Иван Филоненко - Земные наши заботы

• Название: Земные наши заботы
• Автор: Иван Филоненко
• Издательство: Издательство «Советский писатель»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В книге Ивана Филоненко собраны его лучшие очерки последних лет, печатавшиеся в журналах «Октябрь», «Москва», «Наш современник», «Сельская новь» и в других изданиях. Герои очерков — наши современники, труженики Нечерноземья, люди, посвятившие свою жизнь преобразованию коренных земель России. Читатель найдет здесь размышления о перспективах дальнейшего развития колхозной деревни, о роли науки в решении Продовольственной программы партии, о морально-этических факторах, влияющих на жизнь сегодняшнего села.

---

— Будить–то было жалко в рань такую, — вспоминает сейчас Аграфена Ивановна Чердинцева. — Дите же еще. А бывало, только на плечо руку положишь — уже на ногах. Сядет с отцом в мотоцикл — так бы и выхватила: не по грибы же едут. А попробуй не разбуди или слово скажи, чтобы не ехал, отдохнул — где там, будто на комбайн тот медом его приманили.

Василий Макарович убежден: трудовое наставничество должно начинаться в семье. И не сразу с работы на тракторе или комбайне, а задолго до этого. Как–то в разговоре он выразился так:

— У наших детей — что у мальчишек, что у девчонок, — не оставалось времени для праздного шатания. По дому помогали, вязали, шили, ремонтировали что–нибудь, в саду копались, рисовали, стирали, читали. — Помолчал, подумал, добавил: — И вроде бы не заставляли, но и не говорили: пусть побегает, еще успеет наработаться. Вот они и не боялись труда, и ценили каждую свободную минуту.

Говорят: счастлив тот, кто построил дом, вырастил сад, воспитал детей. Василий Макарович дом построил, сад вырастил, детей воспитал. Пятерых воспитал. Но он уточнил с шутливой улыбкой:

— Трех на путь наставляла жена моя Аграфена Ивановна, потому что с дочками ей сподручней заниматься, а уж с двумя хлопцами я «воевал».

Василий Макарович куда–то по делам отлучился, я спросил Аграфену Ивановну:

— Где ж ребята ваши, что–то не видно никого в доме? — Спросил, а сам подумал: разъехались, наверно, кто куда.

— Сейчас скажу, — охотно откликнулась она. — Значит, так, первая у нас Лена, она закончила сельскохозяйственный институт… — Посмотрела на меня и уточнила: — На экономфаке училась, сейчас главным экономистом работает в колхозе. Нет, не в нашем, в другом районе. — И взгрустнула: далековато все же. — Ну, Гришу знаете, должно быть. Он тут, как пришел из армии, так с отцом все соревнуется, да пока никак, не поддается наш отец. Этот заочник агрофака. И живет тут же, неподалеку, своим домом, своей семьей.

Мать остается матерью. Что из того, что сын ее бывал и членом Центрального Комитета комсомола, что он кавалер ордена Трудового Красного Знамени и многие величают его по имени–отчеству. Для нее он просто Гриша.

— Другая дочка, Таня, тоже сельскохозяйственный институт окончила, в плановом отделе работает. Здесь, в Сакмаре. А двое еще учатся. Нет, не в школе, веселей бы было, когда в школе. В сельхозинституте оба. Саша, сын, Александр значит, на третьем курсе, на агронома учится. А Маша на первом. Эта, как и сестры, экономистом будет… Кажется, все. Пятерых я назвала? Все, значит, весь пятерик.

Мне захотелось успокоить Аграфену Ивановну: мол, приедут скоро на каникулы, веселее будет.

— Да уж, как же! — проговорила она с улыбкой. — Может, Маша и посидит дома немного. А про Александра и говорить нечего. Как приедет, так в поле, комбайнерить. Теперь–то он самостоятельно работает, а до этого у отца за штурвального сколько лет был! С тринадцати, кажется, на годок позже Гриши. Не брали все. Гриша, точно помню, в одиннадцать все лето с отцом в поле пробыл, но больше приглядывался да подсоблял кой в чем. А уж в уборочное звено отец взял его на следующее лето, когда двенадцать исполнилось. В тот год они скосили и обмолотили больше тысячи гектаров, обогнав Шелкоусова Ивана Никитича. Вместе с отцом и на целину помогать ездил тем летом. С той поры и газетка хранится, в ней Гришина карточка.

Да, я видел ту газету от 1 сентября 1963 года, видел в ней и фотографию ученика 7‑го класса Гриши Чердинцева. И подумал: сколько бы раз потом ни писал он свою автобиографию, будет вспоминать и это победное лето, и первую пробу своих сил, и первый свой экзамен на хлебороба…

Пройдет несколько лет. Григорий окончит школу, вместе с аттестатом получит удостоверение тракториста и комбайнера, станет колхозным механизатором. Не помощником, не штурвальным поднимется на комбайн в страду — комбайнером! Поднимется с учеником, таким же юным помощником, как и сам был недавно. Окинет нетерпеливым, гордым взглядом хлебное поле и дерзко подумает: «Ну, батя!..»

