Александр Студницын - Алая завеса

• Название: Алая завеса
• Автор: Александр Студницын
• Жанр: Ужасы и Мистика

Роман «Сёстры Лилит» написан в жанре философского мистического триллера. Его основной идеей является поиск души… Некий человек ввязывается в запутанную историю, связанную с исчезновением людей, садизмом, язычеством, религией, сектами и в конце познает истинное устройство бытия. В качестве дальнейшей «аннотации» читайте обязательное предисловие в начале романа.

---

Возможно, было бы красиво, если бы дальше мы оба просто погибли от удара подобного клинка дней отживших в такт городским легендам. Только представьте, оставшийся внезапно одиноко на площади мой силуэт забрал кто-то другой. Максима оплакала Вика, а я исчез полуночным духом. Но мне прекрасно известно, что этого не происходило. Зоркими линзами очки показали мне живых на площади, и стало одиноко. Не помню, как происходило прощание между низеньким суетливым пареньком и мной.

Но знаю, что мы ещё заходили в кафе, обсуждая какой-то фильм и, кажется, книгу «Голем» Густава Майринка.

* * *

Днём, после сна в библиотеке, мне вспоминались утренние флаги и начавшиеся рано-рано беспорядки на подступах к центру. К площади никто не прорвался.

— Современная чёрная сотня, — констатировал мой спутник.

Одетые силой совета цветочницы взглядом покойного глаза замечали сладостные черты лиц, предавшихся неизвестному протесту. Какое счастье и благополучие сокрыто в нём! Убивать своё естество, освобождая, хоть на миг мечту о самом себе. Покидая центр, где серость побеждала тьму, я наблюдал языческие праздники под личиной здравого смысла. Красная завеса впервые поднялась одновременно над целым скоплением людей, бунтующих и подверженных истерике, и кто-то сорвал её. Быть может, неизвестный незнакомец-провокатор из милиции. «Думаешь о крови, думаешь об Анне», — шептали неслышно мои губы.

За мной увязался мальчонка в шарфе вполовину головы. Всучил листовку, но, не прощаясь, убежал. Красивая школьница (хотя с возрастом не уверен) весело улыбнулась мне. Живость её черт развеяла предутренние призраки. Ещё долго её бодрость придавала уверенности и сил.

6

В красный шёлк обёрнуты стены зданий, точно настали невозможные праздники. Падает снег. Мои сны в библиотеке, после рабочего дня и ночных путешествий, поражают яркостью цветов. Иногда в грёзы попадают громкие звуки из внешнего мира и даже всполохи света из-под полуприкрытых век. Приступы лунатизма пронзают виденье, и часто мой же голос повторяет фразы нездешнего.

В заснеженном городе моя мама живёт там, где сейчас Анна. Купив у цветочницы фиалки, я покидаю знакомые кварталы. Пока идёт снег и длится мой уход, все улыбаются и смеются задорно, улицы состоят из хороших людей.

Если бы мне сказали: «Возьми душу себе или разорви и отдай им» — отдал бы не думая.

На углу ждёт девушка, неизвестная и красивая. Но тоска наваливается… скука, бессмысленность. Букет касается земли, и передо мной Анна, и будто бы это и до того было ясно, зачем бросил цветы — доносится в голове. Но вдруг у моей спутницы становятся грустные глаза, она что-то хочет сказать, и не решается.

Полотно из красного шёлка опускается с неба, опутывая алой паутиной.

— Осмелишься ли ты, — искушает знакомый голос, — вспомни о Норвегии.

Я сдираю шёлк, но за ним опять его полотно, уже будто шарф Анны развевается передо мной, а руки спутываются в нём, но девушка отдаляется.

— Ничего не получится, если ты боишься.

Шёлк рвётся, я отбрасываю завесы, предчувствуя великое откровение, и слышу стук сердца. Он поглощает прочие звуки. Нет других звуков. Тишина. Эмоции нахлынули волной и отошли. А в ледяном море роилось понимание страшного и сладкого. Будто бы открылась пропасть, где явлены потерянные людские отличия, но если вглядишься в неё и протянешь руку — не станет ни тебя, ни мира, ни их, а только гибель. Хочется зажмуриться, а над морем плывут гроза и корабль. И снова зима…

Падает снег, но повсюду кровь… Мёртвая Анна смотрит взглядом, летящим из вечной страны снегов. Бегство спотыкающихся ног томит, дыхание нарастает, и стонут сирены… Ужас… и вот… пробуждение… точнее завершение грёз и плавное тягостное встраивание в повседневность. На границе реальности северным сиянием колыхается понимание чего-то важного и забытого.

Что-то было во сне очень личное… безусловно, он навеян недавней беседой с хозяйкой квартиры на Лесной, 17 о Лилит, которую сильной личности нужно преодолеть и победить, но всё же в нём отражалось что-то иное… связанное только со мной, нечто давнее и страшное, относительно чего и сама легенда о Лилит — только символ полузабытого события из биографии. Словно на пустом листе бумаги, в памяти проступали слова истины, написанные будто на чужом языке и превращающие в бледные копии мифы о гибели искушающей девушки. Жаль, разобраться со своими видениями мне не позволили обстоятельства. Внешний мир настойчиво и жадно звал аспиранта Леденеева к себе, прочь от холодных снегов и знаков, но казалось, что-то было узнано, вот только, к счастью или к сожалению, не удавалось понять, что именно. Но в мире снега определённо осталась моя душа, и там она была жива.

