Евгений Воробьев - Земля, до восстребования

• Название: Земля, до восстребования
• Автор: Евгений Воробьев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Записку, написанную по-итальянски, Бруно уничтожил, а непонятное письмецо на папиросной бумаге вклеил в свой немецко-итальянский словарь.

Он знал, что при выходе из тюрьмы его ждет тщательный обыск, и готовился к нему тоже тщательно. Две смежные страницы в словаре он артистически склеил хлебным мякишем. Письмецо на папиросной бумаге хранилось между страницами словаря, как в потайном конверте. Тюремщики с наибольшим подозрением относились к переплетам книг, на переплеты обращали наибольшее внимание, именно потому Бруно - психологическая уловка! - решил спрятать записку между страницами.

- Что вы там изучаете? - спросил Бруно, когда хромоногий надзиратель, которого возненавидела Орнелла, в последний раз осматривал, ощупывал его имущество; в голосе бывшего узника 2334 не было и оттенка тревоги, только усталость. - Надо смотреть, что у меня в голове спрятано!

После этих слов хромоногий вновь злобно принялся терзать и потрошить переплет словаря.

- Почему синьору так не нравится немецко-итальянский словарь? простодушно вопрошал при этом Бруно. - А вдруг мне представится случай поговорить с Гитлером без переводчика? По-моему, такой словарь необходим в наше время каждому итальянскому патриоту.

И томик Данте и немецко-итальянский словарь хромоногий отложил в сторону - все в порядке. Затем ощупал всю одежду Бруно.

Наконец в четыре утра в канцелярии, где шел обыск, раздалась команда:

- На выход!

Отдали пояс, галстук, шнурки, - все это оставалось под запретом пять лет. В Кастельфранко не раз снимали висельников с поясов, шнурков, галстуков. Бруно совсем забыл о них, отвык, разучился ими пользоваться.

Перед тем как вернуть все это, ему дали подписать бланк, на котором значилось: "Все имущество, изъятое при аресте, возвращено владельцу в целости и сохранности".

Он уже собрался поставить подпись, но вспомнил:

- А где мой медальон на золотой цепочке?

- Вы забыли про наш поход в Абиссинию, - напомнил хромоногий. - Вы забыли призыв дуче: "Золото - родине".

- Это подарок умершей матери. Что за самоуправство? Немедленно верните медальон!

- Значит, синьор отказывается принести жертву родине?

- Отказываюсь. А если не вернете медальон - подам в суд на капо диретторе по обвинению его в воровстве.

Бланк, который Бруно дали, он подписал, но перед тем сделал приписку насчет украденного медальона.

Итак, с опозданием на неделю Бруно покидал тюрьму. На нем была одежда, в которой его привезли сюда пять лет назад. Видимо, он сильно похудел за эти годы, пиджак стал мешковат.

Теперь по закону его должны доставить на родину, в Новару, и там отпустить.

90

Карабинеры надели на Бруно наручники, вывели из тюремных ворот и посадили в карету, которая двинулась к железнодорожной станции.

- Ну к чему наручники? - рассердился Бруно. - Очевидно, чтобы я не сбежал? Но куда? Обратно в тюрьму?

Карабинеры ехали молча, не вступая в спор.

Крыша тюрьмы едва виднелась из-за стены, по углам которой высились башенки; около них торчали часовые. Бруно безошибочно определил, что камера No 2 - их камера - находится в левом крыле, а Кертнер сидит справа, почти в самом углу здания, там, где сходятся два коридора. А еще отчетливо представилось Бруно, сквозь тюремные стены, чахлое и колченогое персиковое деревцо. Оно растет в тюремном дворе на слежавшейся пыли, занесенной туда ветрами поверх крепостной стены. Корни с трудом цепляются за тонкий слой почвы, покрывшей камни, и, наверное, поэтому деревцо не плодоносит.

На станционной платформе к Бруно подошла долговязая старуха с корзиной в руке.

- Что натворил молодой человек? - спросила она властно у карабинера.

- Политический.

Старуха порылась в своей корзине, достала большую гроздь винограда и дала ее парню в наручниках. Бруно знал, что тюрьма находится в "красном районе", здесь у антифашистов много сочувствующих.

Когда он в последний раз ел виноград? Виноград можно было купить в тюремной лавке, но никто не тратил на это сольдо - были покупки понужнее.

В Милан отправились рано утром. Поезд шел быстро, так, по крайней мере, казалось Бруно. Вот ведь бывает: только что человек всеми мыслями был обращен к тому месту, из которого уехал, и к тем людям, с которыми попрощался, - и вдруг за каким-то семафором, в какой-то момент все мысли его обратились к тому, что ждет его по приезде в Новару, к тем, кого он там встретит.