Есть, есть такие счастливчики, у которых отец или брат — механизатор! О них в газетах пишем, они — юные пахари — на конкурсах побеждают, в слетах участвуют, в жатву они гордо стоят за штурвалом комбайна.

— Вы, журналисты, о них пишете, — с укором сказал Мне там же, на Смоленщине, инспектор областного совета профсоюзов, — а мы вырезаем ваши заметки и — председателю названного колхоза: плати штраф…

— За что? — поразился я.

— За нарушение трудового законодательства… Подростки не должны работать.

Да, так и сказал: «не должны работать». И тут же про слоняющихся юных бездельников произнес гневную речь, чем и вынудил меня сказать ему в глаза о нелогичности его поведения. Он охотно согласился.

— Как инспектор, — сказал он, — я оберегаю подростков от труда, а как человек — понимаю, что без труда, как говорится, и рыбку не вытащишь из пруда. Кто–то, значит, другой должен тащить и их кормить.

Я ему о передовиках, о Героях Труда стал говорить: мол, все они, с кем встречаться доводилось, начинали свой трудовой путь в 14–15 лет.

Он мне: правильно, потому они и Герои, что с детства к труду приучены, втянулись, без работы дня прожить не могут.

Я ему: нет, не променял бы я свое голодное, босоногое детство на счастливое и скучное.

Он мне: ни за что! Нет ничего томительнее безделья, то бишь свободного времени.

Я ему: а если до восемнадцати лет человек прогулял без заботушки, то и дальше будет норовить, как бы увильнуть, на других переложить всю тяжесть груза.

Он мне: даже в работящей семье, посмотрите, младший сын всегда если не полный лентяй, не полный прохиндей, то уж с ленцой Обязательно. Почему? Потому что младшего все жалели: маленький, мол…

Стал я припоминать своих знакомых, выросших не сейчас, а в те годы, когда «держали гусей», когда не жаловались на скуку, и обнаружил: точно, попивают, отлынивают, хитрят — из младших… Потом подумал: так ведь в то трудное время и им, младшим, тоже перепадало кое–что делать, пусть что–нибудь полегче. А когда человек совсем освобожден от забот и хлопот?

Все мы знаем, что труд не только мышцы формирует, но и выстраивает душу. Однако только в школьном дворе мальчишка может посидеть на тракторе и «порулить». Выехать в широкое хлебное поле он не имеет права. Вернее, закон оберегает его от этого счастья: от работы на тракторе, на комбайне.

Мы словно забываем, что, по выражению Достоевского, «из подростков созидаются поколения», что это они будут составлять общество будущего. Не мы, старшее поколение, закаленное в труде, а они будут и созидать его. Будут созидать его те, кто с детства привык, что их кто–то должен развлекать, кто–то должен решать за них проблему досуга. Сами они беспомощны, когда остаются один на один с делом и даже со свободным временем.

Все это очень серьезно. Пожалуй, не менее серьезно, чем создание материальной базы. И обществу, и человеку нужна надежная основа.

Да, это так: если мы хотим иметь крепкий, здоровый лес, то загодя должны заботиться о подросте. Но подрост этот, каждый лесовод знает, надо не в теплицах выращивать, а в естественных условиях, которые, случается, бывают и суровыми. Иначе с гнильцой вырастет, неустойчивым к невзгодам, любому ветру покорным.

* * *

Днем, когда Васильев мотался по бригадам, к машине подошел парень. Он долго и терпеливо ждал, пока председатель разговаривал с телятницами на ферме, пока решал с ними кучу вопросов, связанных с неожиданно начавшейся зимовкой. Не только в поле морозы нарушили ритм работы, но и на фермах, — перестраиваться нужно срочно, раньше времени открывать силосные траншеи, перегруппировку скота сделать. Не меньше часа потребовалось, чтобы обговорить и разрешить все вопросы, а телятницы и скотники на каждый из них сказали: «Понятно».

Все это время парень стоял у машины, оставленной на растолоченном скотном прогоне, и казался франтом, неизвестно как очутившимся здесь, за околицей зябнущей на ветру деревушки. Когда мы вернулись к машине, он попросился: «Только до асфальта мне». Федор Степанович с какой–то тоской, а может, с сожалением, оглядел его с ног до головы и неожиданно для меня — накануне он развозил людей по деревушкам вовсе не попутно — отказал ему. И медленно захлопнул дверцу, будто сам сомневался в окончательности своего решения.

Наверное, думал я, не посадил человека, чтобы разговорам нашим посторонний человек не помешал (а говорили мы с ним в основном на ходу, в машине). Однако разговор не клеился. Ехали молча. Потом, чтобы неясностей между нами не было, председатель проговорил:

— Ненавижу. И ничего поделать с собой не могу. Ладно бы ради призвания в город умотался или ради великих заработков, а то ведь сторожем устроился. Не город ему нужен был, а работа не бей лежачего. Лоб такой, а ни гордости, ни самолюбия. Сам себя прокормить не может, вот родителей обирать и приезжает. Ишь сумищу какую нагреб. А к отцу, матери с батоном шестнадцатикопеечным заявился, но зато в дубленке да в ботиночках…