Игнатий Кларк - Бумажные войны (сборник)

• Название: Бумажные войны (сборник)
• Автор: Игнатий Кларк
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2015

Книга «Бумажные войны» представляет собой первый на русском языке сборник статей и материалов, посвященных такому любопытному явлению фантастической литературы, как «военная фантастика» или «военная утопия». Наряду с историей развития западной и русской военной фантастики, особое внимание уделяется в книге советской «оборонной фантастике» 1920-1930-х годов и ее виднейшим представителям — Н. Шпанову, П. Павленко, В. Владко.

---

Насколько Байдуков был искренен в своих рассказах? На пленуме Московского горкома ВКП(б) 25 апреля 1939 г. Г. Байдуков говорил: «Та война, которая развернется между Советским Союзом и капиталистическим миром — это будет грандиозная война. У нас все уяснили, что война будет страшная, война будет не на жизнь, а на смерть, война обязательно будет, но в чем она проявится, это не проглядывает ни в печати, ни в кино, ни по радио. Если посмотреть оборонные картины, оборонные произведения, они все-таки не воспитывают наше население»[260]. И, разумеется, сам Байдуков пытался придерживаться критерия «страшной войны не на жизнь, а на смерть», т. е. он писал о будущей войне именно так, как представлял ее. В июне 1939 г. он завершит в соавторстве с литератором Д. Тарасовым работу над сценарием «Разгром фашистской эскадры». Впервые фрагменты сценария были опубликованы в августе 1939 г. за несколько дней до визита Риббентропа в Москву[261] (после подписания советско-германского договора о ненападении сценарий будет переименован в «Разгром вражеской эскадры»). В основу киносценария были положены сюжеты обоих очерков 1938 г. Любопытны некоторые детали первой редакции сценария. Советские летчики сбивали в нем вражеские самолеты кавасаки и мессершмиты; в советском плену находились японцы, корейцы и «европейцы». Красноармейцы закрашивали фашистские знаки на трофейных машинах, рисовали красные звезды и «ставили порядковые номера: 2233, 2234 и т. д.»[262]. Командующий армией комкор Иванов говорил в телефонном разговоре с Ворошиловым: «Здравствуйте, Климентий Ефремович! Нет. В сводках никакой фантазии. Продвинулись еще километров на 14. Пленных? Много, очень много. Трофеи? Я боюсь, вы не поверите, Климентий Ефремович. Да, мы сами себе не верим. Потери незначительные, но есть, конечно, есть. Отдельно вам об этом доложу». Комкор Иванов ставит задачу летчикам: «разгромить эскадру на полпути ценою малых жертв» и последующая операция по уничтожению вражеского флота немногим изменяет отчетную фразу «потери незначительные, но есть, конечно, есть». В несколько видоизмененном виде «Разгром вражеской эскадры» был опубликован в сборнике «Сценарии оборонных фильмов» (1940)[263].

Антиципация, освященная авторитетом военных специалистов, соблазнила сфальсифицированной будущностью не всех, но многих современников. Например, спектакль «Большой день», по словам Б. Бабочкина, который исполнял роль Кожина, имел тогда «бешеный успех»[264]. Будущий секретарь Сталинградского обкома партии А. Чуянов вспоминал о своих чувствах во время просмотра спектакля «Большой день» в одном из московских театров: «Вместе со всеми зрителями я горячо аплодировал, искренне верил, что так оно и будет в жизни, если нам придется столкнуться с врагом»[265]. Например, будущему советскому лидеру Н. Хрущеву, которому в закрытом порядке продемонстрировали только что поставленный фильм «Эскадрилья № 5», кинематографическая победа над фашистами показалась достаточно симпатичной[266]. Советский человек, опекаемый пропагандой и карательными инстанциями, в значительной мере утратил к концу 30-х годов возможность критически оценивать действительность и стал более восприимчив к благим обещаниям. В обществе с пониженным порогом инакомыслия и к тому же, предрасположенном к эйдетизму, реальность была замещена оптимистическим ощущением грядущего. «Конфетный» образ войны, соответствовавший правилу говорить о Будущем в превосходных тонах, отвечал массовым ожиданиям и сложившимся представлениям. «Где-то под кустом, под замшелым пнем расположены подземные чудеса, управляемые кнопками с пульта чудовища, всевидящие, искусно спрятанные перископы — реконструировал впоследствии собственные заблуждения корреспондент „Вечерней Москвы“ В. Рудный, — в те времена об этом легко и бездумно писали авторы полуфантастических журнальных рассказов о грядущей войне. Быть может, не я один слепо и увлеченно верил подобному усыпляющему сочинительству о сокрушительных „первых ударах“ и сверхукреплениях, разумеется, превосходящих все, что можно было ожидать от известных каждому читателю газет линий Зигфрида и Мажино. Верил потому, что приятнее победу над ненавистным врагом представлять себе легкой и быстрой, чем кровавой и жестокой»[267]. Отсюда та степень доверия к военным утопиям и популярность самого жанра среди советских людей. Например, книга Н. Шпанова «Первый удар», по воспоминаниям поэта Е. Долматовского, была в магазинах и библиотеках нарасхват[268]. Повесть читалась здорово, в один присест, «залпом». Старший инспектор Областного управления Гострудсберкасс и Госкредита В. Логачева из Тамбова писала Шпанову: «С большим удовольствием прочла сегодня Вашу повесть о будущей войне „Первый удар“». При чтении она почувствовала собственную сопричастность к описываемым событиям: хотелось «помочь нашим летчикам, побежать на радиостанцию, сообщить им о грозящей опасности». Особенно ей понравилось противопоставление назначения советских бомб бомбардировке германского дирижабля[269].

