Розмэри Сатклифф - Меч на закате

• Название: Меч на закате
• Автор: Розмэри Сатклифф
• Жанр: Историческая проза

Подобно тому, как сага о Карле Великом и его паладинах — это Тема Франции, Легенда об Артуре на протяжении почти четырнадцати столетий была и остается Темой Британии. Поначалу предание, затем — героическая повесть, которая вбирала в себя по пути новые детали, новые красоты и радужные романтические краски, пока не расцвела пышным цветом у сэра Томаса Мэлори.

Но в последние годы историки и антропологи все чаще и чаще склоняются к мысли, что Тема Британии — это и в самом деле «материя, а не пустая болтовня». Что за всем собравшимся вокруг нее божественным туманом языческого, раннехристианского и средневекового великолепия стоит одинокая фигура одного великого человека. Не было рыцаря в сверкающих доспехах, не было Круглого стола, не было многобашенного Камелота; но был римско-британский военачальник, которому, когда нахлынула варварская тьма, показалось, что последние угасающие огоньки цивилизации стоят того, чтобы за них бороться.

«Меч на закате» — это попытка из осколков известных фактов, из домыслов, предположений и чистых догадок воссоздать человека, каким мог бы быть этот военачальник, и историю его долгой борьбы.

---

— Мне нужны люди.

Он улыбнулся — короткой яростной улыбкой, которая вспыхнула и сошла с его лица, оставив его серьезным и задумчивым.

— Сердце подсказывает мне, что ты можешь набрать себе людей без всякой помощи со стороны какого-либо князька, друг мой.

— Если у меня будут развязаны руки — да.

— В Линдуме твои руки были связаны?

— Достаточно свободны, пока люди были нужны только для того, чтобы выгнать Морских Волков за пределы тамошних границ. Мне нужны люди, которые весной оставили бы охотничьи тропы Дэвы — без препятствий или помех со стороны своего герцога — и пошли за мной через горы к Эбуракуму.

— Твои руки развязаны, — сказал он. — Подними свое знамя, и юноши слетятся к тебе, как июньские жуки на огонь. Только оставь хоть несколько человек, чтобы защищать наших женщин и очаги.

— Набеги скоттов?

— Набеги скоттов и другое. Может быть, из-за гор дует саксонский ветер, — прежде чем я успел поинтересоваться, что он имеет в виду, он резко повернулся, подняв голову навстречу ветру, треплющему пегую, рыжевато-русую гриву его волос. — А что будет после Эбуракума?

— Это не только Эбуракум, хотя он находится в центре всего. Это все восточные земли бригантов. А потом мы пойдем туда, где в нас будут нуждаться сильнее всего; по всей видимости, на юго-восток, к территориям иценов. Саксы уже называют весь этот край своими собственными северными и южными землями — Норфолк и Саутфолк.

Кинмарк внезапно заявил:

— И все же я думаю, что ты поступишь мудро, если пойдешь на север, за Стену, — и без лишней задержки.

Я спокойно посмотрел на него, зная, что он наконец-то сказал то, за чем приехал.

— И каков же ответ на эту загадку, милорд Кинмарк?

И он ответил мне взглядом на взгляд, глаза в глаза.

— Мне тоже есть о чем поговорить и что рассказать. Именно поэтому я не стал ждать твоего приезда, а отправился на охоту в сторону Дэвы. Если знаки и знамения не лгут, к середине следующего лета в половине низин Каледонии заполыхает вереск; ко времени сбора урожая пламя переметнется через Стену.

— Вторая загадка в ответ на первую. Что это значит?

— Уже год, а то и больше, в южной Каледонии зреют волнения. Мы чувствовали это — мы, правители государств Севера. Мы чувствовали это даже на таком расстоянии от Стены, но все было очень неопределенным, словно легкий летний ветерок в высокой траве, который дует сразу отовсюду. Теперь это обрело форму, и мы знаем, откуда он все-таки дует. Саксы обратились за помощью к Раскрашенному Народу, пообещав ему долю в богатой поживе, когда падет Британия; а Раскрашенный Народ объявил Крэн Тара, общий сбор, призывая к себе скоттов даже из-за моря, из Гибернии, и объединяясь с некоторыми британскими князьями, которые вообразили, будто им предоставляется возможность освободиться от всех уз и остаться в гордом одиночестве, — глупцы, сами торопятся просунуть шеи под саксонскую пяту.

— Под пяту графа Хенгеста? — я почувствовал в груди маленький холодный комок.

— Думаю, нет. Возможно, в этом замешан Окта, но мне скорее кажется, что это дело рук настоящих саксов с северного побережья. О да, у нас одно название служит для всех, но Хенгест — ют, не забывай об этом, а Морские Волки еще не научились действовать сообща, — его голос упал, и в нем зазвучали угрюмые ноты. — Если они научатся этому раньше, чем мы, это будет концом Британии.

— Откуда ты все это знаешь? — помолчав, спросил я.

