Алексей Лукьянов - Глубокое бурение [сборник]

• Название: Глубокое бурение [сборник]
• Автор: Алексей Лукьянов
• Издательство: Снежный ком, Вече, 2010 г
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904919-05-4, 978-5-9533-5094-5

Большинство историй в этой книге невыдуманные.

Сейчас вы узнаете, откуда на самом деле берутся дети и что бывает, если у сикараськи вместо нового хвоста вырастает старый. Зачем ремонтной бригаде миллион долларов и как пролетариат относится к нанотехнологиям и Чубайсу. Кто такие кинконги и чем занимаются речные цыгане.

Все имена и персонажи реальны и живут среди нас. Может, автор и присочинил чего, но совсем немного.

Содержание:

Книга Бытия

Карлики-великаны

И вот решил я убежать…

Жесткокрылый насекомый

Мы, кузнецы, и друг наш — молот

Глубокое бурение

Высокое давление

---

«Чукчанская правда» являлась вездесущим оппозиционным печатным органом, и никто не знал, по каким каналам она поступает в госучреждения, однако ежедневно свежий выпуск подпольной газеты оказывался везде, где только проходили люди. Листовки печатались на дрянной туалетной бумаге паровым матричным принтером и содержали хулу в адрес высшего эшелона власти, а именно — гениального создателя единого государства Вальдемара Хэдэншолдэрса, министра обороны Че Пая, генерального шефа Комитета Общественного Трудоустройства Эм-Си Кафки, народного шамана Распута Григоровича и других официальных лиц. Собственно, никакой информации «Чукчанская правда» не содержала, просто от выпуска к выпуску подбирала все новые и новые эпитеты каждому члену Президиума Верховного Совета и, к чести неведомого издателя, ни разу не повторилась. Некоторые отдельные словечки и целые идиоматические обороты кое-кто из персонала выписывал в маленький гроссбух, и на прошлой неделе закончился третий том энциклопедии изящной словесности.

— Откуда они все знают? — удивился Мумукин, закончив читать «ЧП».

— Балда, у них свой человек в Верховном Совете.

— Неужто сам Распут?

— Почему Распут?

— Так он единственный среди них чукчанин.

— Какой ты умный, — восхитился Сууркисат.

Мумукин молча заложил правую руку за лацкан и устремился к шефу.

Шеф был в мыле — горел выпуск новостей. Точнее, сгорел он еще вчера: редактор получил новости, но отвлекся, и лента сгорела в топке телетайпа. Редактор чуть с ума не сошел от радости: по чистой случайности бутылка технического спирта, стоящая рядом с телетайпом, не взорвалась, иначе полыхнул бы весь этаж.

Потом, конечно, шеф схватился за голову — что делать? Новости через полчаса. Но тут жизнь снова улыбнулась: не успел он как следует испугаться, как с новой лентой телетайпа пришло спасение. Новости, сгоревшие минуту назад, только что были забракованы Кафкой, поэтому читать надо новости прежние (к слову — прежние новости читали уже пятый день).

Подход к выпуску новостей в Соседском Союзе, в который острова Гулак преобразовались могучею волей и великою славой Вальдемара-Большого Папы, довольно странный, но вполне оправданный и даже в чем-то прогрессивный. Центральное Агентство Правдивой Печати (сокращенно — ЦАПП) поставляло новости официального характера, непосредственно из Президиума Верховного Совета. В пику им Центральное Агентство Революционно-Анархической Подпольной Печати (соответственно — ЦАРАПП) собирало все неофициальные новости, не гнушаясь слухами. Это называлось — «Мы делаем новости». Информация проходила десять идеологических фильтров, и жалкие ее остатки попадали на стол к шефу Комитета Общественного Трудоустройства.

Зачастую Кафке не нравилось ничего из предложенного, а сообщать известия надо каждый день. Поэтому и появился институт «вчерашних новостей»: нет хороших вестей сегодня — читай вчерашние.

Впрочем, вернемся к горящим новостям. Спустя сутки в кабинете редактора зазвонил телефон.

— «Радио Сахарин», Худойназар Лиффчинг, — представился редактор.

— У какого Назара худой лифчик? — прошипела трубка. Худойназар посмотрел на аппарат — не разошлись ли спайки? — и тут осознал, что слышит голос самого главного котовца.

— Прошу простить, — пробормотал Лиффчинг. — Это зовут меня так — Худойназар Лиффчинг.

— С такими именами долго не живут, — пошутил Кафка.

— Исправлюсь, — не своим голосом ответил редактор, и рука потянулась к ящику стола, где лежал паровой однозарядный пистолет.

— Не паясничать! — рявкнул Эм-Си. — Сегодня приказываю зачитывать новости, присланные вчера.

— Но… — открыл рот Лиффчинг.

— Разрешаю.

Оставалось одно — застрелиться. Худойназар приставил раструб пистолета к виску и нажал спусковой клапан. Прогремел выстрел.

У пистолета разорвало котел, килограммовая гиря выпала из казенника и глухо ударилась об пол. Лиффчинг в тоске и тревоге завыл. На вой сбежалась вся редакция (стукачей не впустили), и, едва Худойназар объяснил суть катастрофы, в кабину вошел Тургений.