* * *

Огромная пятерня жирных пальцев пошло и гадко заменила северное сияние, покачивалась перед самыми ресницами. Тёмными пятнами на фоне приглушённого света проявлялись поодаль сидящие персоны. Когда спишь в неуютном месте на полулегальных условиях, ни на минуту не забываешь, где находишься. Сон, ещё не отошедший в небытие, оставил недоумение и неуверенное волнительное чувство утаённого открытия. Упустив мечту и картины грёз, мои мысли успели сохранить ускользающее напряжённое настроение другой реальности, к счастью, без эмоциональной привязанности и сердечных подробностей.

— Всё спишь? Не боишься, что вещи украдут?

— Только дремал, если б только кто попытался — из баллончика прыснул…

— Сурово ты говоришь, дядя Паша… или ты… или правда, спал. Нет, вы гляньте, он действительно сюда на тихий час укладывается! Невероятно, и не стыдно такой пример студентам подавать?

Слава по своей давней пошлой и театральной привычке везде устраивал балаган. Сейчас он созывает жестами и нарочито громкими речами молодёжь библиотеки, но между тем и без того знает мои страхи и причины, по коим я не отдыхаю дома.

Вообще-то, он умный и славный малый, но начисто лишён такта и подлинного чувства юмора. Его либо смешат совсем детские шутки, либо заражает чужой смех. Суть даже издёвок иной раз от него ускользает.

— До чего докатилась будущая звезда нашей специальности. Думала ли она о том, что, бросив экономическое отделение и переведясь на гумфак наперекор советам родителей и даже поступив в аспирантуру по философии, так бесславно кончит. Папа ведь хотел обрести в сыне помощника и дельца для управления своей ювелирной лавочкой, но истинный человек духа не поддался власти золотого тельца и вот теперь дрыхнет в библиотеке…

Гляжу вот на тебя, дядя Паш, и страшно иной раз становится. Вдруг и я в скором времени буду спать где-нибудь на вокзале, а по ночам отдаваться поиску приключений. Нет уж. Перейду в экономисты, стану лженауку развивать, благо есть фантазия.

Коренастая и округлая фигура Славика загораживала от меня лица сидящих у окна студентов, но и без того по физиономиям поблизости общее настроение было ясно: окружающие, как и всегда, презирали своего старшего товарища из аспирантуры.

Его вечно насмешливая и злая маска въелась морщинами в черты губ, носа и щёк, а хриплый громкий бас бил по ушам. Если он преподавал, то ставил плохие оценки, если спросишь смутьяна о чём-то, ответит чушь или без причины соврёт. Посетители библиотеки смотрели укоризненно и сладострастно мечтали о том, как будут описывать его поведение знакомым, ведь университет кишит сплетнями, а моя судьба уже месяц с лишним вызывает ко мне жалость и приковывает жадное внимание. Как можно смеяться надо мной, не понимал никто, кроме Славы.

Поэтому только с ним после выписки у меня остались приятельские отношения. Точнее, следует заметить, они сформировались, а не остались. Прежде мы особенно не общались. Мой товарищ не имел много друзей, чаще сам навязывался в чужие компании. В них его даже любили первое время за неподдельный ум, начитанность и эрудицию, которую сложный человек не всегда выставлял напоказ.

Госпитализация превратила мою интроверсию почти в экстра, да и оградила от старого круга общения стеной соболезнований, так что теперь мы были похожи и даже вдвоём имели сходные проблемы с диссертацией.

— Эти лицемеры совсем не понимают, что я не всерьёз. Вот чем ты, Паша, хорош, так это тем, что всё понимаешь, не в пример им, — нарочито громко закончил представление мой визави и наконец был готов к нормальной приватной беседе.

Чувства, оставшиеся на сердце от недавнего сна, теперь воплощались воображением в постороннего наблюдателя, который слышит разговор двух научных работников, но не вмешивается, сохраняя инкогнито. А главное, продолжая удерживать во мне неизъяснимые запредельные мечтания. Способ вернуть себе потерянное естество располагался от второго Павла на уровне протянутой руки, и там всё ещё шёл снег…

— Паршивая погода, — поёжился Слава. — Скорее бы зима, пусть и работы прибавится. Холод пробирает, и никакие сугробы не унимают ветра. Тебе, Паш, как никому другому понятна моя тоска, верно? Шляешься ночи напролёт где-то. Я даже не верил, но потом проследил, представляешь себе? Ходишь по окраинам аки серийный убийца, но надолго меня как сыщика не хватило. Замёрз и устал. Небось девиц клеишь по ночам? Только не обижайся, помню про твою драму, но считаю, что скорбеть нужно по-разному, даже необходимо, и никому не верь, прислушайся к словам философа.