Марк Абелес - Антропологические традиции

• Название: Антропологические традиции
• Автор: Марк Абелес
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4448-0018-8

Что такое «антропология» как исследовательская дисциплина и как специфическая сфера интеллектуальной деятельности? Парадокс ее развития таков, что нет двух стран, в которых ответ на этот вопрос прозвучал бы одинаково. И тем не менее это единая область знания с установившимися границами и сформировавшимися стилями интеллектуальной работы. В чем специфика, схожесть и несхожесть последних в разных странах? Авторитетные антропологи США, Великобритании, Германии, Франции и других стран рассуждают о научных «инкарнациях» антропологии в их обществах. Сборник адресован этнологам, антропологам, культурологам, историкам науки и всем интересующимся современным состоянием гуманитарного знания.

---

Эстебан Кротц (Krotz) — профессор Центра региональных исследований Автономного университета Юкатана (г. Мерида, Мексика), член Мексиканской академии наук. Среди текущих научных интересов: политическая антропология, право и культура, история антропологии стран Южной и Центральной Америки. Автор ряда книг: Utopia (México, 1988); La otredad cultural entre utopía у ciencia: un estudio sobre el origen, el desarrollo у la reorientación de la antropología (México, 2002).

Три этапа мексиканской антропологии в XX в.: Национальная интеграция, социальная критика, академическая нормализация

Во многих европейских странах тот, кто определяет себя как специалист в области «антропологии», воспринимается философом или экспертом в физической антропологии. В Мексике ситуация иная. «Антрополог» идентифицируется очень часто как археолог или как специалист по аборигенным культурам. Этот стереотип объясняется историей мексиканской антропологии, хотя нынешние сферы академического и профессионального применения антропологии в Мексике гораздо шире и разнообразнее.

Ниже представлена история мексиканской антропологии[81] XX в. по трем этапам. Первый из них (с начала XX в. до 1950-х годов) как раз в большой мере и соответствует указанному выше образу. Следующий этап (с 1960-х до рубежа 1980–1990-х годов) включает несколько «разрывов» с предыдущим и выливается в другой охват прежде скрытых тем и идей. На третьем этапе, продолжающемся до настоящего времени, имеет место, как мне представляется, сочетание нового концептуального поворота и количественно значимой институциональной консолидации.

I. Мексиканская антропология и национальная интеграция

В последние годы длительного президентства Порфирио Диаса (1877–1911) было положено начало преподаванию антропологии в Национальном музее (основан вскоре после достижения независимости, в 1825 г., и реорганизован в 1865 г.). С 1911 г. в стране несколько лет действовала Международная школа американской археологии и этнологии (ее попечителями были прежде всего североамериканец Франц Боас и немец Эдгард Зелер). Однако обычно начало собственно мексиканской антропологии связывают с созданием Управления антропологии (по завершении Мексиканской революции в 1917 г.) и с проектом исследования населения долины Теотиуакан; и то и другое возглавлял Мануэль Гамио (1883–1960), первый мексиканский антрополог со степенью (он получил степень доктора в 1921 г. в США по результатам названного проекта).

Указанный проект полностью воспринял боасовское наследие по части комплекса четырех «классических» антропологических субдисциплин, которые во многих европейских странах в ту пору начали отделяться друг от друга. Кроме того, его целью было начало систематического производства знания о сельском населении вообще и аборигенном в частности[82] — знания, в то время довольно слабо развитого, но являвшегося необходимым условием для восстановления эффективного общественного управления после десятилетия вооруженных конфликтов. В равной мере проект претендовал и на то, чтобы способствовать выведению из «отсталости» изучаемого аборигенного и крестьянского населения. Хотя при взгляде из сегодняшнего дня этот проект, задуманный как «интегральный», может серьезно критиковаться за этноцентричный, ориентированный на ускоренное развитие и патерналистский по характеру подход, он был важен для своего времени, так как означал в определенном смысле, что «антропология в Мексике рождается… исходя из живой, болезненной социокультурной реальности, которая все еще сохраняется сегодня… Так, в отличие от других стран, где антропология или какая-то из ее отраслей служила колониальным целям, в Мексике она возникает как практика во благо маргинальных и традиционно эксплуатируемых групп» (Matos 2001: 39).

Обе составляющие положили начало стилю антропологии, господствовавшему на протяжении полустолетия в Мексике: на основе общей идеи (ныне оспариваемой), касающейся линейной исторической преемственности между доиспанским прошлым и современностью, главным объектом антропологического исследования стали следы доиспанских культур, легко ощущаемые почти по всей стране, а также жизнь аборигенных народов, на которых до того не обращали внимания[83].

