Андрей Фадеев - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Фадеев
• Издательство: Типография Акционерного Южно-Русского Общества Печатного Дела
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1897

Андрей Михайлович Фадеев — российский государственный деятель, Саратовский губернатор, позднее — высокопоставленный чиновник в Закавказском крае, тайный советник. С 1817 по 1834 год он служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Затем был переведён в Одессу — членом комитета иностранных поселенцев южного края России. В 1837 году, после Одессы, А. М. Фадеев был назначен на службу в Астрахань, где два года занимал пост главного попечителя кочующих народов. В 1839 году Андрей Михайлович переводится в Саратов на должность управляющего палатой государственных имуществ. 1846 года Фадеев получил приглашение князя М. С. Воронцова занять должность члена совета главного управления Закавказского края и, вместе с тем, управляющего местными государственными имуществами. Оставаясь на службе в Закавказском крае до конца своих дней, в 1858 году был произведен в тайные советники, а за особые заслуги при проведении в Тифлисской губернии крестьянской реформы — награжден орденом Белого Орла (1864) и золотой, бриллиантами украшенной, табакеркой (1866).

«Воспоминания» А. М. Фадеева содержат подробную автобиографию, в которой также заключается много метких характеристик государственных деятелей прошлого, с которыми Фадееву приходилось служить и сталкиваться. Не менее интересны воспоминания автора и об Одессе начала XIX века.

Приведено к современной орфографии.

---

Самой главной, непременной принадлежностью дома, в роде драгоценного перла, должна была в нем соорудиться пара зал, «зеркални и крустални» — по выражении Аршакуни; а затем, по окончании всего сооружения, он мечтал отпраздновать новоселье необычайным балом, — таким же диковинным балом, как и диковинный дом. На этом мечты его достигали всего своего предела и дальше не шли; они иссякали от полноты и истощения. Итак, когда по его расчетам он накопил достаточно денег для осуществления предположенной цели, он и приступил к ее исполнению. Купил в Тифлисе на Комендантской улице, недалеко от моей квартиры, большое место и занялся составлением планов. Сам он ничего в этом деле не смыслил. Само собой понятно, все архитекторы, подрядчики, — весь люд, заинтересованный в предприятии заботился только о том, чтобы побольше с него взять денег, и брали сколько могли. Постройка началась и тянулась несколько лет. Выписывались со всех сторон, даже из Персии различные мастера, рисовальщики, резчики, золотильщики, для наружной и внутренней отделки; выписывались из Европы и Азии груды мебели, ковров, всякого рода вещей, из коих попадались и хорошие, а по большей части хлам, стоивший гораздо дороже своей ценности. За ними Аршакуни посылал нарочных агентов. Между тем, постепенно воздвигалось и, наконец, воздвиглось причудливое, обширное здание, с пристройками, прикрасами, башенками, узорчатыми резными решетками и рамами. Обработка внутренней части производилась еще мудренее внешней. Там с особой тщательностью сооружался зеркални и крустални зал, с мозаичными, зеркальными и из разноцветных стекол арабесками по потолку и стенам; отделывалось множество комнат, каждая в своем роде и вкусе, а вернее сказать в безвкусье. Великолепный буфет с широким прилавком, с огромными стенными шкафами для посуды и серебра; комната с мраморным бассейном, со дна которого возвышался громадный букет металлических, ярко раскрашенных или эмалированных листьев и цветов, из чашечек которых должны были бить фонтанчики, — что было бы очень эффектно. И, таким образом, чем дальше в лес, тем больше дров. Так как сам Аршакуни ничего в этом не понимал и сознавал, что не понимает, то и советовался со всеми, и, следуя всем разнохарактерным советам, переделывал и разделывал все по многу раз. Денег на это не жалел, сыпал золото из своих мешков как песок. Например, он устроил комнату для библиотеки, а кто-то ему сказал: «На что вам библиотека? Лучше сделайте здесь кунацкую» (для приятельских бесед). — Сейчас же библиотеку побоку, расставлены тахты, раскинуты ковры, разбросаны шитые подушки, и кунацкая готова. Потом явился новый советник: «к чему кунацкая? Уж лучше церковь. Как же такой богатый дом без домовой церкви!» И немедленно кунацкую долой, потолок перестроен куполом, развешаны образа, и явилась маленькая армянская церковь. Но кому-то церковь не понравилась: заявлено мнение, что уместнее было бы здесь завести билиардную, — и разом совершена новая метаморфоза, и церковь обращена в билиардную. Так шло без конца. Проделки выходили иногда просто шутовские. В амбразурах окон «крустални зал» Аршакуни велел нарисовать альфреско, во весь рост, портреты — свой собственный, своей жены старой армянки, своих друзей и приятелей. Азиатский рисовальщик намалевал грубой кистью нелепейшие фигуры в чохах и сюртуках с длинными красными носами. Аршакуни восхищался. Но какой-то доброжелатель предложил портреты забелить и заменить арабесками с цветами, что и было благоразумно исполнено. Безвкусица и нелепица встречались на каждом шагу. На дарбазах (стенных потолках) красовались самые разнородные предметы: богатый кальян, бронзовая группа, а возле, рядом, медный таз и сапожная щетка. Словом, все было очень оригинально, и постоянно толпы публики сходились смотреть на эти курьёзы.