Дома его ждали слепой отец и два брата. Старший брат, Пьетро, вернулся из Абиссинии. Вдвоем с женой работают на текстильной фабрике, слепого отца взяли к себе. Младший брат Франко тоже успел повоевать. (Кто же мог предугадать, когда младенца крестили, что у брата Франко в Испании появится тезка-генералиссимус, который на веки вечные испакостит само имя!) Франко совсем недавно вернулся из армии и женился на сестре жены Пьетро. Так что Бруно познакомится сразу с двумя невестками.

"Может, у них есть и третья сестра?" - про себя посмеялся Бруно.

Вагон битком набит рабочим людом. В купе, куда привели Бруно, тоже полно рабочих. Один из них боязливо отстранился от арестанта. Какой-нибудь опасный преступник?

- Не бойтесь меня, - шепнул Бруно. - Политический. Возвращаюсь домой. Спустя пять лет.

Завязался оживленный разговор. Рабочие, узнав, что у парня в наручниках нет ни сольдо, собрали для него на обед - пусть хоть пообедает по-человечески, выпьет вина.

В Милане карабинеры ждали, пока вагон опустеет. Бруно продолжал сидеть в купе. И все-таки, когда арестанта вывели на перрон, его поджидала большая толпа, донеслись слова сочувствия.

В Милане решили отпустить Бруно на свободу, потому что карабинеров не хватало и полицейский комиссар не хотел отправлять их в Новару.

- А деньги на дорогу? Или везите сами, или купите билет, - потребовал Бруно.

Прошло немало времени, прежде чем выяснилось, что дать арестанту на руки билет, оплаченный или бесплатный, полицейский комиссар не вправе. На Бруно снова надели наручники, и карабинеры сели с ним в поезд.

И вот наступила минута, когда в полицейском участке при станции Новара с арестанта сняли наручники, уже навсегда, и старший карабинер сказал с неожиданным добродушием:

- Ну, а теперь - шагом марш! Сам шагай! Что же ты медлишь? Или боишься с нами расстаться? Привык, что тебя всегда охраняют?

Бруно взял свой нищенский узелок и пошел по опустевшей платформе, то и дело оглядываясь, спотыкаясь. Он шел, не глядя под ноги, запрокинув голову. Какое сегодня просторное небо и как много можно увидеть в один огляд, когда небосклон не урезан со всех сторон высокими тюремными стенами.

Он направился в зал ожидания и увидел обоих братьев и двух незнакомых ему молодых женщин, похожих одна на другую. Они бросались попеременно к нему на шею, обнимали, целовали. Он чувствовал на своих щеках слезы и не знал, чьи - его, братнины или невесткины.

- А где же вы прячете свою третью сестру? - спросил он у невесток.

Выяснилось, что третьей сестры нет, и Бруно вздохнул. До ареста он был знаком в Милане с девушкой, но она за эти годы ни разу ему не написала и ни разу ему не приснилась. Чем ближе подходили к дому, тем труднее было представить себе родной дом без матери.

Бедная, не перенесла всех несчастий, какие обрушились на нее. Арест сына. Мобилизация на войну двух других сыновей. В шахте засыпало мужа, контузия повлекла за собой слепоту.

Оказалось, братья с женами встречали поезд неделю подряд. Они знали точную дату освобождения Альбино из тюрьмы и терялись в догадках - почему он не едет?

Да, родные называли его Альбино, а он отвык за пять лет от своего настоящего имени, так крепко пристала к нему партийная кличка - Бруно.

Тускло горят фонари на пристанционной площади. Альбино совсем разучился ходить в темноте и шел, вытянув вперед руки, как это делает слепой отец. Невестки повели его под руки.

Он увидел отца, и отец, обнимая сына, ощутил, как сильно тот похудел...

На утро после приезда Альбино отправился на прогулку. С трудом добрался до холма, километрах в трех от дома. Не раз останавливался, отдыхая на пологом склоне. Так тянуло в горы, оттуда открывались далекие дали!

А как он тяготел к людям, как давно не видел женщин! Передержал на руках всех детей, какие жили по соседству. Иные в поселке встретили его приветливо, а иные сторонились, избегали разговоров: нескольких человек, замеченных в том, что они беседовали с Альбино, вызвали в жандармерию. Сам он оказался под строгим надзором. Не имел права ночью выходить из дому. Не имел права посещать общественные собрания. Каждую неделю регистрировался в полицейском участке.

Мог ли он предположить, что на свободе чуть ли не каждую ночь ему будет сниться тюрьма, что он так будет тосковать по товарищам? А больше всего с горечью и болью думал о Кертнере. И часто подолгу рассказывал о нем отцу.

Не всегда Альбино находил точные слова, пытаясь охарактеризовать своего друга и учителя Кертнера.