Николай Гайдук - Волхитка

• Название: Волхитка
• Автор: Николай Гайдук
• Жанр: Эзотерика
• Год: 2016
• ISBN: 978-80-7499-222-3

Роман представляет собой непростую по форме, но увлекательную по содержанию, на много голосов звучащую историю «земли обетованной», рассказанную самим народом. Роман впечатляет живописным размахом и необычным построением сюжета. Волхиткой называется колдунья, превратившаяся в волчицу. Два главных полюса романа – противоборство души-царицы и души-волчицы. Здесь причудливо переплетаются и весёлая сказка далёких времён, и сегодняшняя жёсткая действительность, и то, что Ф.М. Достоевский называл фантастическим реализмом. Роман заставляет задуматься о сохранении Земли, о чистоте души, об ответственности человека за всё живое. Обращает на себя внимание язык романа – самобытный, яркий, корнями уходящий к русскому фольклору.

---

Свадьба у них громкая случилась в те далёкие поры. Нечисть по горам и долам разгулялась в полночь, расплясалась крепкими копытами – все кресты на маковках перекосились в деревнях и в беловодском городке. Даже иконы лопались – доски трещали то повдоль, то поперёк. И посуда стеклянная дребезжала и трескалась на столах. И пламя гасло в керосинках. И дети ревели с перепугу с какого-то. И собаки выли, как на покойника. И даже змея покидала своё гнездо, как бывает накануне землетрясения.

Испугался народец тогда не на шутку. Стал манатки выволакивать из домов; колыбельки с грудными ребятишками давай пристраивать в садах под яблонями; коров с лошадьми выгонять на поляны.

Наверно, только один Петюня Чистоплюйцев не терял спокойствия в ту ночь. Ездил верхом на савраске за деревенской околицей, на пастушеской свирели наигрывал, успокаивая стадо. Встречая суматошных, перепуганных людей, он улыбался и утешал:

– Всё обойдется, можно спать. Я так своим скудным умишком сужу.

Но разве поверишь, заснёшь, если под тобой земля шевелится, а волос над тобой – торчком торчит на голове.

Страх отпустил только утром.

Да, никто не пострадал, но камнепадов обрушилось много. Старики-почтовики рассказывали: до самой зимы на тракте невозможно было протолкнуться; никуда не ездили, считай, а разбирали завалы; всю дорогу нечисть перегородила беловодской стороне, чтобы не мешали ей справлять вселенский шабаш. У них ведь, у вертопрахов, как попадёт к ним чья-то чистая душа, – начинается великий праздник: радуйся! Прибыло в нашем полку!..

10

Ну, что, мой друг любезный? Давай-ка остановимся на верхотуре вот этого перевала. Перекурим, тормоза проверим. Да колёса надо пересчитать – все ли на месте? А то я один раз вот так вот ехал, ехал, а потом глядь-поглядь – нету левого заднего колеса. Я остановился. Глядь-поглядь – и переднего левого нет. Что такое? Где? Я поначалу-то не понял, а потом уж догадался. Колёса налево пошли. Ну, я постоял до утра, подождал. Гляжу – возвращаются. Сами катятся в горку. Круглощёкие такие. Довольные жизнью. Ха-ха… Это мне один шофёр байку такую рассказывал – как у него два левых колеса ушли налево.

Ладно, проверили. Все колёса на месте, можно ехать. Ну, так что? Дальше рассказывать? Или у тебя уже мозоли на ушах торчат сережками? Мне-то что? Язык, он без костей, а дорога без конца и без края. И кого только ни встретишь на тракте, и чего только ни услышишь.

А? Что ты спросил? Сыновья Чистяковы? А как же! И сыновья встречались. Правда, очень давно, когда я на почте служил ямщиком. Что говоришь? Где они? Подевались куда? Охо-хо-хо… Это, друг, не побаска уже, это самая горькая быль.

Давай-ка мы сделаем вот что. Если время терпит, если тебя волнуют судьбы этих сыновей, я сделаю крюк небольшой – для бешеной собаки двести вёрст не крюк. Ну, это шутка. Тут будет поменьше – километров сто. Я привезу тебя к одному человеку. Судьбы сыновей Чистяковых он знает лучше моего. А почему – ты сам поймёшь, когда увидишь, где этот человек живёт. Ты, может, не поверишь, а я тебе скажу: он уже давно живёт на кладбище.

НЕЧАЯННЫЕ СУДЬБЫ СЫНОВЕЙ кладбищенская быль

И не леса мне видятся окрест,

А лес крестов в окрестностях России…

Николай Рубцов

1

Сутулая избушка с одним окном, смотревшим на закат, сиротливо приютилась около тёмных покосившихся ворот – на краю просторного сельского погоста, на пригорке, с которого днём хорошо просматривался тракт, змеисто заползающий в предгорья. Ближайшие селенья светлыми крышами маячили в долине. Река блестела боком, круто выворачивая из-за утёса, но тут же и скрываясь за плотною гребёнкой кедрача.

– Вот тут я и живу, – разводя руками, проговорил дремучий старик, сторож погоста.

– Весёлое местечко, нечего сказать! – Молодой человек посмотрел по сторонам. – И давно вы здесь?

– Давно. Я уж не помню…

– А как вас звать?

– Живой.

– Ну, это я вижу. – Парень хотел сказать: «Я вижу, что не мёртвый», но постеснялся или даже побоялся говорить слово «мёртвый».

