Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.

• Название: Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
• Автор: Борис Горбатов
• Издательство: Правда
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

---

Наконец, он увидел огоньки — они медленно двигались ему навстречу. Но голосов он не услышал: люди шли молча. Было что-то тоскливое и пристыженное в этих обычно веселых огоньках. Казалось, они мигают... воровато, как глаза нашкодившей кошки. Который из них огонек Посвитного? Андрей там, вероятно, идет впереди. И — молчит. И все вокруг него молчат тоже. И Виктор вдруг понял, что он боится этой встречи.

Да, просто боится встречи с Андреем. Боится.

Но он тут же рассердился на себя. «Да что это со мной? Вот глупости! Да чего мне бояться?» Некстати вспомнились слова Посвитного: «Я ничем не дорожусь — ни местом, ни службой, ни состоянием, поскольку такового и не имею!» — «А я, я-то чем дорожу? — злобно подумал Виктор. — Я — шахтер! Мне ничего не страшно. Меня в Донбассе знают! Обо мне газеты трубят! Зря, что ли?!» Он нетерпеливо замахал лампой, и какой-то один огонек весело ответил ему. Чей?

Он ускорил шаги.

— A-а! Вот это кто! — приветливо встретил его секретарь горкома. — Сам хозяин! — Подозрительное ухо Виктора не смогло уловить к тени насмешки в его голосе.

Все же он поздоровался с Андреем сдержанно и сухо:

— Здравствуй, Андрей Павлович! — и тут же набросился на Посвитного. — Что у вас тут за мертвое царство? Крепильщики где?

— Да день такой неудачный, Виктор Федорович! Прямо как нарочно!.. — жалобно ответил Посвитный, поеживаясь, даже в темноте было видно, какая у него виноватая, встревоженная спина. — Невыходов много. Грипп. Ну, просто повальная эпидемия гриппа!

— Ладно уж! — брезгливо перебил его Виктор. — Эпидемия! Молчали б лучше!

Посвитный обиженно смолк.

Андрей не сказал ни слова.

Некоторое время стояли молча.

— Прикажете, вернуться, Виктор Федорович? — нерешительно спросил главный инженер шахты. — Осмотрите работы?..

— А зачем? И так все ясно! — махнул рукой Абросимов. — Поехали уж на-гора!

Андрей опять ничего не сказал, и все молча пошли квершлагом к стволу.

Молча выехали и на-гора.

Здесь Посвитный приободрился. Он успел бросить осторожный взгляд Виктору, и тот прочел его: «Что же это вы, Виктор Федорович, а?.. Грешили-то вместе...» — и отвернулся.

Только один Андрей Воронько был невозмутимо спокоен. Выйдя из клети, он с удовольствием выпрямился и потянулся всем телом, отводя руки назад и с силой сводя лопатки, и Виктор узнал это ребячье, благодушное движение. Оно слишком много напомнило ему: молодость, дружбу, прошлое... Но даже оно не успокоило, не примирило его с Андреем, а разозлило еще больше. «Да что он играет со мною, как кошка с мышью? Лучше б сразу, прямо и поскорей!» Главное — поскорей!

Ему захотелось, чтоб разговор с Андреем состоялся немедленно, раз уж он неизбежен.

— В шахтоуправление пойдем? — спросил он хрипло, нетерпеливо.

— Нет, зачем же? — улыбаясь, ответил Андрей. — В баню, — и они пошли в баню. Техническая баня у Посвитного была хорошая, новая.

Старуха уборщица принесла свежие березовые веники, тазы с парной мыльной водой, мочалки и, примолвив: «На доброе здоровье!» — вышла. Андреи тотчас же бросился под горячий душ, за ним — остальные. Скоро вокруг раздавалось только довольное кряканье, фырканье да сопение, и у всех — даже у Посвитного — само собой появилось то возбужденно-счастливое и немного дурашливое настроение, какое всегда бывает у человека в бане, когда вместе с одеждой сбрасывает он с себя и свои чины, и звания, и все мирские заботы и когда кажется, что вместе с потоками грязном от угли и пыли воды скатывается с тебя все нечистое, случайное, бог весть где и когда к тебе приставшее, и ты становишься юным и невинным, как новорожденный...

— А ну, Виктор, дай-ка я тебе спину потру! — закричал Андрей и, намылив мочалку, весело подошел к товарищу... Тот молча подставил спину, а Андрей стал усердно ее тереть.

— А ты не жиреешь, черт! — говорил он, крепко похлопывая ладонью по разгоряченному телу приятеля. — Красив!

— А это что ж: хорошо или плохо?

— Сверхъестественно.

Потом Виктор тер спину Андрею, тоже хлопал по ней, яростно мылил шею, а затем вдруг окатывал приятеля горячей водой из шайки, и при этом оба беззаботно ржали и дурачились, словно они все еще были ребятами из комсомольской лавы, забойщиками и товарищами…

Разопревшие и благодушные, вышли они, наконец, из бани, и Андрей предложил Виктору ехать домой вместе.

