Евгений Воробьев - Земля, до восстребования

• Название: Земля, до восстребования
• Автор: Евгений Воробьев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Как выяснил итальянец у рыбаков и лодочников, вечером 8 сентября жители Гаэты услышали стрекотание мотоциклов. То был небольшой отряд немцев, очевидно, разведка. Мотоциклисты проехали вдоль набережной и постояли там.

Вскоре мотоциклисты исчезли, а рано утром появились танки, цугмашины, тяжелые орудия. После короткого безвластия немцы захватили казармы и военную крепость, начали хозяйничать в городке.

Этьен лежал, смотрел на вылинявшее, как всегда перед рассветом, море и гадал: как далеко немцы могли продвинуться на юг? Где проходит линия фронта? В чьих руках Неаполь? Может, фашисты отбили острова обратно и снова хозяйничают на Искье и Понцо, на Вентотене и Санто-Стефано? Только товарищи, которых увезли в Сицилию, оказались в полной безопасности.

Останься Лючетти в живых, и Этьен был бы сейчас с ним в Сицилии. Албанцы - из другой камеры, малознакомые, и ничего удивительного, что они пренебрегли компанией австрийца. А ведь Этьену тоже нужно добираться к Адриатическому морю, чтобы с какой-нибудь оказией переплыть или перелететь в Югославию. Там он скорее найдет кого-нибудь из советских военных.

Утром итальянец ушел то ли звонить по телефону в Неаполь, то ли телеграфировать. Этьену и греку звонить и давать телеграммы некому, а показываться в городке, не зная обстановки, опасно.

Итальянец вернулся в сумерки, пришла пора прощаться с попутчиками.

Безопаснее отправляться сегодня с темнотой, идти придется всю ночь. До света нужно пройти сорок километров. Он решил идти домой напрямик через горы. Итальянец родом из Чочарии, их деревня Бокка Секка севернее Монте-Кассино. Бокка Секка в переводе означает "сухой рот": в деревне всегда не хватает воды.

Хочет ли австриец составить ему компанию в ночном походе?

Этьен тяжело вздохнул: такое путешествие не для него, где ему, больному, взять силы, чтобы карабкаться по горам.

Он поблагодарил итальянца и отказался. Он не хочет, не имеет права быть товарищу в тягость, в опасную тягость.

Итальянец в ответ сочувственно пожал могучими плечами. Собственно, и предлагал итальянец себя австрийцу в попутчики из приличия, чтобы не обидеть хорошего товарища, а отказ выслушал с чувством неумело скрытого облегчения. Австриец со своим кашлем и одышкой, конечно, не компаньон для такого горного марша.

Рука итальянца - Этьен с завистью отметил это про себя, когда прощался с ним, - была налита железной силой.

На второе утро Этьен и грек отправились бродить по улицам проснувшейся Гаэты. Нужно было исподволь выяснить обстановку, узнать, где линия фронта, ходят ли и куда поезда или катера; работой транспорта итальянец не интересовался вовсе и ничего не узнал.

Видимо, все войска прошли через городок к югу, к линии фронта. Время от времени попадались лишь эсэсовцы или солдаты немецкой жандармерии - у них под воротником висит большая металлическая бляха на толстой цепи.

Пока встречи с патрулями не принесли неприятностей... Но вдруг Этьена задержат, потребуют документы? Не слишком-то понравится жандарму справка о том, что задержанного судил Особый трибунал по защите фашизма, что он сидел столько-то лет в тюрьме у фашистов и выпущен на свободу американцами! Держать при себе подобные документы опасно, нужно припрятать их в каком-нибудь тайнике.

На вокзале выяснилось, что поезда в южном направлении не ходят, а билеты на север касса продает только с разрешения гестапо, после короткого допроса там ставят специальный штемпель на заявлении.

Спутник Этьена узнал у дежурного на вокзале, что в Гаэте есть греческий консул, вот адрес. Полковник мгновенно пришел к выводу, что ходить вдвоем опаснее, чем поодиночке, а потому пусть каждый идет своей дорогой. Он небрежно попрощался и был таков.

Этьен с новой болью пережил свое одиночество. Оно тем более печально, что в кармане всего 200 обесцененных лир.

Он постоял, ошеломленный торопливым исчезновением греческого полковника, затем медленно побрел наугад. Спустился от вокзала к церкви Аннунциаты. Часы на фасаде показывали половину второго; он не ел два дня и сильно ослабел. А позавчерашняя гребля, видимо, отняла остатки сил...

Он съел бы свой обед на Санто-Стефано еще два часа назад. Сейчас бы хоть пайку хлеба и миску супа, какую давали в эргастоло! В обеденное время голод всегда ощущается острее. Ничего не поделаешь, рефлекс.

По своей давней, казалось забытой, но автоматически воскресшей привычке Этьен внимательно поглядывал на таблички с названиями улиц, на вывески.

