Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя

• Название: На фарватерах Севастополя
• Автор: Владимир Дубровский
• Жанр: О войне
• Год: 1989

Книга Владимира Дубровского в числе немногих рассказывает главным образом о боевых буднях Черноморского флота в это тяжелое и героическое время Севастопольской обороны. Разумеется, в книге есть и эпизоды сухопутной обороны города, но основное внимание автора обращено к флоту. Не претендуя на полноту описания событий многодневной обороны, автор, бывший «катерник», с особой любовью и знанием дела пишет о кораблях «малого флота» — катерах–охотниках, тральщиках, торпедных катерах, которые выполняли важную опасную работу — уничтожение мин на фарватерах, конвоирование транспортов, высадка десантов.

---

В дверь снова постучали, шли все новые посетители.

…В полночь по скрипучему и скользкому снегу, сползая и съезжая с бугров, мы взобрались на высокую гору. Снег то начинал быстро–быстро падать, то переставал, и отдельные снежинки, словно потерянные, кружились в воздухе и садились то на ресницы, то на кончик носа, то закрывали стекла тяжелого бинокля. А с моря приходил сырой, порывистый ветер.

В далекой белой мгле впереди чернел Севастополь. Редкие ракеты, как зарницы, вспыхивали на передовой.

В это время к берегам Крыма из Поти в сопровождении эсминца «Смышленый» подходил линейный корабль «Парижская коммуна».

Переход, как мы позже узнали, был тяжелый. Мокрый снег с дождем и штормовая волна до девяти баллов встретили линкор в открытом море. Мощные удары воды отогнули амбразурные щиты казематов, и вода поступала внутрь корабля. Прорывалась она через вентиляционные грибки и люки.

Люди боролись с водой и изнурительной качкой.

Мы напряженно все ждали на берегу.

И вдруг позади нас в море, где–то у Балаклавы или, как казалось, у Херсонеса, ударили тяжелые глухие взрывы. Затем послышался страшный гул и свист.

Это линкор «Парижская коммуна» лег на боевой курс в районе мыса Феолент и открыл огонь из мощных двенадцати дюймовых орудий. Одновременно с ним стрелял и эсминец «Смышленый». Стрельба была трудной, линкор лежал на боевом галсе между берегом и внутренней кромкой минных заграждений.

Оглушительные залпы гулко катились с моря, эхо повторяло их в Инкермане и у Байдарских ворот и возвращало снова к Балаклаве. Слышался яростный гром разрывов, вспышки молний полыхали уже за передней линией в расположении противника.

— Отличная стрельба, — сказал Морозов, наблюдая в бинокль, — много войск недосчитаются фашисты в эту ночь!

— Люблю, когда стреляет наша корабельная артиллерия! — добавил Иван Иванович.

Спускаясь по обледенелой тропке вниз, мы заметили группы людей. Из всех укрытий и тоннелей выходили бойцы и офицеры.

— Не забывает нас Большая земля! — слышалось отовсюду, а воздух продолжал сотрясаться от мощных разрывов крупнокалиберных снарядов.

Зарево поднималось над тем местом, куда сосредоточенно бил невидимый в ночи линкор.

Глава семнадцатая

Над тоннелем, на поверхности земли, гудело и грохотало. От разрывов бомб и снарядов, как в лихорадке, тряслось все наше железобетонное подземелье. Обваливался кусками потолок, и известковая пыль застилала слабый свет лампочки от аккумуляторов — единственного сейчас освещения КП.

Прямым попаданием бомбы была разрушена пристройка у выхода из нашего убежища, разбиты пирсы, в груду камней превратились береговые постройки.

От сильных взрывов вздрагивали массивные железные ворота, закрывавшие вход в подземелье. Казалось, еще один взрыв — и их так перекосит и заклинит, что сидеть нам в тоннеле, как в мышеловке.

Это было семнадцатого декабря. Утро начиналось свежее, чистое, морозное. Но уже через несколько часов бухта и город покрылись дымом от разрывов снарядов и бомб, от огня пожарищ.

Начался второй штурм Севастополя. Из поступивших к нам оперативных сводок штаба Севастопольского оборонительного района было известно, что фашистские войска тщательно готовились к этому наступлению. Снимали с других фронтов армейские части и дивизии и сосредоточивали их под Севастополем.

После ожесточенной артиллерийской подготовки фашистские войска перешли в наступление. Главный удар наносился в долине Бельбека, Камышлы в направлении к Северной бухте. Гитлер отдал генералу Манштейну приказ взять Севастополь к 22 декабря, к полугодовщине войны.

Этим гитлеровское командование стремилось ослабить впечатление от поражений под Москвой, поднять престиж своей армии.

Казалось, ничто не смущало фашистских генералов: были усилены войсковые соединения авиацией и танками, подвезен боеприпас; все учтено и подсчитано и дальше должно развиваться по плану, утвержденному фон Манштейном. Фашисты настолько были уверены в своей победе, что даже с немецкой педантичностью расписали, какие войсковые части и где будут располагаться в Севастополе, в каких домах разместятся господа офицеры и так далее.

