Владимир Высоцкий - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Владимир Высоцкий
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Песни, поэзия
• Год: 1988
• ISBN: 5-265-00508-0

В этой книге творчество Владимира Высоцкого (1938–1980) представлено с наибольшей полнотой. Наряду с уже печатавшимися произведениями поэта читатель найдет здесь целый ряд стихотворений и песен, публикуемых впервые.

---

Высоцкий В. С. Избранное

Жил талантливый человек, всем известный. Песни его ворвались в наш слух, в наши души, а говорить и писать о нем было нельзя. Его не печатали, не издавали Кого-то очень пугала острая социальная направленность его стихов, кого-то раздражала его популярность. Трудно сказать, что испытывал человек, знавший себе цену и не имевший возможности увидеть свои стихи опубликованными.

Смерть легализовала его. Смерть и новые обстоятельства нашей жизни. Эта смерть была столь внезапной и неправдоподобной, что потрясла общество. Стало уже невозможно отмалчиваться и и тут начался разговор, попытка анализа. Началось то, на что поэт имеет право, без чего невозможно развитие литературы, культуры вообще.

Началось, естественно, с коротких прощальных плачей его друзей, а затем все превратилось в сокрушительный поток, в целую систему потоков, разнополюсных, взаимоисключающих, от неприятия до славословия, с озлобленностью на одном конце и с кликушескими восторгами — на другом. В общем, все закономерно и даже, пожалуй, благо — столкновение мнений, разные точки зрения, но в разговоре о поэте крайности всегда не к добру. Не должно быть ни обожествления, ни хулы, — тем более, что обожествляют в основном либо восторженные невежды, либо сознательные спекулянты. А хулители? Как ни печально, это чаще всего стихотворцы, братья по цеху, не стяжавшие поэтических лавров, страдающие комплексом неполноценности, или же критики, отчаянно привлекающие к себе литературное внимание.

А что же было? Был поэт, был голос, была гитара, было печальное время. Всякий мало-мальски думающий человек, мало-мальски чувствующая натура сознавали эту печаль, ощущали упадок, нравственные потери.

Он начал с примитива, с однозначности, постепенно обогащая свое поэтическое и гражданское видение, дошел до высоких литературных образцов; он постоянно учился у жизни, у литературы, что происходит с любым поэтом независимо от степени его одаренности. Он начал писать для узкого круга друзей, а пришел к самой широкой аудитории, пришел к предельному выражению себя, а выражать себя — значит добиваться наивысшего наслаждения.

Конечно, гитара только обостряет эмоции, актерское мастерство всего лишь проявляет, усугубляет суть, но в целом — стихи, гитара, интонация — это жанр, в котором он совершенствовался изо дня в день.

С годами он стал профессиональнее, исчезла юношеская словоохотливость, когда достаточно мелкого повода, чтобы родились стихи. Все стало подлинным — и страдание, и ненависть, и любовь. Стих стал плотным, метафоричным.

Что же нам теперь, размышляя о поэте, углубляться в его несовершенства, слабости и просчеты? Мы ведь хорошо знаем, что хотя таланты и бездарности бывают сходны в неудачах, зато только таланту всегда сопутствует удача, а бездарности — никогда. Так будем судить о Высоцком по удачам и достижениям, по тому, что очаровало нас в шестидесятых и продолжает с нарастанием волновать и сегодня.

БУЛАТ ОКУДЖАВА

БОЛЬШОЙ КАРЕТНЫЙ

— Где твои семнадцать лет?

— На Большом Каретном.

— Где твои семнадцать бед?

— На Большом Каретном.

— Где твой чёрный пистолет?

— На Большом Каретном.

— Где тебя сегодня нет?

— На Большом Каретном.

— Помнишь ли, товарищ, этот дом?

Нет, не забываешь ты о нём!

Я скажу, что тот полжизни потерял,

Кто в Большом Каретном не бывал.

Ещё бы…

— Где твои семнадцать лет?

— На Большом Каретном.

— Где твои семнадцать бед?

— На Большом Каретном.

— Где твой чёрный пистолет?

— На Большом Каретном.

— Где тебя сегодня нет?

— На Большом Каретном.

Переименован он теперь,

Стало всё по новой там, верь не верь!

И всё же, где б ты ни был, где ты ни бредёшь

Нет-нет, да по Каретному пройдёшь.

Ещё бы…

— Где твои семнадцать лет?

— На Большом Каретном.

— Где твои семнадцать бед?

— На Большом Каретном.

— Где твой чёрный пистолет?

— На Большом Каретном.

— Где тебя сегодня нет?

— На Большом Каретном.

[1962]

ТАТУИРОВКА

Не делили мы тебя и не ласкали,

А что любили, так это позади.

Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,

А Лёша выколол твой образ на груди.

И в тот день, когда прощались на вокзале,

Я тебя до гроба помнить обещал,

Я сказал: — Я не забуду в жизни Вали.

— А я тем более, — мне Лёша отвечал.

И теперь реши, кому из нас с ним хуже,

И кому трудней — попробуй разбери:

У него твой профиль выколот снаружи,

А у меня душа исколота снутри.

И когда мне так уж тошно, хоть на плаху,

Пусть слова мои тебя не оскорбят,—

Я прошу, чтоб Лёша расстегнул рубаху,

И гляжу, гляжу часами на тебя.

Но недавно мой товарищ, друг хороший,

Он беду мою искусством поборол,—

Он скопировал тебя с груди у Лёши

И на грудь мою твой профиль наколол.

Знаю я, друзей своих чернить неловко,

Но ты мне ближе и роднее оттого,

Что моя, верней — твоя татуировка

Много лучше и красивше, чем его.

[1961]

* * *

У тебя глаза как нож:

Если прямо ты взглянёшь,

Я забываю, кто я есть и где мой дом.

А если косо ты взглянёшь —

Как по сердцу полоснёшь

Ты холодным острым серым тесаком.

Я здоров, к чему скрывать!

Я пятаки могу ломать,

Я недавно головой быка убил.

Но с тобой жизнь коротать —

Не подковы разгибать,

А прибить тебя морально — нету сил!

Вспомни, было ль хоть разок,

Чтоб я из дому убёг?

Ну когда же надоест тебе гулять?

С гаражу я прихожу,

Язык за спину заложу

И бежу тебя по городу шукать.

Я все ноги исходил,

Велосипед себе купил,

Чтоб в страданьях облегчения была.

Но налетел на самосвал,

К Склифосовскому попал.

Навестить меня ты даже не пришла.

И хирург, седой старик,—

Он весь обмяк и как-то сник,—

Он шесть суток мою рану зашивал.

А как кончился наркоз,

Стало больно мне до слёз:

Для кого ж я своей жизнью рисковал?

Ты не радуйся, змея,

Скоро выпишут меня!

Отомщу тебе тогда без всяких схем.

Я те точно говорю:

Остру бритву навострю

И обрею тебя наголо совсем.

[1961]

* * *

Я вырос в ленинградскую блокаду,

Но я тогда не пил и не гулял.

Я видел, как горят огнём Бадаевские склады,

В очередях за хлебушком стоял.

Граждане смелые!

Что ж тогда вы делали,

Когда наш город счёт не вёл смертям? —

Ели хлеб с икоркою,

А я считал махоркою

Окурок с-под платформы чёрт-те с чем напополам.

От стужи даже птицы не летали,

И вору было нечего украсть.

Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,

А я боялся — только б не упасть!

Было здесь до фига Голодных и дистрофиков.

Все голодали, даже прокурор,

А вы в эвакуации Читали информации

И слушали по радио «От Совинформбюро».

Блокада затянулась, даже слишком,

Но наш народ врагов своих разбил.

И можно жить как у Христа за пазухой, под мышкой,

Да только вот мешает бригадмил.

Я скажу вам ласково:

— Граждане с повязками!

В душу ко мне лапами не лезь!

Про жизнь вашу личную

И непатриотичную

Знают уже органы и ВЦСПС.

[1961–1962]

ТОТ, КТО РАНЬШЕ С НЕЮ БЫЛ

В тот вечер я не пил, не пел,

Я на неё вовсю глядел,

Как смотрят дети, как смотрят дети,

Но тот, кто раньше с нею был,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Что мне не светит.

И тот, кто раньше с нею был,—

Он мне грубил, он мне грозил,—

А я всё помню, я был не пьяный.

Когда ж я уходить решил,

Она сказала: — Не спеши! —

Она сказала: — Не спеши,

Ведь слишком рано.

Но тот, кто раньше с нею был,

Меня, как видно, не забыл,

И как-то в осень, и как-то в осень —

Иду с дружком, гляжу — стоят.

Они стояли молча в ряд,

Они стояли молча в ряд,

Их было восемь.

Со мною нож, решил я: — Что ж,

Меня так просто не возьмешь.

Держитесь, гады! Держитесь, гады! —

К чему задаром пропадать?

Ударил первым я тогда,

Ударил первым я тогда —

Так было надо.

Но тот, кто раньше с нею был,—

Он эту кашу заварил

Вполне серьёзно, вполне серьёзно.

Мне кто-то на плечи повис,

Валюха крикнул: — Берегись! —

Валюха крикнул: — Берегись! —

Но было поздно.

За восемь бед — один ответ.