Себастьян Хаффнер - В тени истории

• Название: В тени истории
• Автор: Себастьян Хаффнер
• Издательство: Deutscher Taschenbuch Verlag (dtv)
• Жанр: История
• Год: 1987
• ISBN: 3-423-10805-3

В этой книге представлены двадцать пять статей Себастьяна Хаффнера, написанных в промежутке времени за двадцать лет. Для русскоязычного читателя будет весьма интересно познакомиться как с малоизвестными для нас фактами истории, так и с взглядами и суждениями о них выдающегося немецкого публициста — как всегда, неожиданными и оригинальными. В "Исторических размышлениях" он обращается к истории Пруссии и Парижской Коммуны, к основанию Германского рейха Бисмарком и к захвату власти Гитлером. Он размышляет о роли в современной жизни Западной Римской империи, причем между периодом её упадка и нынешней Европой Хаффнер усматривает удручающие параллели: "Материальное благосостояние и цивилизация стремительно приходят в упадок, если угасает его духовная сущность. То, за что не готовы сражаться, то теряют". В "Биографических эскизах" он рисует портреты Ленина и Мао, Черчилля, Штреземанна и Аденауэра, и приходит при этом к не всегда удобным выводам. И он представляет "Гражданские размышления" об индустриальной революции, о прогрессе, а также о сегодняшней роли мужчины.

Даже если Вы не согласитесь с точкой зрения автора — все равно нельзя не оценить глубину и оригинальность его суждений по самым различным вопросам.

---

Нет, от вины за катастрофы в немецкой истории 20 века Пруссию можно оправдать. Это столетие вообще не было больше прусским столетием. Уже в предшествующем веке Пруссия в основном была в обороне. Это было государство 18 века, государство разума в эпоху разума, синтетическое государство, без другой цели, кроме самосохранения, без идеи, которая бы выходила за пределы чистой государственной самоцели. Она попала в беду, когда в 19 веке столкнулась с двумя такими идеями: демократией и национализмом. Она пыталась договориться с обеими, с демократической идеей Французской революции во время реформ в начале 19 столетия, с немецкой национальной идеей пятьдесят лет спустя при Бисмарке.

Первая осталась довольно безуспешной и закончилась реакцией на протяжении пятидесяти лет. Вторая стала чересчур успешной и закончилась вхождением Пруссии в Германию. От успеха Бисмарка Пруссия в конце концов погибла.

(1979)

Основание Германского рейха Бисмарком

Основание Рейха Бисмарком было своего рода грандиозным трюком; а с помощью трюков, в том числе и самых блестящих, нельзя создать долговечное.

Малонемецкий рейх с прусским королём в качестве наследного кайзера во главе с 1848 года был целью немецкой либеральной буржуазии. Однако это было сделано зимой 1870–1871 гг. не либеральными буржуа, которые столь страстно желали этого, а немецкими правителями, которые большей частью этого вовсе не хотели. Это было не достижение буржуазной революции, а продуктом — можно было бы почти что сказать: побочным продуктом — династической войны между Пруссией и Францией.

Его архитектором был Бисмарк, и по праву сегодня говорят о «Рейхе Бисмарка». Однако сам Бисмарк долго колебался, действительно ли он хотел или должен был хотеть присоединения южно–немецких государств к образованному в 1866 году под главенством Пруссии Северогерманскому союзу и преобразования расширенного союза в кайзеровский рейх. Во всяком случае, в 1866 году он от этого осознанно отказался, и сделал это не только из дипломатических соображений. Через шесть дней после битвы под Кёниггрецем он объяснил прусскому послу в Париже причины, исходя из которых он тогда решился остановиться на линии Майна и вместо германского объединения стремиться только к северогерманскому:

«Я произношу слова «Северогерманский Союз» без сомнений, поскольку я, если должна быть достигнута необходимая нам консолидация Союза, считаю невозможным ввести в него южно–немецкий католический баварский элемент. Он ещё долгое время не позволит по доброй воле управлять собою из Берлина; а попытка насильственно подчинить его создаст такой же элемент слабости, какой Южная Италия представляет для всего тамошнего государства».

Ещё выразительнее он писал спустя три недели своему сыну: «Что нам требуется, это Северная Германия, и тут мы хотим расширяться». А немецкое национальное движение он без обиняков определил тогда в телеграмме верховному главнокомандующему прусской армии на Майне как «национальное надувательство».

Годом позже всё это звучало уже несколько иначе. Бисмарк между тем заключил мир с прусскими либералами, даже заключил с ними своего рода политический союз, и это означало для него также учитывание национальной идеи, которая собственно представляла собой суть тогдашнего либерализма. По меньшей мере, он должен был выказывать благожелательный нейтралитет по отношению к идее объединения Германии. В марте 1867 года Бисмарк снова пишет своему послу в Париже:

«Линию по реке Майн хотят установить в качестве стены между нами и Южной Германией, и мы приняли её, поскольку она соответствует нашим потребностям и нашим реальным интересам; но нужно ли обманываться в том, что она будет не настоящей стеной, а … в определённой степени сеткой, через которую национальный поток найдет свой путь?»

