Евгений Воробьев - Земля, до восстребования

• Название: Земля, до восстребования
• Автор: Евгений Воробьев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Вскоре стало известно, что восстали заключенные в блоке No 20, блоке смертников. На карточках тех, кого отправляли в блок No 20, стояли пометки: "Возвращение нежелательно", "Мрак и туман", "К" (от немецкого слова "кугель", то есть пуля). Все это означало смертный приговор. На работу из блока No 20 не выводили. Там сидели советские офицеры, особенно много летчиков. Сидели там и участники варшавского восстания и югославские партизаны.

Трое суток никого не выпускали из бараков, в каждого, кто подходил к окну, стреляли без предупреждения. Но как только Старостину глубокой ночью удалось выйти, он узнал о восстании в блоке No 20 трагические подробности. Он был потрясен жертвами, которые принесли восставшие, но счастлив, что не всех беглецов поймали. Может, кто-то спасется и когда-нибудь расскажет о страшном застенке?

Не только новости о восстании принес тогда Старостин. Он доверительно сообщил Мамедову, что в ту самую ночь состоялся сильнейший воздушный налет на Берлин. Бомба попала в здание гестапо, всех заключенных Моабитской тюрьмы эвакуируют в концлагеря.

И раньше Маутхаузен имел все основания для того, чтобы называться лагерем смерти. А после того как эсэсовцы подавили восстание в блоке No 20, зловонный дым, подымающийся над трубой крематория, стал еще гуще.

Отто Бауэр, старший по бараку, предупредил Старостина: ему нельзя оставаться помощником писаря, осторожности ради он должен, пока свирепствует террор, пойти работать в штайнбрух, то есть в каменоломню.

В те дни Старостин рад был узнать, что в каменоломне начали изготовлять могильные плиты, надгробья и постаменты для немецких кладбищ.

Каждый день эсэсовцы сталкивали со скалы в пропасть нескольких заключенных, их называли "парашютистами". Был случай, когда в каменоломне начали взрывать шпуры, не предупредив никого и не выведя оттуда работающих. Иногда всех заставляли бессмысленно переносить камни туда и обратно, туда и обратно.

Тем, кто не мог скрыть возмущения и раздражения, Старостин сказал:

- Это издевательство, но пусть никто из нас не будет подавлен, раздражен. Пусть нами владеет сознание, что мы не приносим никакой пользы фашистам.

Такие же бессмысленные злодейства совершались в лагере в конце прошлого лета, после неудачного покушения на Гитлера.

Работать в каменоломне зимой намного труднее, чем летом. А кроме всего прочего, летом, когда арестантов гнали через лес, многие отдирали кору молодых деревьев и грызли, жевали ее.

Каждый день Старостин пересчитывал ступеньки, ведущие в гору, в лагерь. Сто восемьдесят шесть ступенек. И горе, если он не сможет с ними совладать!

В один из стылых февральских вечеров, когда ветер дул со стороны невидимого, заледеневшего Дуная, ноги были налиты таким свинцом усталости, что каждая ступенька давалась Этьену с трудом.

Двадцать девятая ступенька, тридцатая, тридцать первая, тридцать вторая, тридцать третья...

Он вдруг почувствовал, как его с обеих сторон крепко взяли под руки. Вот это встреча! Он сразу потерял счет ступенькам. Справа его поддерживал сильной рукой рослый, по-прежнему могучий Зазнобин, слева - душа-парень Шостак. Бронебойщик шел молча, а Шостак не удержался:

- Ты самый последний приказ не получил, земляк?

- Какой?

- Приказ - голов не вешать и глядеть вперед!..

- Потише приказывай, Кастусь, - пробасил Зазнобин, не замечая, что предостережение его прозвучало громче, нежели присказка товарища.

Этьен не успел вдоволь обрадоваться и вдоволь удивиться, как дружеские руки вознесли его на самый верх лестницы. При дневном свете такая помощь была бы немыслима: можно насмерть подвести ослабевшего, эсэсовцы уже не раз сбрасывали таких доходяг со скалы.

Зазнобин и Шостак также мыкались в штайнбрухе. И с того вечера они не раз при окончании работы "случайно" оказывались у подножья лестницы рядом со Старостиным и, можно сказать, несли его над ступеньками, он лишь касался их колодками.

Какое он чувствовал облегчение, когда ступал ослабевшими ногами на последние ступеньки и оказывался перед воротами в лагерь.

Тут уж можно надеяться, что дойдешь до барака. Осталось подняться в самом лагере на четыре ступеньки между первым и вторым рядом бараков и еще на пять ступенек между вторым и третьим рядом бараков. Ну, а если ему трудно будет забраться к себе на нары, на третий ярус, - Мамедов поможет...

"Мамедов не был со мной откровенен, не интендант он, - размышлял Старостин, лежа на нарах. - Но можно было не обижать его своим недоверием. Он с Архиповым был в подполье лагеря Офлаг-136 С-шталаг. Он с Леонидом Панасенко спасал здесь смертников в 13-м блоке, подменяя жестяные браслеты с номерами".