И только одного не учли генералы: Севастополь тоже готовился к отражению этого нападения. С Большой земли была доставлена еще одна стрелковая дивизия, боеприпасы, продовольствие. Части СОР совершенствовали свою оборону, установили еще семь стационарных батарей из орудий крейсера «Червона Украина» и других поврежденных кораблей.

Теперь, во время второго наступления, моряки были уже не одни. Вместе с ними плечом к плечу дралась Приморская армия, которая оправилась и окрепла после тяжелых боев под Ишунью и отхода к Севастополю. Армия была пополнена свежими соединениями и частями.

И перед всеми бойцами стояла задача — отстоять Севастополь любой ценой. Стоять насмерть, но не пропустить врага!

Снова загрохотали пушки наших береговых батарей: капитана Матушенко, Александера, бронепоезда «Железняков» и зенитных орудий.

Удары авиации и артиллерийский обстрел все эти дни не прекращались. Но люди уже приспособились к обстановке. Иногда в паузах между двумя разрывами бомб вдруг откуда–то из угла убежища или из–за перегородки «каюты» доносился чей–нибудь мирный храп. Мы научились спать и под артиллерийским обстрелом и под бомбежкой. У нас выработался своеобразный иммунитет, и, несмотря на грохот снарядов и взрывы бомб над нашим КП, мы продолжали работать, как и наш невозмутимый начальник штаба Морозов.

— Молодчинки, — говорил в этом случае контр–адмирал Фадеев, которому никогда не сиделось под бомбежкой. В самые трудные минуты он обходил подразделения или звонил, спрашивая: — Ну как, держитесь? Ну, хорошо, я вам еще позвоню!

В противоположность контр–адмиралу начальник штаба Морозов целиком был погружен в штабные дела, и до того, что практически никуда не выезжал, почти никогда не покидал КП. Тем не менее Морозова уже хорошо знали на всех батареях береговой обороны. Он организовывал с ними взаимодействие, когда мы принимали корабли, идущие по фарватерам в Севастополь. Морозов мог любезно позвонить на батарею вечерком и задать кодированный вопрос:

— Ну как, хватает еще «огурчиков»? А то мы ожидаем, скоро «рыба» приплывет!

А уж если действительно кораблям и катерам–охотникам, стоявшим в бухте, становилось невмоготу от вражеских артиллерийских снарядов, контр–адмирал обращался к генералу береговой обороны Моргунову, и тогда, грозно ухая, открывали огонь наши двенадцатидюймовые батареи.

Толчки воздуха от выстрелов башенной батареи были настолько сильны, что деревянная дверь каюты адмирала при каждом выстреле вздрагивала и то открывалась, то закрывалась.

У нас на КП все любили мощный огонь батарей береговой обороны. Однажды утром или днем, когда трудно было определить в полутемном подземелье, который час, я проснулся от того, что куски каменного потолка от сотрясения обвалились мне на подушку. Пробуждение было не из приятных, но, открыв глаза, я увидел знакомую обстановку КП. Я теперь жил на КП, так как напряженная работа требовала постоянного моего присутствия здесь.

Какие–то непривычные звуки привлекли мое внимание. Приподнявшись, я рассмотрел, что у противоположной стены тоннеля, весело фыркая и отдуваясь, умывается над тазом крепко сложенный мужчина среднего роста, с наголо бритой головой. Ему поливал наш бессменный телефонист, помощник и вестовой старший матрос Чиликов. И по тому, как незнакомый мужчина вытирал шею и грудь, как размашисто ходил по узкому помещению КП, видно было, что человек и в этой новой для него обстановке чувствует себя спокойно и уверенно. Я смотрел на него, и мне показались, будто я его уже где–то видел. Через минуту понял, что он чем–то похож на комбрига Котовского. Только был он не с шашкой и не в черной, шатром накинутой бурке, а в морском кителе с нашивками полкового комиссара на рукаве.

Иван Иванович, бодрствовавший целую ночь как оперативный дежурный, заметив, что я проснулся, подошел и тихо сказал мне:

— Это новый комиссар!

Сказано это было с той приподнятостью, которая свойственна была Ивану Ивановичу, когда ему что–либо нравилось. Он был натурой непосредственной и увлекающейся, свое мнение высказывал немедленно, часто в резкой форме. Мне сразу стало ясно, что комиссар пришелся ему по душе.

Андрей Савельевич Бойко плавал до прихода к нам на эскадренных миноносцах, любил море и морскую службу, чем несказанно расположил к себе нашего контр–адмирала, признававшего моряком только того, кто был влюблен в море и плавал на кораблях.

…К нам ежедневно с Кавказа приходили корабли, а все подходы к Севастополю с моря были плотно прикрыты минами. Оставались лишь узкие фарватеры, причем прибрежный фарватер с юга от мыса Сарыч простреливался немецкими батареями. Поэтому с наступлением устойчивой зимней погоды тральщики и катера–охотники приступили к тралению, расширению основного фарватера, который вел прямо с моря к Херсонесскому маяку.