнего Народа. Несколько детей подбежали к ней, цепляясь за ее промокшие юбки, но она не обратила на них внимания.

— Исторет сказал мне, что ты здесь и что твоей жене нужна моя помощь.

— Как видишь, — ответил я. — Я пойду, Ита. Вашим мужчинам у ручья тоже нужна помощь.

— Ты доверяешь мне? — она подняла на меня глаза, уже стоя на коленях около Гуэнхумары. — Мне, женщине из Полых Холмов?

— Вода в маленьком источнике была вкусной и сладкой, а лица людей в форте, когда я вернулся туда, по-прежнему были лицами, которые я знал. Я доверяю тебе.

И я вышел в бурный, неистовый вечер и, спустившись, присоединился к людям у развилки русла ручья. Солнце к этому времени уже село, и кое-кто из женщин принес факелы; в их ярком неровном свете вода, стремительно бегущая над клокочущими глубинами безмерной темноты, вспыхивала золотом, а сухой, мрачный ольховник выделялся черным пятном на фоне последних ярких клочков сияющего после грозы неба. Фарик и Конн присоединились к тем, кто пытался разобрать завал из выдранных с корнем кустов, а я подошел к другой группе, которая, по пояс в бешено мчащейся воде, возилась с плетнями, комьями земли и кустами утесника, стараясь отвести грозный поток от деревни и вернуть его в прежнее русло. Снова и снова у нас на глазах нашу запруду уносило течением, и в образовавшуюся брешь устремлялась вода; снова и снова мы возобновляли отчаянную схватку, пытаясь восстановить разрушенное. Большую часть той ночи я простоял при свете растрепанных ветром факелов в быстро несущемся ручье, который поднимался мне выше колен, и чувствовал такое единство с окружавшими меня Маленькими Темными Людьми, какого не было даже в Сит Койт Каледоне. Я потерял счет времени, и весь мир сосредоточился для меня в бешеной ярости потока, с которым нужно было бороться, как с лошадью-убийцей, и в противостоящей ему силе моего тела; а также в лежащей в торфяном доме Гуэнхумаре, которая, как и я, вела сражение.

Наконец я почувствовал, что напор течения начинает слабеть, и крикнул остальным, что вода спадает. А еще позже я стоял в ручье уже только по колено, опираясь рукой на ольховую ветку, огромными глотками втягивал в себя воздух, на который у меня, казалось, не хватало времени раньше, и осматривался по сторонам. Еще не рассвело, но сквозь разрывы на все еще затянутом небе я видел утреннюю звезду, которую мы называем Петуший Фонарь, мир вокруг меня был выбившимся из сил и спокойным, и уровень воды в ручье падал, падал; наши запруды и дамбы из хвороста наконец-то держались, и вода, выплеснув свою ярость, возвращалась в прежнее русло.

Она принесла ужасающее количество бед и разрушений, после которых все нужно было налаживать заново, но деревня была спасена. Я оставил Темных Людей заканчивать работу, а сам, вымотанный до предела, потащился обратно в торфяной дом, стоящий за изгородью из боярышника.

Ита встретила меня у входа, который в первом свете дня казался не более чем темным устьем норы на склоне поросшего кустами пригорка.

— Мне подумалось, что голос ручья стихает и ты скоро придешь.

— Ита, ребенок родился? Как они?

Из мрака за ее спиной послышался блеющий, как у новорожденного ягненка, крик, который ответил на мой вопрос прежде, чем она заговорила.

— Ребенок родился, — подтвердила она, — и у них обоих все хорошо.

Она отвела дальше в сторону тяжелый полог из шкур у себя за спиной, и меня встретило тусклое мерцание горящего торфа и обычный для таких мест запах, смешанный с другим, более резким, который я чувствовал раньше в конюшнях, когда жеребилась одна из моих кобыл.

Я поднырнул под притолоку и, спотыкаясь, спустился вниз по ступенькам. Там было больше народу, чем прошлым вечером, потому что некоторые из женщин уже вернулись, и сквозь дерущий горло вонючий торфяной дым я едва смог разглядеть Гуэнхумару, которая лежала на куче шкур там, где я оставил ее вчера ночью. Я хотел было сразу же подойти к ней, но Старейшая сидела на своем табурете прямо у меня на дороге и смотрела на меня сквозь перистый дым очага, и я остановился, словно она схватила меня за волосы, и с внезапным испугом стал ждать того, что она собиралась мне сказать.

Я припомнил женщину, которую видел прошлой ночью, — она все еще сидела там, привалившись к дальней стене и укачивая на коленях ребенка. И услышал детский крик, не бодрое, полное сил блеянье, которое встретило меня на пороге, но слабое усталое хныканье больного существа.

— Это девочка, — сказала Старейшая, и ее маленькие, затянутые блестящей пленкой глаза впились в мои, словно ища ответа в самой глубине моей души. И я чуть было не рассмеялся вслух от облегчения. Думаю, мне никогда не приходило в голову, что ребенок может оказаться не сыном; но новость Старейшей не была для меня плохой, только неожиданной. И она увидела и осудила меня за это косым презрительным взглядом своего народа; и сплюнула в огонь.

— Ай-ай, так, значит, ты оставишь ее. А вот мы, Темный народ, мы мудрее. Если у нас рождается лишняя девочка, мы оставляем ее на склоне холма для Волчьего Народца. Это плохо, когда дочь рождается прежде сына, это знак, что Великие разгневаны и что ее следует отдать Волчьему Народцу. Но она не согласилась на это.