Виктор Эфер - Тайна старого дома (сборник)

• Название: Тайна старого дома (сборник)
• Автор: Виктор Эфер
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2016

В двухтомник избранных сочинений В. Эфера (Афонькина) вошли остросюжетные фантастико-приключенческие произведения, созданные автором в лагерях «перемещенных лиц» в Германии во второй половине 1940-х гг. Произведения Эфера, публиковавшиеся небольшими тиражами в «дипийских» издательствах, давно стали библиографическими редкостями и переиздаются впервые.

В полутом включен сборник фантастических и авантюрных рассказов «Тайна старого дома» (авторское название — «Превратности судьбы»).

---

Ах, если бы ему, синьору Хиосу, она ответила взаимностью!.. Он бы носил ее на руках, он бы не пожалел половины папашиных капиталов для того, чтобы сделать ее жизнь похожей на сновиденье… О, она стоит даже больше чем половину папашиных денег, принесенных ему аргентинскими тучными волами…

И она, божественная Мадлена, вынуждена довольствоваться теми грошами, которые отрывает от своих завтраков русский синьор!..

Впрочем, она милостива к нему. Когда он долго, упорно и выразительно смотрит на нее своими томными, с поволокой, миндалевидными глазами — она прикрывает вспыхивающие в ее глазах дьявольские искорки — такими ресницами, что тень от них падает на ее щеки, похожие на персик…

Еще сегодня, когда они будут танцевать — он скажет ей все: выразит всю глубину своих чувств и изъяснит всю суть своих деловых предложений. Не может быть, чтобы она осталась равнодушной к его красоте и пезо его папаши.

«Монтевидэо, Монтевидэо!…
Рыдает сердце… Приди же, Клео!…»

— надрывался баритон, пока второй русский синьор, Балабин, плотный мужчина со шрамом через всю левую щеку — классический тип лихого рубаки — чертыхнувшись, не отвлекся в сторону от темы о героизме, бесстрашии и храбрости:

— Что он, ей-Богу, кота за хвост тянет!.. «Монтевидэо, Монтевидэо»… Черта там хорошего, в твоем Монтевидэо!…

Такие же черномазые, как и ты сам… Эх, Николай Васильич, Николай Васильич — не видал он нашей Полтавы или Богодухова! А тоже, «Монтевидэо»!… Эй!… Пст… Один коньяк для синьора; для меня, то есть… Говаривал один мой знакомый дьяк в Глухове: «Из легких вин — предпочитаю коньяк; оно и вкусно и не хмельно»…

Маевский криво усмехнулся… Опять этот Балабин перебивает интересную мысль…

— И все же личная храбрость есть что-то такое, что совершенно не поддается анализу. По-моему, или храбрость вообще вся наша жизнь или ее вовсе не существует…

Часто приходится слышать, что каждый человек в душе трус… Храбрый это тот, кто свою трусость сумеет не проявить в минуту опасности, спрятать так глубоко, что посторонние наблюдатели ее не заметят. Я не разделяю этого мнения. Мне, например, никогда не приходилось задавать себе вопроса: храбр я или труслив, но чувства страха — никогда испытывать не приходилось… Ни в каких переплетах и переделках. Просто мне непонятно, что значит чего-то или кого-то бояться. На войне…

— Так я вам и поверил!… — очаровательно улыбаясь, проговорил гибрид Креза, Антиноя и курицы, — это невозможно!

— А мне кажется, — услышав слово «война», пропищала хорошенькая альбиноска, мисс Эвелина, увлекающаяся Антиноем, — мне кажется, что и в мирное время можно выказать храбрость, которая превзойдет геройство на поле сражения. Например, когда человек спускается в угольные копи, чтобы…

— Совершенно верно, — перебил ее человек, восседающий с видом совершенного безразличия и равнодушия к разговору, одетый в клетчатый костюм — мистер Иеремия Джибс, американец, социал-демократ и свиной король, — совершенно верно, я однажды спускался в шахты и никогда не забуду, как я дрожал… То есть… никогда не забуду, какие мысли пришли мне в голову…

— Ах, я хотела сказать: когда человек спускается в угольные копи, чтобы спасать пострадавших от наводнения или взрыва, он иногда совершает геройские поступки.

— А… — мог только сказать мистер Иеремия и замолчал.

Балабин фыркнул, Мадлена посмотрела на мужа.

— Нет, господа, моя мысль заключается не в том, где именно и при каких обстоятельствах храбрость проявляется. Если я говорю о войне, то лишь потому, что сам я солдат.

На войне мне приходилось бывать в очень трудных положениях, смотреть смерти прямо в глаза, но, положа руку на сердце, могу сказать, что не боялся я, т. е. не испытывал страха — никогда. А потому мне не приходилось заботиться о том, чтобы его скрывать.

А я думаю, что тот, кто прошел войну и не испытал этого состояния страха, может сказать, что это чувство ему не присуще. Просто оно у меня отсутствует, физиологически оно чуждо моему организму, и уверяю вас, что я отнюдь не рисуюсь.