— Трефаил! — Мумукин выглянул из редакторской и отчаянно засемафорил левой рукой. Жест обозначал только одно — дают пожрать. Благодарный за дружескую заботу, Сууркисат поспешил в кабинет к Лиффчингу, где его ожидало жестокое разочарование.

— У людей горе, — скорбно произнес Тургений. — Сгорели новые новости.

— Насколько новые? — Сууркисат слегка придушил Мумукина правой рукой, а левой приводил в порядок прическу.

— Вчерашние, — всхлипнул Лиффчинг.

— Возьмите позавчерашние, — тщательно разминая шейные позвонки товарищу, предложил Трефаил. — Почти свежие.

— Какие, на хрен, свежие? — возмутился диктор Ле Витан. — Это резервный повтор прошлогодних известий.

— Новое — это хорошо забытое старое, — самоотверженно просипел посиневший от дружеских объятий Тургений.

— Я работаю в условиях тотальной слежки и поголовного стукачества, балансирую на грани провала, рискую жизнью, переходя улицу в неположенном месте, читаю всякий бред по радио… — завел Витан арию умирающего Каварадося.

Этого Трефаил стерпеть не мог. Он освободил от захвата друга и надвинулся на Ле.

— Ты кого стукачом назвал? — Сууркисат недобро прищурился.

— Я… я… — раскис диктор.

— Головка от часов ЗАРЯ! — выкрикнул Сууркисат. — Я тебя научу родину любить! — И запел: — Родина! Еду я на родину! Чтобы кушать смородину! Чтобы счастливо жить!

— Стоп, еппона мама, — прервал процесс насильственно вбиваемого патриотизма Мумукин. — Сууркисат, не насилуй диссидента, он на алименты подаст. Худой, я тебя спасу, а за это ты нам с Трефаилом организуешь отгул на майские праздники, угу?

— Офонарел, Мумукин? — загрохотал Лиффчинг. — У вас неделя прогулов.

— Вот-вот, — радостно закивал головой Тургений. — Ты про них забудешь и добавишь отгулы, трех дней нам хватит, правильно, Трефаил?

Вообще-то именно Сууркисат и офонарел от такой чудовищной лжи и наглости, но поддержать блеф друга — дело святое.

— Нет, ну зачем так? — Он с укором посмотрел на Тургения. — Совесть надо иметь, Тургений Герыч. Не три, а четыре дня.

— Ну ладно, четыре, — легко согласился Мумукин.

В результате сошлись на двух, но, по правде говоря, Мумукин не рассчитывал даже и на один отгул: ему надо было избавиться от прогулов. Теперь же, когда редактор воспрял духом и попросил освободить кабину, забыв поинтересоваться, каким образом Тургений собирается спасти выпуск последних известий, Сууркисат мог дать волю негодованию.

— Ты соображаешь, на какую хрень подписался? — шипел он Мумукину, пока они шли в эфирный зал. — Нас же живьем на капустные плантации…

— Если сейчас не заткнешься — глаз высосу, — уголком губ пообещал Тургений.

Подобной угрозы Сууркисату не приходилось еще слышать. Рот его захлопнулся, а мозг лихорадочно придумывал достойный ответ. Ответ не формулировался даже приблизительно, поэтому Трефаилу только и оставалось пихнуть Мумукина, чтобы тот не вписался в дверной проем.

— Вот ведь… собака сутулая…

Мумукин ощутимо врезался носом в косяк, но не разбился, а рассмеялся:

— Сегодня такое будет… Ты, Трефаил, вспотеешь.

Чейнджер на два диска, шкаф, в котором хранятся фланцы с записями звезд эстрады, две топки: для проигрывателя с колонками и мониторами — большая и для микрофона — маленькая, — вот и все устройство звукорежиссерской кабины. Кабинка диктора вообще представляет из себя каменный мешок (одна из стен, правда, стеклянная) с микрофоном, стулом и пюпитром, на котором лежат новости. К регистру парового отопления когда-то присобачили телефон, спаренный с редакторским.

Вместо звонка в регистре что-то жутким образом стучало, после чего можно снять трубку и разговаривать. Все вместе — дикторская и операторская кабины — имеет звучное название «эфирный зал». Общая площадь — шесть квадратных метров. Соединены два помещения дверью, которую во время эфира нельзя открывать, и коммуникативной трубой — переругиваться в краткие секунды перекура.

Трефаил встал в исходную позицию, хрустнул пальцами, повращал шеей, потом тазом, пару раз присел и решил, что очередную вахту выдержит.

За закопченной стеклянной переборкой гримасничал Тургений.

Сууркисат посмотрел на циферблат паровых часов, более похожий на манометр. Тем не менее минутная стрелка почти доползла до часовой, и это значило только одно:

— Готовность номер один! — объявил Трефаил в трубу и забросил в обе топки по лопате угля.

Монитор с микрофона зашипел, и через мгновение голос Мумукина спросил:

— Сууркисат, как слышишь меня?

— Слышу хорошо. — Еще пара взмахов совковой лопатой. — Десять секунд до эфира…