Марк Вишняк - Годы эмиграции

• Название: Годы эмиграции
• Автор: Марк Вишняк
• Издательство: Директ-Медиа
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4475-8340-8

Вниманию читателей предлагаются мемуары Марка Вениаминовича Вишняка (1883–1976) – российского публициста, литератора, эмигранта, известного деятеля культуры русского зарубежья. События, описанные в книге, охватывают 1919–1969 гг. Автор рассказывает о социально-политической обстановке в Европе и России, о своей жизни в эмиграции

---

Небезынтересна и судьба, выпавшая на долю моей статьи «Право убежища». Она касалась, в общей форме, болезненного вопроса о насильственной репатриации или выдаче английскими и американскими властями, по требованию Советов, русских беженцев и эмигрантов.

До этого я прочитал на эту тему лекцию, устроенную мне Г. П. Струве в Калифорнийском университете в Беркли, и напечатал ее в «Новом Журнале». Предложенная в переработанном виде нескольким американским журналам, она была отвергнута единодушно всеми, с выражением «сожаления», но без указания мотивов. Интересен отказ главного редактора трехмесячника «Political Science», издающегося Колумбийским университетом для Академии политических наук. Известный Дюма Мэлон был откровенен и объяснил отказ тем, что он – или они «держали у себя мою рукопись, дольше, чем он того хотел бы. Это удачная статья и имеет дело с важным сюжетом». Тем не менее с истечением времени редактор пришел к убеждению, что она не вмещается в сжатую программу его трехмесячника. Соответственно он вернул ее «с сожалением и в надежде, что она найдет место в другом издании». Так как она носила юридический и гуманитарный характер, он полагал, что «какое-либо юридическое издание предоставит лучшую возможность» мне.

Пришлось встретиться в Америке – дважды – и с худшей практикой, чем отклонение статьи за слишком долгим ее пребыванием в недрах редакции.

Принятая к напечатанию статья о «Сионских протоколах» была мне возвращена редактором небольшого нью-йоркского журнальчика на идиш. А 18 октября 1949 года председатель Правления по изучению России в Сиракузском университете уведомил меня, что был совершенно не осведомлен, почему «Russian Review», к которому мой корреспондент был причастен, вернуло мне самим же редактором одобренную для напечатания статью, – назвав это «совершенно необычной процедурой».

За свою жизнь я привык к тому, что меня постоянно критиковали и бранили за «характер», за взгляды, за то, что я выставляю себя на показ, – близкие в лицо, чужие и недруги публично и даже в печати. Несмотря на это у меня сохранились до интимности хорошие отношения не только с некоторыми родственниками и друзьями. Это сказывалось в личном общении и переписке с посторонними, часто меня трогавшей и поражавшей, – казавшейся незаслуженной. Я участвовал во многих общественных и политических учреждениях, но лично никогда не бывал объектом публичного признания или «чествования», – до 70-летнего возраста.

Тогда впервые «Социалистический Вестник» от имени редакции и «Новое Русское Слово» в статье В. Зензинова не только отметили этот факт, но попутно наговорили по моему адресу множество комплиментов, которые я считал и считаю преувеличенными. «Социалистический Вестник» не скрыл, что я «беспокойный человек», не утративший «способности волноваться» по поводу больших, и не только больших, событий общественно-политической жизни... упорно и настойчиво боровшийся за то, что считал правдой. «Социалистический Вестник» отметил также, что, как «староверу народничества», мне «нелегко было найти путь к тесному сотрудничеству с социалистами-демократами», которые поэтому «тем более это ценят».

Объективности ради должен добавить, хотя бы через 16 лет, что и другая сторона, то есть руководители «Социалистического Вестника» и, в первую очередь, главный его редактор Р. А. Абрамович и с ним Шварц, Николаевский и Денике, относились к «староверу народничества» с необычной для марксистов предупредительностью и терпимостью. Не припоминаю ни одного случая конфликта или даже расхождения между мной, как автором и сотрудником, и редакцией «Социалистического Вестника». Единственным неприятным воспоминанием осталось сообщение о том, что редакции, в лице Абрамовича, высказано было неодобрение на собрании меньшевистской организации за допущение в моей статье по адресу былой «Искры» таких слов как – «недоброй памяти». Я понимал этот совершенно чуждый мне пиетет, как и мог положительно расценить порицание редакторам «Социалистического Вестника» за допущенное ими отступление от ортодоксального почитания былого «культа»: оно ярко иллюстрировало, как «Социалистический Вестник» 40-х и последующих лет в Америке резко отличался от «Социалистического Вестника» берлинского и парижского его периодов.

Я был постоянным участником редакционных собраний «Социалистического Вестника» не только после выхода очередного номера, но и при проектировании нового. Меня даже называли членом редакции, и я шутил, что я «не то в браке, не то вне брака». Во всяком случае я очень ценил участие в редакционных собраниях – они были не только интересны, но часто и весьма поучительны и не тем только, что были необычны для русской марксистской традиции, но и по существу. Николаевский, а иногда и Денике, поражали своей памятью, которая и через 40 лет сохранила подробности крупных и мелких, давно забытых политических событий и происшествий.