И это тоже ещё не является высказыванием убеждённого политика объединения и основателя рейха. Всё же линия по реке Майн в глазах Бисмарка соответствует «нашим», то есть прусским «потребностям и реальным интересам». Если тем не менее национальный поток «найдёт свой путь» сквозь неё как сквозь сетку, то тогда это в определённой степени будет непреодолимой силой, которую, разумеется, следует принимать в расчёт. Эта противоречивая позиция соответствует практической политике Бисмарка в этом году: он заключает военные союзы с южно–немецкими государствами, а таможенный союз он укрепляет «Таможенным парламентом», в который впервые с 1848 года производятся общегерманские выборы. Однако как раз эти выборы показывают, что между тем в Южной Германии скорее усилились антипрусские настроения. Большинство южно–немецких депутатов состояло из клерикалов, сторонников партикуляризма и пангерманских демократов, и Бисмарк тотчас же, почти что с облегчением, был готов удовлетвориться этим. В мае 1868 года он пишет:

«Выборы в Таможенный парламент, какими они теперь получились, показали, что Юг прежде всего не желает никакой большей связи с Севером, чем таможенный договор и договор о союзе. У Севера нет никакого основания желать большего, поскольку с военной точки зрения связь с Югом не является для нас усилением, если смотреть стратегически, а политически у нас нет потребности сплавляться с разнородными элементами Юга, где неизвестно, кто более непримиримый враг Пруссии — партикуляристы или демократы. У нас у всех в сердцах национальное единение, однако для расчетливого политика прежде всего имеет значение необходимое, а затем желательное, так что прежде всего постройка здания и затем его расширение. Если Германия достигнет своей национальной цели ещё в 19 столетии, то это представляется мне как нечто великое, а случись это в течение десяти или даже пяти лет, то это было бы нечто чрезвычайное, неожиданный божий дар».

Тем не менее германское единение он называет теперь, иначе чем за два года до того или даже за год до того, желательной целью, однако она остаётся для него именно дальней целью. И в этом отношении ничто не меняется и ещё через год, когда уже обрисовалась опасность военного столкновения с Францией, и в то же время с ней внезапно появились полные надежд умозрительные рассуждения, что такая война, проводимая совместно Севером и Югом Германии, могла бы предложить благоприятный шанс для объединения Германии. 26 февраля 1869 года Бисмарк отвечает:

«То, что объединению Германии будут способствовать насильственные события, я также считаю возможным. Однако совершенно другой вопрос — это призыв добиваться насильственной катастрофы, и ответственность за выбор момента времени. Произвольное, определяемое только по субъективным основаниям вмешательство в историю всегда имеет следствием лишь стряхивание незрелых плодов; а то, что объединение Германии в данный момент не является зрелым плодом, по моему мнению является очевидным».

Если к этому добавить, что Бисмарк опять таки годом позже, в феврале 1870, почти раздражённо отклонил просьбу Бадена о принятии в Северогерманский союз, то возникает ясная картина его взглядов. Это не картина человека, который решительно и целенаправленно с давних пор держит курс на национальное объединение неавстрийской Германии. В гораздо большей степени Бисмарк нерешительно, в определённой степени пойдя на уступки, смирился с этой идеей, и нечто от пустых разговоров и желания по возможности задвинуть это дело в долгий ящик проскальзывают ещё и в его позитивных высказываниях. Можно также хорошо понять это его оттягивание и желание положить дело в долгий ящик. Бисмарк был пруссаком, и он боялся — по праву, как показала последующая история, — что Пруссия не сможет ни покорить, ни ассимилировать южно–немецкий элемент, что она гораздо более растворится, потеряется в Германии. Кроме того, он был консервативным юнкером и монархистом, а национальное объединение Германии было буржуазно–либеральной, в основе своей демократическо–республиканской идеей.

«Бисмарк сделал всё же часть нашей работы», — писал Фридрих Энгельс в 1870 году Карлу Марксу, «по своему и не желая того, но всё же он это сделал». По классовым и общественно–политическим причинам, равно как и исходя из патриотических прусских чувств, это не могло даться ему совсем легко. Тем не менее Бисмарк был великим реалистом, и чисто реальные политические соображения всё более принуждали его к тому, чтобы считаться с национальным движением и извлечь из этого наилучшее. Если оно становилось непреодолимым, то он не должен безнадёжно противопоставлять себя ему, а ему следовало встать во главе этого движения, чтобы его контролировать и его направлять: так, чтобы оно по возможности не смыло ни Пруссию, ни оставшиеся немецкие феодальные структуры.

На практике это означало: объединение Германии должно было быть произведено только в умеренной форме вступления четырех южно–немецких государств (Бавария, Вюртемберг, Баден и Гессен — Дармштадт) в Северогерманский союз с его твердо учрежденным главенством Пруссии; и оно должно было быть осуществлено не теми, кто его действительно желал — либеральными партиями и парламентариями — а только теми, кто этого в действительности не хотел: южно–германскими монархами, которым затем также должны быть оставлены существенные привилегии, даже определённый кажущийся суверенитет. Для этого можно было, да даже и следовало задрапировать результат великими, старыми почтенными терминами «Кайзер и Рейх», и тем самым удовлетворить национальные стремления, в то же время отвлекая от того, что собственно национальное государство ещё не возникло, что настоящее провозглашение нации ещё не было достигнуто.