Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо

• Название: Люди, горы, небо
• Автор: Леонид Пасенюк
• Издательство: Мол. нвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

Три повести о горах, альпинистах и не только о них.

---

— Я, я Мудренко, здесь!

А немец волосатым кулаком в ухо…

Недолго думал Игорь, даже секундочки на размышление не потратил — брякнул немца лопатой по плоскому черепу и дал деру. Бегать–то он не особенно здоров был, а тут погоня, все станционные охранники, целая свора ринулась по следу. И всё же везло ему, дорога в этом чуждом для него мире была устлана не сплошь только терниями, но и розы кое–где пунцово мерцали. Бежал он, бежал, задыхаясь, на виду у всей станции, проскальзывал между какими–то вагонами и дряхлыми паровозами, перелезал через замазученные сцепки и уперся, наконец, в товарняк с итальянцами. Ничего он не приметил в этом для себя спасительного, но слышит всей спиной — вот и немцы уже близко. Нет спасения, точка, затравили — и тут к нему подскакивают двое, тащат к себе в вагон, — ну, а погоня своим путем идет, рыщет под составами.

Вот чудо! Вот и не верь после этого в чудеса! Обступили его солдаты, хлопают по плечам, подбадривают, видно, да еще и хохочут. А он растерялся, глупо моргает, твердит на немецкий лад:

— Ихь ист «Аврора», матрос я, матрос, революция!

— Понимаем, понимаем, — кивали они головами, — русский матрос, революция, немцы пфе, цволичь, лучше бы нам всем скорее andiamo a casa (по домам).

А Игорь что–то мычал, мычал, захлебываясь водой из фляги, обшитой зеленым сукном, его переполняла не то что благодарность, а даже нежность к этим простым людям в солдатских мундирах, отправленным против воли в гибельную для них и далекую Россию. Поезд тронулся (сейчас Игорю было все равно, в какую сторону ехать), на третьей станции попрощался он с неожиданными своими спасителями, дали они ему хлеба, сказали a rivederci, и он спрыгнул в полынную степь, уже запорошенную снежком.

Сориентировался. Его подбросили к северу. Ну что ж! Не найдя партизан, не сумев установить контакта ни с кем из сведущих и надежных людей, он двинул дальше на север (краем уха слышал, что немцев сокрушительно разгромили под Сталинградом и теперь они отступают по всему югу). Он шел на север, затем, оставив позади Сиваш, повернул на восток с целью при первом же удобном случае перейти линию фронта.

В Донбассе он опять сколотил группу подростков, занимался мелкими диверсиями, на крупные не хватало пороху, да и народ не тот, а потом повел свою армию на восток. Ему верили, его любили, что–то такое он источал — обаяние безалаберности и бесстрашия… Но ребятня у него под началом была все же мелковата. Мало–помалу от нужды и лишений почти вся она разбежалась, один паренек в стычке с немцами погиб, но Игорь все же сумел с тремя–четырьмя прорваться через линию фронта. Было это уже летом сорок третьего года.

Однако он не попал, как мечталось на оккупированной земле, сразу же в действующую армию, в первые ее ряды, нет, ему не нацепили звездочек (оказывается, уже были введены погоны, и весь командный состав прошел через так называемую переаттестацию), не доверили оружия. Пошли бесконечные проверки, беседы, уточнения.

Уже и много лет спустя Игорь не без горькой усмешки вспоминал один из первых вызовов к военному следователю, и сам следователь запомнился с отчетливостью необыкновенной.

Он был рыжий и худой, тот следователь, в глазах время от времени прибойным наплывом вскипала желчность, а иногда ничего, даже как бы умаслены они были. Может, самовоспалял он себя к моменту, а потом опять оплывал грузнел, как подтаявшая свеча. Да и то сказать, разный народ перед ним проходил, уставал человек душевно.

Как же так случилось, — спросил он между прочим, придавая, видно, немалое значение своему вопросу, — как же так случилось, что вы, старший лейтенант, такой молодой, красивый, видный — и ни разу не попались в руки немцам?

Игорь смотрел на него, смотрел и вдруг помимо воли засмеялся. «Да и впрямь, — думал он в горестно–веселом недоумении, — ну что такому, и не в первый уже раз, вдалбливать все с начала до конца? Вот такой лопух, как он, верняком попал бы к ним в лапы, даже если бы старался обойти десятой дорогой».

Следователь обиделся, посчитав его хохот неуместным.

Несерьезно себя ведешь, старший лейтенант. Я тут, между прочим, не для шуточек сижу. Мне важное дело поручено. А тебе смех. Забыл, где находишься?