- Знаешь что, Сергей, - неожиданно сказал Старостин, повертываясь лицом к соседу. - Никто из нас не знает, останется он в живых или нет. Пришло время узнать друг о друге побольше.

- Давно согласен.

- Ты вот удивляешься, почему я вожу дружбу с итальянцами, откуда знаю столько языков... Понимаешь, после войны в Испании пришлось застрять в Европе. А перед тем как меня судил специальный трибунал по защите фашизма, выдал себя за австрийца.

- Как же тебе удалось снова стать Старостиным? - насторожился Мамедов.

- Это уже когда везли в Австрию. Товарищи похоронили того австрийца в дороге. А я назвал свою фамилию. И воинское звание. Полковник.

- Может, опять взял на прокат чужую фамилию? Может, я после войны и не найду тебя нигде? Может, и не жил никогда в Москве такой человек Старостин?

- Даю слово, найдешь в Москве Якова Никитича Старостина. И мы обязательно увидимся. Конечно, - Этьен вздохнул, - при одном маленьком условии. Если оба останемся в живых.

Повторялась старая история. Мамедов явно обижался на своего соседа по нарам: тот снова скрытничает, не посвящает в свои дела. Уже тогда Мамедов смутно догадывался, что его сосед - один из участников интернационального подполья в Маутхаузене.

После восстания в блоке No 20 узников задерживали в каменоломне до позднего вечера. Старостин возвращался обессиленный, и Мамедов видел это. Но он не знал, сколько огорчений приносили Старостину эти задержки в штайнбрухе, когда срывались подпольные встречи, когда Старостин опаздывал на явки, когда его не было на месте и связные, с риском для жизни пробиравшиеся в блок No 17, уходили ни с чем.

126

По вечерам, когда узники возвращались из штайнбруха, над входом-маяком и на караульных вышках по углам лагеря светили прожекторы. Старостину не нужно было видеть каменную стену, он помнит, что камни там уложены в четырнадцать рядов, а выше камней - пять ниток колючей проволоки. А там, где не тянется сплошная стена, где стоят вогнутые внутрь железные кронштейны с изоляторами, - двадцать пять ниток проволоки.

Старостин сам пересчитал все эти нитки, когда однажды утром его послали убирать снег совсем близко от проволочного заграждения. Его длинная тень смело перешагнула тогда через все колючки, столбы, изоляторы, через проволоку под высоким напряжением. Сам он остался в неволе, а тень его касалась свободы.

На арке первых ворот распластался над свастикой уродливый бронзовый орел. Сколько жизней унес он в своем хищном клюве?

Застекленная башня над вторыми воротами похожа на маяк, только маяк этот указывает дорогу в царство теней.

Поскрипывает жестяной флаг, на котором намалеваны скрещенные кости и череп. Черный флаг несет обязанности флюгера, он всегда поворачивается по ветру, он всегда в зловещем согласии с дымом, который вырывается из трубы крематория.

В ту ночь с 17 на 18 февраля их колонна долго торчала перед воротами в лагерь. Было не меньше двенадцати градусов мороза, и каждый градус мучительно ощущали ноги, обернутые в тряпье, в деревянных колодках.

Лишь ночью открыли ворота в лагерь, и узники прошагали под скрипучим флюгером; казалось, стучит на ветру череп с костями.

Поблизости в лагере слышались исступленные крики и стоны. Их заглушал неясный шум. Громкое журчание? Гул водопада, невесть откуда взявшегося среди зимы, вдали от Дуная?

Узники из блока No 17 стали в затылок другой колонне. Судя по обрывкам речи, впереди стояли французы и англичане. Среди тех, кого Старостин узнал, был и белобрысый английский летчик, с которым не раз оказывался рядом в штайнбрухе.

Обе колонны снова были остановлены неподалеку от ворот. Старостин стоял правофланговым в ряду из пяти полумертвецов и все видел.

Правее лагерных ворот около каменной стены метались по ледяному катку голые люди, их было не менее пятидесяти. Голые люди скользили, ковыляли или ползли из последних сил между выходом из бани, каменной стеной и шеренгой эсэсовцев с брандспойтами в руках. Вода шла под большим напором и сбивала с ног тех, кто не упал прежде под ударами резиновых дубинок. Те, кто только что нагишом выбежал, вернее сказать, кого вытолкали из бани, еще жили в облачках пара. Облачка быстро испарялись, и тогда при свете прожекторов, направленных с вышки, видны были багрово-синие полосы на голых телах. Исполосованные резиновыми дубинками, уже в полубессознательном состоянии, страдальцы попадали под ледяные струи. Иные так и не поднимались из застывающих луж, иные сопротивлялись ударам воды, сбивающей с ног, и все ближе прижимались к каменной стене.