Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

• Название: Возвращение красоты
• Автор: Дмитрий Шишкин
• Издательство: www.pravoslavnaya-proza.ru
• Жанр: Религия

Книга «Возвращение красоты» объединяет в себе циклы автобиографических рассказов и очерков, написанных в разные годы священником Димитрием Шишкиным. Автор искренне, глубоко и в то же время увлекательно рассказывает о своих духовных исканиях, о неутолимой жажде Бога, которая с самого детства побуждала его во всём находить отблески Божественной красоты, на многие годы отвергнутой и позабытой нашим народом.

Издание будет интересно не только православным читателям, но и всем, кому небезразличны вопросы веры и смысла жизни.

---

Вот так… Время прошло, много я в жизни начудесила, ну и жизнь меня поломала, смирила… Со временем я окрестилась, приняла Православие… Теперь вот в храм хожу, исповедуюсь, причащаюсь… а ведь для крымчаков это большая редкость… можно даже сказать, исключение».

ЮЛОЧКА

Меня, отец Димитрий, Юлией зовут… Юлия Дмитриевна Миронова. Родом я из семьи этнических немцев. Прадед мой, Карл Августович, до революции был главным аптекарем в Петрограде. Семья у него большая была, можете себе представить — пятнадцать душ детей, но после революции жена, семь сыновей и две дочери уехали в Германию, а он остался. Ему все равно было — белые перед ним или красные, он ко всем старался относиться по-человечески и честно исполнять свой долг. Но когда прадед отказался отдать свой трехэтажный особняк под «уплотнение», Ленин сделал ему «подарок» — отправил в Сибирь.

По дороге в ссылку, от потрясения и переживаний… а может, и заболел чем, я уж точно не знаю… словом, прадедушка мой умер где-то под Барнаулом. Простые люди из уважения сохранили его тело в подвале на льду и сообщили его младшей дочери, моей бабушке, где он. А бабушка только что родила мою мать, но вместе с дедушкой они собрались, уехали из Петрограда, нашли тело прадедушки и похоронили его как подобает.

Потом из Барнаула они переехали в Новосибирск, да там и остались. В этом городе я и родилась 20 августа 1935 года.

Девчонка я была боевая, моторная. Не то чтобы чего, а так… пацанка. В куклы никогда не играла. Но зато с детства любила петь, голосок у меня был хороший, и еще… и еще у меня был такой самодельный театр игрушечный. Я его называла: театр «Счастье». Все там так красиво было, нарядно, празднично… просто загляденье… Мне, помню, и дедушка помогал фигурки вырезать, ну и платья там разные мастерили, наряды — с бабушкой, с мамой… Я вообще театр любила. И даже устраивала в этом своем игрушечном театре разные сцены… ну, как будто спектакли — для каждой «постановки» свои декорации, костюмы, мизансцены… что вы… все серьезно. Вот это, пожалуй, было единственное мое «девчачье» увлечение, а так все больше с мальчишками дружила… Сорванец такой, все правду-матку резала…

Ну вот… А потом — война… Мама специалист по бетону была, ну и пропадала сутками на заводе… У нас под Новосибирском прямо в поле развернули завод. Огроме-енный… Прямо на землю устанавливали бетонные подушки, а на них станки, от дождя натягивали брезентовый тент и — вперед! А рядом рабочие параллельно строили цеха. Работали на износ… Мальчишек помню, лет по четырнадцать. Один у станка стоит, а другой тут же — в ящике с ветошью отсыпается… грязный весь, чумазый, худой… Вот сменщик его работает, покуда на ногах стоять может. Какие там восемь часов, о чем вы… Жили на заводе! Когда уже стоять невмоготу — разбудит напарника, хлобысь на его место и уже спит как убитый. Ни тебе перерывов, ни перекуров… Женщина ходила с котелком: разбудит мальца, с ложки, как маленького, покормит и дальше идет, а тот уже спит. Страшно выматывались люди, особенно когда самые напряженные дни были на фронте… Но не дай Бог мальчишке у станка допустить брак! Могли тут же подойти НКВДшники и арестовать голодного, сонного паренька и увезти неизвестно куда. Я это видела своими глазами. Люди плакали, просили, но на чекистов это все не действовало. Страшные это были люди…

Ну а в феврале сорок третьего года закончилась Сталинградская битва, и, знаете, такой подъем был у всех… воодушевление… казалось — победа уже совсем скоро! И вот братья мои двоюродные — Петька и Коля, обоим по пятнадцать лет, решили сбежать на фронт… то есть не то чтобы на фронт; они решили: раз Сталинградская битва закончилась, значит теперь на фронте вроде как и без них обойдутся, а вот в партизаны податься или в разведчики — это дело другое… Ну мальчишки, что тут скажешь… И вот они надумали сбежать, а меня решили с собой прихватить в качестве переводчицы. У меня ведь бабушка — этническая немка, и я с детства немецкий знала наравне с русским…

Ну что… Без долгих сборов, как были… еды только кой-какой прихватили и все — удрали. Добрались до станции, забрались тайком на платформу с тюкованным сеном и… отправились воевать.