Самое любопытное состояло в том, что Аршакуни строил свой сказочный чертог и тратил на него все свои многолетние трудовые капиталы единственно только для того, чтобы реализовать свой идеал, а затем сам не знал, что с ним делать. Вся цель, вся задача Аршакуни заключалась в том, чтобы только построить этот дом, и по окончании постройки задать в нем бал на удивление всей Карталинии: пригласить на бал всю знать, эрналов, крупнейших князей, всех городских тузов: показать им при блестящем освещении «зеркалный и крусталный» зал, провести по анфиладе фантастически разукрашенных комнат, насладиться их похвалами, удивлением; угостить, накормить, напоить их до крайней возможности. Таким финалом душа и ум Аршакуни достигали зенита своих стремлений, и далее ничего более не оставалось, как покоиться на лаврах полного удовлетворения. Дальнейшая судьба дома, кажется, и не особенно его интересовала. Дохода дом приносить не мог никакого, а расходов на ремонт требовал много. Детей у Аршакуни не было, оставлять же подобное наследие жене или родным он и не помышлял. Да и самому ему жительствовать там не совсем бы было сподручно, по непривычке. Говорили, будто бы он хотел подарить дом одному знатному лицу в Петербурге или предоставить городу для какого-то общественного учреждения.

Но какую жестокую, злую шутку сыграла с бедным Аршакуни его фатальная судьба! Действительно вышла страшная насмешка неумолимого рока. Дело подходило совсем к концу, уже виднелась близкая пристань стольких забот и трудов, уже можно было предвидеть срок окончания всего строительства, даже наверно рассчитать время, чрез сколько месяцев и когда именно можно будет отпраздновать торжество новоселья, — как вдруг Аршакуни заметил в себе какое-то нездоровье; не то чтобы мучительное, но затяжное. Лечился долго в Тифлисе — не вылечился — поехал за границу, совещался с разными европейскими знаменитостями, и вернулся в том же положении. Навез с собой целый обоз всяких вещей для дома. Тифлисские доктора отправили его в Пятигорск или Ессентуки, откуда он возвратился больнее прежнего. Болезнь его определилась ясно и несомненно: чахотка в горле. Между тем, за это время дом совсем достроился, отделался во всех частях окончательно; оставалось только поставить заказанную на тифлисской гранильной фабрике мраморную лестницу, которая должна была кончиться недели через две, — и тогда все было бы готово вполне, и задавай Аршакуни бал хоть в тот же день, хоть пред последним своим вздохом. Но Аршакуни лежал уже в постели, и умер за два дня до постановки лестницы. Конец сооружения дома и конец жизни хозяина его совпали одновременно. Так и кончилась эта хотя сумбурная, но все же грандиозная затея. Армяне хоронили своего злополучного соплеменника с великим почетом и торжеством; духовенства собралась тьма-тьмущая, гроб несли на руках высоко над головами; а за гробом его домашние рассказывали всем желающим, как покойник мучился перед смертью, не телом, а душою, не хотел даже говорить ни с кем, и объясняли это в армяно-коммерческом смысле тем, что «если у человека хоть сто рублей денег есть, помирать как тяжело, а у него оставался такой дом! Какой большой дом, такой у него был большой печаль!»

Дом Аршакуни стоил более восьмисот тысяч. Аршакуни клал на него все свои средства, не стоял ни за какими тратами на постройку, — и в то же время трясся над копейками на посторонний расход. Когда он ехал на воды в Пятигорск, чрез горы, по военно-грузинской дороге, больной, в летнюю пору, его томила жара, и он стал жаловаться сопровождавшему его фельдшеру на мучившую его нестерпимую жажду, на раздражение горла от пыли: на первой станции он приказал достать себе молока. — доктора предписали ему пить молоко. Фельдшер принес ему стакан молока. Аршакуни схватил стакан, с жадностью поднес к губам и остановился.

— Сколько стоит это молоко?

— Десять копеек — отвечал фельдшер.

— Десять копеек! Один стакан десять копеек! Ты сумасшедший, что ли? Зачем не торговался?

— Я торговался, ничего не хотят уступить.

— Так не надо; зачем взял? Неси обратно, отдай, скажи им, больше трех копеек не дам.

Фельдшер взял стакан и сам выпил молоко, потому что заплатил десять копеек за него из своих денег.

Как объяснить такие несообразные контрасты? Человек бросает без счета, бесшабашно сотни тысяч на пустую прихоть, на непроизводительную игру своей фантазии, и в то же время скаредно отказывает себе в стакане молока для утоления жажды, для успокоения больного горла, из-за десяти копеек! Бывают же такие по истине загадочные фарсы иных человеческих натур.

Аршакуни, помнится, завещания не оставил. Жена его, замужняя сестра и прочие родственники, первым делом между собою перессорились и начали судное дело, продолжающееся до сих пор. Запустелый дом, сшитый на живую нитку, с шатающимися полами, непрочными потолками, грозит опасностью развалиться. Мебель и вещи, наполнявшие его, мало-по-малу растаскиваются, а то, что успеет уцелеть, предназначается к распродаже с публичного торга за бесценок. Так рухнуло прахом минутное величие дома Аршакуни, возбуждавшее в свое время общее любопытство, много толков и пересудов, а еще более издевательств над чудачествами его несообразного хозяина[106].