Виа Бономо, 8. Отель "Рома", номера с ваннами. Не сунешься туда без документов, а лиры нужны на питание. Он убыстрил шаг; крышу отеля заменит днище перевернутой шлюпки, а ванну он примет морскую.

Прошел по улице Фаустино мимо ресторана "Салюте". Рядом, в бакалейной лавке, выставлены бутылки вермута, стаканы уже насажены на горлышки бутылок - остается купить и тут же распить. А закусить можно головкой сыра, заманчиво висящей в витрине.

Измерил шагами улицу из конца в конец и решился заглянуть в дешевую, если судить по мебели и убранству, тратторию.

- А кто такой Бономо? - спросил Этьен у трактирщика, чтобы спросить что-нибудь.

- Синьор не слышал про Джузеппе Бономо? - испугался трактирщик. Знаменитый лекарь! - И добавил шепотом: - Это он основал сумасшедший дом в Неаполе.

"Неплохо было бы отсидеться сейчас недельки две в сумасшедшем доме, усмехнулся про себя Этьен. - Пока буйнопомешанный Гитлер еще на воле. Чтобы избежать с ним встречи в Гаэте..."

Сидя за столиком у окна, Этьен приметил щель в каменной стене под мраморным подоконником. Туда он и засунул незаметно документы.

Этьен заказал "лазанье" - блинчики с мясом в томатном соусе и стаканчик молодого фраскатти. Он ужаснулся тому, как обесценилась лира. При таких ценах состояние его позволяет пообедать еще два раза, не больше. Этьен вышел очень огорченный; он лишь едва утолил голод.

Проходя мимо парикмахерской, он неожиданно увидел свое отражение в зеркале, висящем у двери, и даже остановился.

Да, годы и невзгоды оставили свой отпечаток, изрезали лицо глубокими морщинами. Он улыбнулся самому себе. Почему улыбка такая несмелая, мимолетная? Может, оттого, что она редко появляется?

"А самый последний штрих на лицо накладывает смерть. И в то мгновение ты вряд ли улыбнешься..."

Столько лет не видел себя без каторжного одеяния! Вид, честно сказать, не авантажный. Теперь понятно, почему мальчишки-попрошайки ни разу ему не досаждали: у такого синьора не разживешься. Про него самого можно сказать: прилично одетый нищий. А когда он в последний раз давал кому-нибудь милостыню? Виноград отдал портовым мальчишкам в Генуе, отличный виноград, купленный в лавке у Эрминии, а милостыню...

Он бродил по улицам, по набережным, и острое ощущение жизни, какой тревожной она ни была сейчас, помогало забывать о недомогании, скверном самочувствии, крайней степени усталости.

Он вглядывался в лица и одежду прохожих. А как выразительны лица домов! Силой воображения он сметал стены, ставни, занавески, шторы, видел, угадывал, чувствовал все, что происходит или может происходить внутри. Жизнь, с которой он был в разлуке так долго, разглашала ему свои тайны, свои обыденные привычки и заманчивые секреты...

Пожалуй, его внешность будет меньше бросаться в глаза там, где все хуже одеты, например среди портового люда, рыбаков. Он пошел под гору по улице Чезаре Батисты, обсаженной липами и ведущей к пристани, неторопливо прогулялся по пляжу, добрел до пристани Чиано и присел там на парапет.

"Может, пристань названа в честь Константо Чиано? Его прочили в наследники дуче. А сын Константо стал зятем Муссолини и министром".

Вся бухта как на ладони. Справа на скале, укрытой пиниями, на обрывистом мысе Орландо старинная крепость. Еще капеллан Аньелло рассказывал - это была одна из самых сильных крепостей на берегу Тирренского моря. Позже внутри крепости обосновался дворец Бурбонов, затем туда перевели военное училище, сейчас там тюрьма. Есть ли на окнах решетки? На таком расстоянии не разглядеть. Но "волчьи пасти" не закрывают окон, иначе стекла не горели бы так под лучами солнца.

Лодки, как здесь принято, пестро раскрашены, на бортах надписи. На носу изображения святых, чаще всего - покровителя моряков Франческо де Паоло. На одной лодке начертано: "Управляю я, но божий промысел сильней меня".

Вдоль берега по воде брел старик с проволочным ведром и бреднем. Грубая роба скроена из старого паруса. Штаны подвернуты, торчат черные, не по-стариковски сильные ноги, тонкие, как весла. Старик то взбирался на камни, то заходил по пояс в воду. Он вылавливал креветки, мидии, съедобные улитки "лумати", всяческую чешуйчатую мелюзгу. Пока рыбак очищал бредень от водорослей, Этьен смотрел на его улов. И как только в прибрежную мелкоту затесалась такая красивая рыбешка: зеленая чешуя с красной зубчатой полосой и ярко-красными плавничками! Рыбак назвал ее "пинтереале" - одета, дескать, по королевски.