Ехали хорошо… Лето… тепло… Смастерили себе там в сене хибарку… Словом — не война, а войнушки… детский сад, честное слово. Да… Ну и доехали мы так до станции Котлубань… А там промзона повсюду, военные предприятия… как раз те, что работали на Сталинград, победу ковали… военизировано все. Помню, рельсы будто тянутся в каком-то яру, а по бокам бетонные стены с блиндажами, со штабами, с огневыми точками… Ну и что… на станции нас обнаружил патруль, снял с платформы и отвел в один из штабов.

Там, помню, довольно уютно было, мирно… какие-то связные постоянно приходили, отдыхали, кушали, сменяли друг друга… словом, прифронтовая жизнь, но относительно спокойная, размеренная… Принял нас какой-то комиссар, приветливый на удивление, все расспрашивал меня, кто я да откуда… косички мне даже заплетал, помню… такой симпатичный мужчина… Ну вот мы с ним общались, а тем временем привели пленного немца и еще принесли его портфель кожаный. Оказалось, этот немец — инженер, специалист по строительству мостов… А комиссар уже знал, что я по-немецки шпарю, и говорит: «Ну, ты пообщайся с ним, там — о доме, о семье расспроси… а я пока документы его посмотрю…».

Ну мы с этим немцем и разговорились. А он оказался не немец даже, а ингерманландец — это такая группа этническая: мужчины все белокурые, рослые красавцы с голубыми глазами… Раньше таких в гренадеры брали… Ну и этот тоже видный был, да и просто человек приятный. Христофером звали, как сейчас помню… Как-то мы с ним быстро разговорились… и уже через полчаса пели вместе «Лорелею» Гейне… Как-то он со мной, ребенком, общаясь, приободрился малость… подумал, может, что все обойдется.

А надо сказать, в это время от Берии было указание среди пленных немцев искать специалистов по ракетному делу… нам это сам комиссар рассказал еще раньше. И вот он документы этого немца просмотрел, отложил их и так мимоходом говорит: «Нет, этот нам не нужен, придется его расстрелять…».

А я как услышала — у меня аж сердце зашлось. Я к этому комиссару так и кинулась.

— Вы что, — говорю, — как это расстрелять? Пленных нельзя расстреливать…

Тут у него лицо изменилось. Каменное такое стало, глаза стальные. И говорит мне сквозь зубы:

— Что, родная кровь взыграла? Да я вас обоих сейчас…

Ну, тут братья мои поняли, что дело дрянь, и давай за меня заступаться:

— Да вы, — говорят, — товарищ комиссар, ее не слушайте… девчонка, что с нее возьмешь…

Он и говорит тогда:

— Значит, так, я вас, хлопцы, возьму, а этой пигалицы чтобы и духу здесь не было. Отведите ее на станцию и отправьте домой.

Ну, делать нечего. Повели меня на станцию. А тут бомбежка началась, и вот мне осколком разрубило ухо, видите — шрам до сих пор остался. На станцию прибежали, а с меня кровь хлещет. Смотрим — какой-то эшелон, рядом женщина-врач, мы к ней… Она меня затащила внутрь, рану обработала и стала зашивать… А тут состав тронулся, братья едва успели спрыгнуть и толком ничего обо мне не рассказали. Вот так я домой поехала… Сижу… голова бинтами замотана, как шлем у танкиста… отвоевалась, значит.

Тут стали у меня допытываться: кто я и откуда, а я молчу… Не хочу домой, и все. Решила остаться в поезде, помогать раненым… Так мы Новосибирск и проехали… ночью, кажется. И дальше поехали… Наконец добрались до Красноярска, и здесь решили меня все-таки сдать в милицию. И вот врач эта, которая ухо зашивала, ведет меня по городу и плачет. «Я, — говорит, — из-за тебя на поезд опоздаю… и откуда ты навязалась на мою голову». Идет быстро, я за ней едва поспеваю, и вдруг — остановились…

Я как малявка первым делом вижу перед собой ноги: мужские… без носков, в парусиновых туфлях поношенных, дальше — брюки холщовые из самой простой, грубой ткани, а сверху такая рубаха… знаете, как Толстой носил, и перепоясана веревочкой плетеной. Борода и волосы седые, помню, обстрижены как-то грубо, небрежно… Видно, что не до парикмахерской человеку… Вот это, как выяснилось позже, был святитель Лука… Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий — известный теперь святой, архиерей и хирург. А тогда оказалось, что докторша моя — его ученица и они не виделись давно, так что обнялись и давай плакать… Столько, видно, накопилось в душе, что только слезами и выскажешь…

Вообще, первое, что меня поразило, — это его глаза: грустные такие, страдающие. И еще, он как-то все время озирался, точно боялся, что его сейчас отругают, накажут за что-то. И мне вдруг его так жалко стало, что я возьми и ляпни:

— Дедушка, может, у тебя зубки болят?

Он улыбнулся и ответил:

— Да нет, девочка, не зубки у меня болят…

Ну, потом спутница моя объяснила святителю ситуацию, а он и говорит: «Так я как раз иду отмечаться в милицию, я ведь ссыльный и часто туда хожу, так что давай я девчушку отведу, а ты беги уже на поезд. Не опоздай…». Врачиха моя обрадовалась, поблагодарила Валентина Феликсовича и побежала обратно, а мы пошли дальше… в милицию.