Человеку, занятому серьезной думой, немного надо в этом подлунном мире. Даже собственное имя для него – как пыль, которую сдувает время. Ни паспорта, ни метрик нет у сторожа. Люди старика зовут – Живой. Всякий раз, приближаясь и увидев сторожа, люди изумленно восклицали: «Живой?» – «Живой!» эхом откликался он; так и прозвали – Живой. И тут, среди сонма умершего народа, прозвище это звучало как-то особенно звонко, значительно и вместе с тем до боли грустно и тоскливо.

Встретив молодого человека у ворот погоста, Живой, ничуть не удивившись гостю, молча проводил его к своей сторожке. И вот теперь они стояли у порога. В одной руке Живого слабо тлела цигарка.

– Я не помешал вам? – из вежливости спросил молодой человек.

– Нет. А что мне, Ярославка?.. – Сторож дёрнул плечом. – Вдвоём так даже лучше. Вдвоём весельше.

– Как вы сказали? Весельше? – Молодой человек улыбнулся. – Интересное словечко. Я таких не слышал.

– Какие твои годы, Ярославка! – Старик цигарку затоптал. – Ещё не такое услышишь…

Где-то вдали, за рекою, за лесом догорала заря. На кладбищенских деревьях смолкли птицы. В низинах и оврагах клубком свернулись ветры. И даже облака остановились в вышине, словно подыскивая место для ночлега в тех горах, где уже когда-то «ночевала тучка золотая».

Вечер наступил. Задумчивый. Спокойный. Вдали и вверху, подкрашенные зорькой, матово мерцали щёки беловодских гор, а в долине уже синим дымом парила земля. И могилы, и кресты на кладбище – великое и разноцветное разнообразие крестов – окуривало мглой. Размывались очертания оградок. Горше запахло полынями, «жирующими» по всему погосту: знать, было откуда корнями сосать эту нескончаемую горечь.

Сухое, костлявое дерево, будто опаленное огнём, напоминало почему-то пушкинские строки: «Анчар, как грозный часовой, стоит – один во всей вселенной». Это странное дерево трепетало жёсткими, словно жестяными листьями над головой, хотя ветра не было. Дерево – казалось молодому человеку – живёт своей какой-то потаённой жизнью. И трава, где шуршали кузнечики или жуки, и вот эта жутковатая могила, приготовленная для кого-то – словно дверь, открытая в преисподнюю – всё тут жило своею странной жизнью, и постепенно как бы втягивало в свой невесёлый водоворот.

Когда стемнело поплотней, то стало видно, что земля на кладбище облита каким-то фантастическим, как бы северным сияньем, хотя стояла середина лета, возле крестов белел не снег – ромашки, а в тишине за кладбищем ручей бежал, как жизнь бежит, – без остановки, с веселым и беспечным трепетаньем. Но что же это было за такое? Что за прекрасное, прохладное сиянье, под кожу проникавшее и в кровь?..

Озираясь, молодой человек хотел спросить об этом у сумрачного сторожа, но вдруг старик его опередил:

– А это что? Что? – Живой вздохнул, вытягивая руку и обводя печальные владенья. – Это людские души. Да, да, не удивляйся. Всё это светлые людские души, те, что в жизни себя не запятнали, не затмили грехами. Я их всегда на волю выпускаю, как только потемнеет на Земле. Вот, видишь… – он встряхнул огромной ржавой связкою ключей.

И молодому человеку стало не по себе.

«И зачем только я… – малодушно подумалось незваному гостю. – Может, не надо было мне сюда соваться?»

И опять старик каким-то странным образом вдруг ответил на этот вопрос:

– Это хорошо и это правильно, что ты сюда приехал. Я тебя ждал.

– Меня? Так вы ж меня… не знаете.

Сторож снова дёрнул одним плечом.

– О! Это ты меня не знаешь, Ярославка! А мне народ известен на Земле.

– Что, весь народ?

– Почти что весь, ага. – Живой вздохнул. – Ну, что? Пойдём, поставим чайник да погреемся.

2

Они сидели за столом, точнее говоря – за крышкой гроба, которая положена была на два сухих высоких пня. В избушке света не было – кривой огарок свечки стоял посередине странного и даже страшноватого стола. Живой склонился, прикурил и свечка озарила спокойное усталое лицо, чёрное рубище и жилистую руку, почерневшую от ежедневной «пахоты» на кладбище. Он обладал, ну, прямо скажем, заурядной внешностью, но изумлял порой своими рассужденьями. А дело в том, что в сердце у него давно уже звучали стройным хором голоса умерших поколений, и то, что знал Живой – превосходило знания любого мудреца.

Вдруг что-то заскрипело в темноте, словно кто пытался гроб открыть.

Ярослав невольно содрогнулся – в распахнутые двери посмотрел.

– Не беспокойся, это коростель, – сказал Живой, кивая за ограду. – Он поселился тут, за ручейком.

– Какой-то интересный коростель. Как будто он гуляет с гвоздодером… – юноша думал пошутить, но выглядел при этом сильно мрачно. – Неужто вам не страшно в этом месте?

– Да как сказать? – Живой погладил крышку гробовую, смахнул с неё сухие крошки табака. – В своей далекой… в первой своей жизни, когда я был весёлый, молодой, примерно вот такой, как ты теперь… Тогда я думал так… примерно так… Кто смерти не боялся на планете, тот попросту не жил на белом свете!.. Но вот пожил. И что же? Нет боязни. А есть одно счастливое согласье, что путь земной закончится могилой.