Свою статью обо мне Зензинов мотивировал желанием мести, «отплатить тою же монетой, но без прикрас и не жалея», за то, что двумя годами раньше, когда ему исполнилось 70 лет, я будто бы наговорил по его адресу «много – слишком много – лестного». Последнее было верно, но коварный план отмщения Зензинову не удался. Он наговорил мне не меньше лестного, чем я ему, разбавив лестное обо мне, как авторе и человеке, указанием на «боевой темперамент», на неумение и нежелание «прощать», которое он (то есть я) считает «квакерством», признаком слабоволия и малодушия и т. д.

Когда мне исполнилось 75 лет, меня «чествовали» только в Тайм, где эта дата совпала с моей полуотставкой. Но это было скорее формальное празднование. На немноголюдной «парти» по окончании работы мне был поднесен традиционный портфель с моей монограммой, и мы с устроителем собрания обменялись несколькими фразами приветствия и благодарности. Другой характер приняло «чествование» пять лет спустя.

Я был не только польщен почти «некрологическим» восхвалением в печати, но искренне удивлен, даже изумлен тем, что прочел не только в парижской «Русской Мысли», в которой продолжал еще сотрудничать, и в идишистском «Форвертс», но даже в нью-йоркском «Новом Русском Слове», в котором давно уже перестал писать.

Большое удовлетворение доставило, что все обо мне писавшие, не сговариваясь, единодушно подчеркивали мою «верность себе и другим» и, главное, идеям: демократии, правде, справедливости и «забытым словам о совести и чести» и, тем самым, непримиримому отношению к большевикам-коммунистам. Это всё подкреплялось цитатами из того, что я писал на протяжении сорока лет: в 1937, 1942, 1946 и 1954 годах. Свидетельствуя, что, как ни изменилось многое с тех пор, «многое остается злободневным и сейчас», писал Г. Струве, озаглавивший свою статью, как и я в 1942 году, – «Правда антибольшевизма». «Русская Мысль» сопроводила его статью статьей редактора С. А. Водова – «Русский демократ».

А в «Новом Русском Слове» появилась «слишком даже лестная», по выражению Шварца, статья Гр. Аронсона, который срезюмировал из «Дани прошлому» всё политически наиболее существенное и для меня ценное и сделал это так, что и я не мог бы сделать лучше, – хотя бы потому, что не мог бы сопроводить резюме сочувственным комментарием, как Аронсон. Мало сказать, что я был приятно поражен, я был изумлен, когда прочел эту статью в «Новом Русском Слове» и тотчас же взялся за телефон, чтобы поблагодарить автора и редактора газеты за то, что тот поместил такую статью. М. Е. Вейнбаум на это заметил: «Что же в этом удивительного?» Я объяснил, что это было для меня совершенно неожиданно, хотя бы потому, что «Новое Русское Слово» сочло нужным и возможным в первую годовщину смерти Кусковой помянуть ее – и заодно меня – выдержками из ее писем к Вейнбауму с крайним порицанием меня. На это М. Е. заметил – и это побуждает меня сейчас упомянуть об этом диалоге: «Да, я был неправ, и я сожалею»...

Восьмидесятилетие мое было отмечено не только в печати. Родные, друзья и близкие знакомые решили отпраздновать его в небольшом кругу за обедом в ресторане на Сентрал-парк Авеню с шампанским и речами. Памятным оно осталось для меня именно тем, что было сказано в кратких речах. Покойный Г. М. Свет, огласив приветствие, присланное «Русской Мыслью», прибавил от себя: восемьдесят лет – возраст, когда время подводит «счет» прожитой жизни, «хешбан нефеш», как называют это евреи. И вот я сказал бы Марку Вишняку: если он такой «хешбан нефеш» произведет, он найдет, что всю жизнь прожил, руководясь интересами русских рабочих и крестьян, которые его не понимали и были ему чужды, что и показало Учредительное Собрание. Оставшиеся годы жизни Марк Вишняк должен, на взгляд оратора, посвятить своему народу, Израилю.

Эти слова стали темой всех последующих «слов» – согласных и несогласных с оратором и, в частности, того немногого, что я думал и сказал, не соглашаясь с покойным приятелем ни фактически, ни по существу. Учредительное Собрание «не удалось» не потому, что русские рабочие и крестьяне его не поддержали, наоборот, рабочие и, особенно, крестьяне не поддержали правящую партию большевиков, и потому Учредительное Собрание и просуществовало всего 17 часов. Что же касается меня лично, мне меньше всего пристало жаловаться на «русских рабочих и крестьян». Именно они избрали меня своим депутатом в Учредительное Собрание по обоим избирательным округам, по которым партия социалистов-революционеров наметила меня своим вторым кандидатом в Учредительное Собрание. Большинство же делегатов Учредительного Собрания избрало меня его секретарем. Поэтому Учредительное Собрание никак не может служить доводом в пользу того, что русские рабочие и крестьяне меня не понимали и я был, будто бы, чужд им.