Понятно, что из-за политико-идеологической важности обеих тем и, более того, из-за политико-административной ценности второй из них послереволюционное государство отдало предпочтение данной отрасли социальных наук. Так, в 1938 г. была основана организация, впоследствии получившая название Национальной школы антропологии и истории (Escuela Nacional de Antropología e Historia) — на протяжении долгого времени она была самым важным в Латинской Америке центром антропологического образования и остается до сего дня единственным в стране центром, в котором представлены все антропологические специальности разных уровней[84]. В 1939 г. был создан Национальный институт антропологии и истории (Instituto Nacional de Antropología e Historia), частью которого вскоре стала упомянутая школа. В составе института есть несколько важных исследовательских подразделений; он отвечает за сохранение доиспанского и колониального наследия, руководит почти всеми музеями антропологии и истории, и с 1960-х годов в него входит значительное число центров академического и административного характера во всех районах страны.

Одновременно было начато создание разнообразных «индихенистских» учреждений (под термином «indigenista» понималась политика по отношению к коренному населению, сформированная и осуществляемая не аборигенами) — учреждений, позиция которых усилилась с образованием в 1940 г. в городе Мехико Межамериканского индихенистского института (Instituto Indigenista Interamericano) и основанием в 1948 г. Индихенистского национального института (Instituto Nacional Indigenista)[85]. При этом первое из двух учреждений в течение десятилетий служило своего рода «резонатором» континентального масштаба для индихенистских стратегий, задуманных в Мексике.

Представительными для 1950-х годов могут считаться работы «Взгляд побежденных» и «Философия науа, изученная в своих источниках» (León-Portilla 1956; 1989), а также книга «Великие мгновения индихенизма» (Villoro 1950). Для индихенизма особенно важное значение имели теоретическая линия и политическая практика, проводимые на уровне разных учреждений антропологом Гонсало Агирре Бельтраном (1908–1996). Его модель «интеграции» явила собой последовательную стратегию, направленную на то, чтобы аборигенное население растворилось в «национальной» культуре метисного типа — цель, в которой слышится эхо предсказания «космической расы» Хосе Васконселоса[86]. Как можно видеть в многочисленных статьях Агирре Бельтрана, в модели его оригинальным образом сочетались вера в социальные принципы Мексиканской революции и теоретические элементы культуралистского и эволюционистского типа[87].

Однако здесь к месту сказать, что речь не шла о совершенно «новом» элементе в мексиканском мышлении, хотя наиболее интенсивно он и стал проявляться во время национал-популистского президентства Ласаро Карденаса (1934–1940). Скорее речь шла о новом витке векового размышления относительно мексиканского социального и культурного своеобразия — размышления, начало которому положили первые поколения испанцев и их креольских и метисных потомков, родившихся в «Новой Испании», т. е. тех, кто, с одной стороны, уже не мог воспринимать себя в качестве «уроженцев полуострова», но кто, с другой стороны, не был и «индейцами». Эта рефлексия усиливалась затем в некоторые периоды Вице-королевства, приобретала новые направления на протяжении первого века независимости, опять оживилась в конце периода Мексиканской революции и продолжает периодически проявляться по сегодняшний день. Это — рефлексия, которая, равно как и мексиканская антропологическая наука, всегда была связана с историей[88], а с развитием социальных наук в XIX в. получила новый когнитивный инструмент, коим антропология овладела по причине особого интереса к социокультурному разнообразию, к эволюционному развитию и к полевой работе. Это, наконец, рефлексия, в которой обостряется, по причине географической близости к самой мощной стране мира, поиск того собственного, что есть на всем субконтиненте — субконтиненте, периодически задающемся вопросом о том, к какому миру он принадлежит: западному, индейскому, американскому, ибероамериканскому, индейско-американскому, индейско-латинскому или какому-либо иному. Индихенистская политика должна рассматриваться как часть этой дискуссии о собственном мексиканском пути к современности, который прежде всего воплощается в особых учреждениях (аграрных, образовательных, социально-экономического развития и др.)[89].

II. От социальной критики к новому витку в изучении культуры

Обрисованная выше панорама, в которой антропология занимала привилегированное место в собрании мексиканских социальных наук и претерпевала медленный, но постоянный рост (например, в 1950-х и 1960-х годах были созданы также школы антропологии в университетах штатов Веракрус и Юкатан и в столичном иезуитском Ибероамериканском университете), начала быстро меняться во второй половине 1960-х годов.