Герой Советского Союза И. Мошляк, участник боев на озере Хасан, назовет «Первый удар» хорошей книгой[270]. Курсант Витебского аэроклуба Н. И. Ш. сопроводит положительную оценку несколькими непринципиальными замечаниями:

«Рассказ в журнале „Знамя“ № 1 за 1939 г. в основном написан очень хорошо, много захватывающих моментов.

Плохо, что автор не указал, что все промышленные и военные объекты фашистской Германии не были защищены зенитной артиллерией и аэростатами-заградителями. Если в Германии есть недостаток в истребительной авиации, то в будущей империалистической войне они будут широко применять аэростаты-заградители, так как военные специалисты настаивают на широком применении аэростатов-заградителей.

Не указано также, что сталось с летчиком Косых, улетевшим на польском самолете в Советский Союз»[271].

Разумеется, среди читателей «Первого удара» раздавались и противоположные голоса. Писатель А. Гайдар, которому претили хвастливые книги, изображавшие войну, как победное шествие, скептически оценивал аргументацию похвальной рецензии М. Миронова о повести Шпанова: «…статья полкового комиссара что-то подозрительна, ибо цитаты он приводит очень неудачные»[272]. Основываясь на известных читательских откликах, однако, можно предположить, что с 1936–1937 гг. по 1939 г. был катастрофически ослаблен критический подход читателей к жанру военных утопий. Реакция на роман «На Востоке» (1936), в отличие от «Первого удара», была более сдержанной и иногда суровой. Повесть Шпанова в 1939 г. не встретила подобного сопротивления читательской аудитории. Понадобится трагедия 41-го года, чтобы современники иначе, более чем критически осудили сюжет «Первого удара»[273].

О доверии к жанру военных утопий можно судить по творческой рефлексии, которая последовала со стороны читателей и зрителей (знаменитый американский писатель Э. Синклер, ознакомившись с романом «На Востоке», даже выскажет пожелание написать вместе с П. Павленко роман о вооруженных конфликтах в Азии). Любительские разноуровневые фантазии мало чем отличались от исходных произведений. В очерке Л. Лось «Если завтра война» о вероятной операции Красной Армии против японских войск была воплощена фантазия группы молодых мытищинских рабочих, чьи имена автор присвоит персонажам. Одна из воинских частей получает приказ высадиться в тылу самураев, «разрубить все связи между штабом корпуса и частями, внести в ряды врага панику и тем самым обеспечить наступление главным силам советских войск». С высоты семи тысяч метров советские воины десантируются во вражеском тылу. Обманув японские посты, советские бойцы осторожно подошли к штабу противника. Молниеносный удар не оставил противнику шансов на сопротивление. Штаб был уничтожен, японские офицеры без единого выстрела сдались в плен. Между сопками красноармейцы подготовили площадку, на которую совершают посадку тяжелые самолеты с бронетехникой:

«Оставив под охраной пленных, части красных начали готовиться к главному удару. Быстро заняла свои огневые рубежи артиллерия, взмыли в небо истребители, двинулись танки, и после небольшой артиллерийской подготовки бойцы десанта пошли на врага. Но потрясенный враг уже бежал. В то время, когда истребители на бреющем полете расстреливали пехоту и конницу врага, танки шли на огневые точки, давя их своими гусеницами, сметая все заграждения.

Самураи уже не кричали „банзай“. Теснимые главными силами красных и неожиданно встретившие у себя в тылу новые части советских войск, они тщетно искали спасения. Если их не настигала пуля метких советских стрелков, они падали, сбитые и раздавленные под копытами бегущей в панике японской конницы.

Ночью бойцы парашютного десанта соединились с нашими главными силами, и командир воздушной эскадры доложил главному командованию о том, что приказ выполнен».[274]