— По чистейшей прихоти случая, или, как сказали бы некоторые, по милости Господней. Несколько дней назад каррака, направляющаяся к побережью Каледонии, сбилась с курса из-за северо-западного ветра и была выброшена на наш берег. На борту находилось что-то вроде посольства, потому что у них не было оружия, только кинжалы, хотя эти люди были воинами; а среди обломков мы нашли зеленые ветви, какие приносят послы в знак мира, и нигде не было и следа их побеленных боевых щитов. После кораблекрушения уцелел только один человек, и он был без сознания после удара о скалы. Люди, которые вытащили его на берег, хотели было прикончить его на месте, как добивают раненую гадюку, но он выкрикнул что-то о Раскрашенном Народе и о саксонском племени. Этого оказалось достаточно, чтобы заставить человека с кинжалом удержать занесенную руку. Они перенесли раненого к рыбацким хижинам в надежде, что из него удастся выжать что-нибудь еще, — и известили меня.

— Пытка? — догадался я. Я не особенно щепетилен в том, что касается скоттов или саксов, но мне никогда не нравилось — хотя по временам это было полезно — поджаривать человека на медленном огне или втыкать острие кинжала ему под ногти, чтобы вырвать из него то, что он мог сказать. Это не была жалость; просто я чересчур остро чувствовал, как спекается и покрывается волдырями кожа, как лезвие кинжала со скрипом входит под мои собственные ногти.

— Если бы мы попробовали пытать его тогда, в том состоянии, он бы умер у нас на руках и таким образом ускользнул от нас; поэтому мы оставили его на несколько дней в покое, надеясь, что он сможет поднабраться сил, но в конце концов пытка и не понадобилась. У него началась лихорадка. Эта лихорадка развязала ему язык, и перед смертью он разговаривал в течение целого дня и целой ночи.

— Ты уверен, что его рассказ не был просто бессвязным бредом?

— В свое время я часто видел, как умирают люди; я знаю разницу между бессвязным бредом и тем, как человек в лихорадке выбалтывает свои самые сокровенные тайны… Кроме того, если подумать, эта история довольно правдоподобна, не так ли?

— Пугающе правдоподобна. Если это правда, дай Бог, чтобы они не успели раздуть пламя прежде, чем мы сможем разделаться с Хенгестом в Эбуракуме. Это нужно сделать в первую очередь — сдается мне, следующий год вполне может оказаться чем-то вроде гонки со временем.

Тем вечером мы воистину пировали как герои, а потом повеселились от души, хоть нам и недоставало Бедуира и его арфы. А наутро, после того как мы обсудили некие планы и обменялись некими обещаниями, Кинмарк уехал вместе со своим отрядом; маленькая кобылка с дикими глазами плясала под ним, как угорь на сковородке.

Последовавший за этим день был хорошим днем; одним из тех дней, которые не имеют особого значения для порядка вещей, но, со своими мягкими очертаниями и чистыми красками, удерживаются в памяти и после того, как дни великолепия и дни бедствий перестают отличаться друг от друга. До сих пор у меня не было свободного времени, чтобы поехать куда-нибудь дальше, чем на внутренние пастбища, где уже пощипывали траву некоторые из наших скакунов. Но в то утро, после отъезда Кинмарка, я послал за Арианом, который к этому времени уже успел отдохнуть, и вместе с Кеем, Флавианом и юным Эмлоддом отправился посмотреть на выгоны.

Зима, казалось, уже подошедшая вплотную, немного отступила, и день был мягким, как ранней осенью: легкий западный ветерок, вздыхающий над волнистыми равнинами; солнце, затянутое серебристой дымкой; и сморщенные бурые листья, слетающие из дубовых рощ, сбитых набок штормами Атлантики и тянущихся длинными поясами вдоль гребня большинства небольших возвышенностей. Время от времени мелкие темные коровы, мимо которых мы проезжали, — их было меньше, чем было бы в прошлом месяце, до осеннего забоя, — поворачивали головы и смотрели нам вслед, медленно двигая челюстями; или же пасущиеся небольшим табунком пони рассыпáлись в разные стороны, отбегая на расстояние выстрела из лука, а потом оборачивались и тоже глазели на нас, всхрапывая и потряхивая косматыми головами. Возле деревень шла поздняя осенняя пахота, и следом за людьми вилось кричащее облако чаек, а запах только что вывернутой земли бередил сердце. В нескольких милях от Дэвы мы увидели жмущиеся в кучу среди сена, папоротника и бобовых стеблей торфяные лачуги, в которых жили табунщики. Невысокий человек с такими косыми глазами, что невольно хотелось сделать оберегающий знак, и с кривыми ногами наездника, всю жизнь проведшего в седле, сказал нам, что Ханно уехал с табуном, так что мы направились в длинную неглубокую долину, где находились наши учебные выгоны.

В Арфоне выпасы для племенных табунов были по большей части обнесены стенами из ничем не скрепленного камня, потому что на холмах этот материал встречается в изобилии; здесь тоже кое-где попадался камень, но добывать его было труднее, и поэтому в некоторых местах, где можно было использовать заросли кустарника или небольшие рощицы, каменные ограды уступали место изгородям из грубо вымоченного терновника, а нижний, болотистый, конец долины был перекрыт канавой и стенкой из торфяных кирпичей.

Мы встретили старого Ханно, когда он, верхом на маленьком косматом пони, не спеша поднимался из болотистого конца долины; следом за ним, на другом пони, ехал незнакомый мне юноша. По всей видимости, Ханно совершал ежедневный осмотр своих владений. Он выглядел в точности так же, как тогда, когда я видел его в последний раз; в точности так же, как выглядел с тех пор, что я его помнил: широкий безгубый рот, маленькие блестящие глазки, выглядывающие из-под огромной овчинной шапки, которую он никогда не снимал, — я готов был поклясться, что и шапка была той же самой.