В общем прошел он госпроверку, но в органах его не восстановили. Игоря ждал еще один удар: он не смог найти место в пещерах, где зарыл свои два ордена и документы. Впопыхах все это делалось, спешили, за ночь нужно было успеть рассыпаться, может быть, прорваться в горы… а на прорыв шли без знаков различия, без наград — единственным свидетельством их личности и убеждений была ненависть к врагу, стремление во что бы то ни стало прорвать смертельные тиски. Таких могли взять в плен разве что в бессознательном состоянии, тяжело раненных, полумертвых.

Но как докажешь все это задним числом, как докажешь, что никогда не был трусом и тем более предателем и ордена свои заслужил честно, в открытом бою? Ведь мог же он вовсе не воевать, хромой парень, мог уехать в Среднюю Азию и жить, пользуясь молодостью, даже в военные годы совсем неплохо. Короче говоря, мог бы где–то и словчить. Но пуще всего на свете он боялся как раз тыла: мысль о том, что за него воевать другим, была непереносима. Он привык драться за себя сам. За себя и за близких своих.

В прежнем звании старшего лейтенанта Игорь был направлен в Севастополь в войска ПВО. По дороге решил заглянуть в Евпаторию — по–прежнему город этот занимал его мысли. С замиранием сердца направился Игорь к знакомому домику, крытому старой плоской черепицей. К домику Левандовских.

Люся была дома. Опять работала в санатории — раненых и выздоравливающих в городе хватало. Занималась все той же лечебной физкультурой, выглядела завидно, хотя и прорезались уже первые морщинки. Да и как им не прорезаться после таких–то лет! Увидев его, страшно обрадовалась — думала, давно погиб… Муж все–таки. Что останется с ней, как прежде, наверное, не рассчитывала, и все же какая из женщин не стала бы надеяться на лучшее? А она еще молода и хороша собой.

Сообщила, что отец умер. Что Сергей сбежал с фрицами. «Никто не успел его пристукнуть?» — спросил он. «Нет, ушел целый и невредимый. Сволочь редкостная, что и говорить». — «Симка, старшая сестра, опозорена теперь. Знала, с кем живет, чего там», — сказал он.

Задушевного разговора не получалось. Не было задушевности.

— Может, помоешься? — уже по–домашнему предложила она, интонацией заботливости и участия к нему, горемычному, снимая натянутость встречи и какую–то неловкую отчужденность отношений.

— С удовольствием, — согласился он. — Где только не спишь в дороге. Везде разруха…

— Этих нет… вшей? А то я белье попарю.

— Спасибо. Этих нет. В тылу–то — откуда?

— Они не только от грязи, — сказала Люся умудренно–рассудительно. — Они от горя, от тоски заводятся.

Согрела ему воду, и ухаживала всячески, и потерла спину грубой, из древесной коры мочалкой, а потом куда–то ушла, пока он вытирался, — верно, поискать белье.

— Кинь мне пока трусы, если найдутся! — крикнул он из кухни.

Черные трусы вспорхнули в светлом проеме двери (в кухне были завешены окна) и мягко шлепнулись на ладонь. Их вкрадчивая шелковистость несколько озадачила Игоря. Таких трусов он никогда не носил. Но знал, что такие были у немцев — из искусственного шелка, чистая тебе синтетика, до которой по тому времени в стране еще не дошли. По крайней мере в таких масштабах, чтобы благами синтетики могла пользоваться армия. А немцы и белье носили из искусственного шелка: известно было, что на нем не держится вошь, и в качестве трофея оно ценилось высоко.

— Что ты мне бросила? — спросил он, чувствуя, как горячеют, наполняются звоном виски.

— Как — что, трусы!

— Какие трусы?

— Обыкновенные. Да что ты там чудишь?

Она говорила из комнаты, Игорь даже не видел ее лица, но голос у нее был мягкий, терпеливый.

— Нет, не обыкновенные, — сказал он, ожесточась. — Немецкие они. Ну–ка, куда ты сунула мое барахло?

Люся вбежала в кухню, спросила, задыхаясь, обвисая на нем:

— Ты что, милый? Ты что? Разве так можно… обижать? Опомнись! Трусы я выменяла на толкучке… для папы. Все при немцах на толчуке доставалось!

Похоже, она правду говорила. Но у Игоря уже не было желания верить ей. Вспомнил он тот вечерний разговор ее с отцом у калитки, когда немцы подходили к Евпатории, вспомнил нежелание эвакуироваться, пока еще была возможность, вспомнил, что своим у них в доме был все эти годы немецкий прихвостень и каратель Сергей, вспомнил себя здесь, чесоточного и дизентерийного… и сказал наконец: достаточно, с меня хватит; пора кончать эту канитель.

Торопливо натянул он свое потное белье, оделся в пропыленное обмундирование… Люся не старалась теперь удержать его, стояла, прислонившись к дверному косяку, и плакала беззвучно, неутешно.