— Хочешь — в моей машине, а хочешь — в твоей.

— Лучше в моей.

— Ну, что ж! — согласился Андрей. — Твоя, директорская, — богаче!

Они попрощались с Посвитным — Андрей так ничего и не сказал ему о горизонте шестьсот двадцать — и поехали.

Виктор понял, что неприятный разговор состоится в дороге, в машине.

И он состоялся.

14

— Слушай, Виктор, как ты относишься к статье Мальцева? — неожиданно спросил Андрей, всем корпусом поворачиваясь к товарищу.

Как раз этого вопроса Виктор и не ждал. Он думал, что разговор пойдет о горизонте шестьсот двадцать.

На всякий случай он неопределенно пожал плечами:

— Ну что ж, статья как статья...

— А по-моему, плохая статья, вредная.

— Почему? — встревожился Виктор, словно он сам был автором этой статьи. — Разве в ней смазана роль горкома партии?

— Нет, не смазана! — усмехнулся Андрей. — Даже напротив.

— Так чего же ты хочешь? — уже с досадой спросил Виктор.

— Правды.

— А в статье что же?

— А в статье — фальшь... — спокойно ответил Андрей.

Виктор нервно заерзал на сиденье. Разговор принимал еще более неприятный оборот, чем он ожидал.

Все же он сдержался.

— В чем же ты видишь фальшь, Андрей? — хмуро и недружелюбно спросил он.

— А в том, что в статье написано: в тресте — крутой перелом...

— А это неверно?

— Нет. Неверно.

— Но ведь трест же стал выполнять план.

— Какой? И как?

— А у меня один план — государственный! — рассердился Виктор. — А как я его выполняю — это уж мое дело. Главное — выполняю. — Он отодвинулся в угол и нервно закурил.

— Ну, это как сказать! — покрутил головой Андрей. — Допустим, дало тебе правительство план заготовки дров. А ты, вместо того чтоб идти в лес, взял бы да спокойненько и вырубил все деревья в нашем городском парке. И рапортуешь: план выполнил, дрова заготовил, а как — мое дело!

— Нелепое сравнение! — фыркнул Виктор.

— Хорошо! — послушно согласился Андрей. — Возьмем другое. Из военной области. Скажем, приказали тебе форсировать реку, взять высоту и создать предмостное укрепление. Ну, ты высоту взял! Штурмом! Ты это словечко любишь. А укрепления не создал, не окопался, резервов не подтянул, мер должных не принял — и наутро противник преспокойно вытряхнул тебя с твоей высоты...

Виктор нетерпеливо подскочил на месте.

— Послушай, Андрей! — вскричал он, ломая папиросу и вышвыривая ее за окно. — К черту художественные сравнения! Ты зачем приезжал на шахту к Посвитному? Проверять меня, да?

— И тебя и себя... Мы оба за уголь отвечаем.

— Ты прямо говори, не хитри! Не доверяешь мне?

— Не то! — поморщился Воронько. — Боюсь я за тебя.

— А за меня не надо бояться! Я не мальчишка! Когда вы это, наконец, поймете? — в отчаянье заметался Виктор. — Ведь ты же обещал меня два-три месяца не трогать! Обещал? Ну?

— Ну, обещал...

— Так зачем же ты ко мне в душу лезешь? Ну, потерпи, погоди еще немного, дай мне время, чтоб доказать...

Андрей только слабо пожал плечами. Этот разговор был нелегким и для него.

Но он сам его захотел.

— Я б и не трогал тебя, Витя, если б ты верной дорогой шел... — задушевно и как-то очень грустно сказал он, медленно покачивая ногой, и в его словах вдруг невольно вылилась вся его обида за Виктора, за товарища, которого он так любил и в славную судьбу которого так верил — больше, чем в самого себя.

Он и сейчас хотел говорить с ним, как с товарищем.

В любой дружбе, даже в дружбе равных, один всегда ведущий, другой — ведомый. Долгие годы ведомым был Андрей. Даже ошибки и сбои Виктора не меняли положения: Андрей их тут же оправдывал и прощал. Он считал Виктора человеком особенным, может быть, даже исключительным, заранее отмеченным судьбою, и он относился к нему так, как относится покорно-влюбленная мать к своему странно гениальному сыну, — трепеща от любви и страха за него, благоговея и не понимая.

Себя же Андрей всегда считал обыкновенным человеком, дюжинным, как все: ему увлечения и ошибки не положены. Не по чину.

Он и сейчас продолжает считать себя зауряд-человеком, просто притертым рабочим винтиком машины, не больше. Но зато и Виктора в гении уже не производил. Что-то изменилось, сдвинулось в их отношениях: он и сам не знал, когда и как. Старше он стал, что ли? Он по-прежнему нежно любил товарища, часто думал о нем (и всегда с теплой, доброй улыбкой), но теперь его любовь стала горче и придирчивей. Это была любовь, которая уже видит пятна и морщинки и знает их происхождение. В этой любви стало больше боли и тревоги, меньше восхищения...