Я думаю, что вы согласитесь со мной, что человек, видевший кошмар из огня и железа на Дунайце и Цареве, прошедший ад перекопской обороны, человек, побывавший с секретным заданием в глубоком вражеском тылу, которого три раза должны были расстрелять и раз расстреляли, но, как видите, неудачно, человек, знавший нужду и голод, дважды тонувший, наконец, человек, побывавший ночью один в китайском квартале Сайгона — может сказать, что подвергал испытанию себя и свои чувства.

— Ну нет, не скажите, — вновь подала голос мисс Эвелина, — бывают вещи пострашнее, которые вам, я уверена, не приходилось испытывать. У нас в Шотландии, недалеко от Дэнди, являлось привиденье! О, какой это ужас! При одном воспоминаньи я холодею… Это был материализованный дух моего прадеда… Он имел огненные глаза и был весь из зеленого тумана. Кто только видел его — умирал от страха. Его прозвали «Зеленая смерть».

— Если все, кто видел его, умирали, то откуда же известно, что он был зеленый? — задал вопрос свиной король.

— Ах, вы постоянно с глупостями, — обиделась мисс Эвелина. — О, это была страшная «Зеленая смерть». Боже, какая страшная!

— Ну, смерть, пожалуй, всякая страшна; будь она зеленая, синяя или желтая с крапинками, — вступил Балабин. — Только Николаю Васильичу можете, господа, верить. Он, я думаю, страха и правда не ведает. Я его видел во многих пикантнейших ситуациях. Глазом не поведет… Герой был преизрядный. Когда еще на «Ньюпоре» летали мы с ним, я в этом убедился. Летит на подбитой машине кувырком вниз, у меня печенка лопается, в обморок падаю, а он оборачивается через плечо и спрашивает: а ты, говорит, вчера опять в железку дулся, опять взаймы просить будешь? Видел, я как его расстреливали. Его ведут, а он вынул из кармана книжку, идет и читает. После я его спрашивал, что он читал, так он ответил: «Так, книжонка была любопытная… До главы, — говорит, — полторы страницы не дочитал».

Герой был. В летном дивизионе все могли бы вам подтвердить. Знаменитый летчик германский — Рихтгофен, — письмо ему как-то сбросил: «Уважаю, восхищаюсь. Вы самый опасный противник!» Вот как, господа.

Мадлена долгим взглядом посмотрела на мужа. Он сидел, как всегда, спокойный и курил. О другом можно было бы подумать, что рисуется, но Маевский был настолько естественен, что всякая мысль о рисовке исключалась.

— Да. Я допускаю, что Николай не знает страха, — певучим голосом произнесла она.

Нога за ногу. Выпукло выделяются под шелком «Виктория» совершенной формы икры. Чуть приподнялся шелк платья и обнажил круглое колено. Ресницы медленно взлетели…

У синьора Хиоса закружилась голова и начало подергиваться правое веко…

Как пришпоренный, кинулся он в атаку:

— Не верю. Не может быть! Нет таких людей!

— Как хотите. Я ведь не настаиваю, — безучастно отозвался Маевский. Колечки дыма тихо поднялись в тихий воздух…

Звенят льдинки в розовом коктейле.

— Сигара для синьора! Пломбир с ананасами для синьоры!…

Прекрасный ресторан «Маджестик»…

Чудный город Буэнос-Айрес.

«У крошки моей горячие руки…»

— запел баритон.

Балабин взбеленился. Резко повернулся к млеющему от созерцания плеч Мадлены синьору Хиосу:

— Скажите прямо: «Врете, голубчик!»

Хиос не ответил. И даже, вероятно, не слышал…

— Позвольте просить, синьора!…

И увлек в сосущий водоворот музыки, глубоко дышащую, с опущенными ресницами, положившую обнаженную руку на его плечо…

«И часто теперь вспоминаю ночами
Горячие руки и плечи твои…»

Маевский поглядел им вслед и отхлебнул из бокала…

Да, много взглядов провожает Мадлену. Его Мадлену…

Американец, свиной король, мистер Иеремия Джибс ангажировал хорошенькую альбиноску, правнучку «Зеленой смерти». Эвелина, злыми ревнивыми глазами следя за Антиноем и Мадленой, едва сдерживая бурно подымающиеся детские формы, положила руку на могучее клетчатое плечо мистера Иеремии.

— Что же это, Коля? Да как он, подлец, смеет? «Не верю»! Молокосос!.. — кипятится Балабин. Маевский мягко улыбается, следя за Мадленой:

— Все равно, Володя! Какое мне дело, верит он мне или не верит?

— То есть как это так? Тебя чуть ли не в глаза вруном и хвастуном величают, а тебе дела нет! Славно, славно! Сам, небось, тележного скрипа боится, барбос…

«У крошки моей губы жгутся как пламя…»

— не унимается баритон.

После танца глаза синьора Хиоса сделались еще глупее и красивее. После танца с Мадленой синьор Хиос не в состоянии вымолвить слово и только подергивается, по временам бросая вызывающие взгляды на Маевского.