Василь Ткачев - Под городом Горьким

• Название: Под городом Горьким
• Автор: Василь Ткачев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

Любителям литературы хорошо знаком самобытный голос гомельского писателя Василя Ткачева. Он – автор многих книг для детей и взрослых, его произведения постоянно печатаются на страницах республиканских газет и журналов. Новую книгу писателя в переводе на русский язык составили лучшие рассказы из ранее вышедших книг «Тратнік» і “Снукер”, которые были тепло встречены белорусским читателем. Автор остается верен своей главной теме – любви и преданности своей малой родине – деревне. Его героям порой бывает скучно в повседневной жизни, им хочется чего-то светлого, необычного, таинственного, далекого. В народе таких людей называют “чудиками”, и Василь Ткачев пишет о них с любовью и теплотой, нисколько не стараясь упрекать их в своих поступках. Писатель умеет заинтриговать читателя, он создает динамичные сюжеты с элементами народного юмора, поэтому все его персонажи близки и хорошо понятны нам.

---

– Нет, я тоже в мавзолей хочу!– выпятила грудь Анна перед райкомовским начальником, сдвинула брови. –Я что – побегу камеру ту искать? Пусть она гаром горит! Мужики, отвернитесь! Отвернитесь, говорю, мужики! Ослепнете! Бабы, заслоните меня от них, бесстыжих! Вот, вот так.– И она зашептала в сторону женщин. – Для баб всего поселка трусов набрала, чтобы они задубели, трусы те. Вот, вот, я сейчас их все, трусы, на себя надену. Налезут ли только? Должны. Обязаны. И не будет вещей. Хоть раз в жизни министерским задом потрясу. Что под юбкой, то все мое. А то, вишь ты их, в мавзолей не пускают. Можно подумать, что трусы там вреда наделают, в мавзолее. За кем, может, и надо глаз, только не за Ганной. Ну, бабы, где там милиционер? Расступитесь, земляки! Все, голубчик, нет вещей! Сдала, сдала в камеру. Ага! Так что, можно проходить?

Милиционер все, конечно же, видел, поэтому только улыбнулся и ничего не сказал.

Вот так она, Ганна, неуклюже переставляя ноги, и зашла в мавзолей, посмотрела на Ленина. Потом в той московской школе едва ли не на самой окраине она долго раздевалась, сопела, кряхтела, а трусы аккуратно складывала в стопку и острила:

– Помялись, как будто полгода носила, но этикетки не потерялись. Хорошие этикетки. А то попробуй докажи потом своим бабам, что новые трусы привезла. Скажут, на свалке где-нибудь подобрала.

– Ты, девка, должна взять со своих заказчиков вдвое, а то и втрое за трусы дороже, – то ли серьезно, то ли шутя сказала Ганне доярка из соседней деревни. –Не догадываешься, почему?

– Нет, не догадываюсь! – откровенно призналась Ганна.

– Потому дороже, что они в мавзолее побывали!

– Ай, во, правда ж!– всплеснула руками Ганна, а потом спохватилась.–Тише, тише, бабы. Руководитель наш идет. Прячьте, прячьте трусы!..

... Когда Ганна жила, в то время о Ленине говорили только хорошее. А сегодня, может, она бы рассказала все немножко иначе... Наверное, иначе... Хотя и правду...

КВАРТИРА В ОМСКЕ

Канавщик неожиданно споткнулся перед самым порогом, ткнулся всем лицом в нетронутый вчерашний снег – навалило его, как никогда в декабре, – и почувствовал, что он, снег, становится теплой росой на носу, лбу , щеках. Канавщик стоял некоторое время на четвереньках, боясь шевельнуться, не сразу и заметил, как ноги сами, не подчиняясь ему, разъехались, словно распиленные на две части – посередине вдоль – сани, скользнув полозами. «Неужто умираю? Я ведь... я ведь еще и не жил! Не жил! Меня же ждет квартира в Омске-е-е-е!» На этот бешеный крик прибежал щуплый и сухоребрый – с наперсток – сосед Тимка, одногодок, должно быть, Канавщика (такое прозвище дали Виктору потому, что долгое время ухаживал за канавами, которые оставили мелиораторы на территории колхоза),затащил его, задыхаясь и почему-то поругивая местную власть, в холодный дом, кое-как стянул верхнюю одежду, взволок непослушное тело на кровать , прикрыл одеялом.

– Не умер... дышишь,– облизал губы Тимка и вытер вспотевший лоб.–Сейчас я тебя согрею. Фляжку водки принесу. Попрошу у людей. Скажу, человек умирает... Канавщик, скажу, если не дадите, вам сниться долго будет... На твое спасение пожертвуют, куда они, гады, денутся. Или сперва печку разжечь? Молчишь. Разожгу сперва. Слышишь меня? М-да-а!..

Канавщик не среагировал на расспросы Тимки, и тот, вздохнув, набрал воздуха и потопал за дровами. Вернулся с охапкой дров. Вскоре в печи загудело, зашумело, а из дырочек, что там-сям образовались среди кирпичей, выпорхнули веселые зайчики, которым было чуть-чуть, казалось, тесновато в этом большом, как гумно, доме.

– Слышишь меня, Виктор? – опять повернулся к неподвижному Канавщику Тимка и, не получив ответа, сразу заскучал. –Не слышишь, вижу. Дожил, бедняга. Докатился. Пусть я... пьяница... а ты же был нормальным человеком. – Он вдруг испугался, услышав в промерзшем доме свои слова, поправился. – И есть! Почему... почему был? И есть! Ты будешь жить, Витька-а! Я говорю! Тебе что, мало этого? Будешь!..

С этими словами Тимка выскочил на улицу, быстро засеменил к Машке, которая втихую от участкового продает самогон, забарабанил сморщенным, похожим на прошлогоднюю свеклу, кулаком в ворота. –Дрыхнешь, а Канава умирает! Открывай! Открывай, приказываю! Не для себя буду просить! Для Канавщика! Ведь умирает!..

Машка, худая, с черными злыми глазами, загремела запором, потянула на себя дверь:

– Кто... кто умирает?

– Канавщик. «Кто-кто?» Не веришь – проверь! Ему внутренности продезинфицировать надлежит. А то хана!.. Может, с утра лежал на дворе. Кишки, может, к горбу примерзли? А? Если не дашь – я тогда скажу всем, что это ты его загнала на тот свет! Ты! Твоя жадность...

– Так я же его только что видела... – не поверила услышанному Машка.

– Человек всегда так: сперва его кто-то видит, а тогда и нету... и сочиняй некролог в газету. Хы? Ты думаешь спасать Канавщика, или нет, мымра-а?!..

– Бегу, бегу, бегу!– Машка засуетилась, а потом скрылась в сенях.

А Тимка опять облизал обветренные губы, выругался:

– Мать твою!.. Не доверяет. Не доверяет, коза кривоногая. Ее не проведешь. Побежал, побежал дальше искать... Должен же кто-то клюнуть.

Однако никто не клюнул. Тимку хорошо знали. И когда он вернулся к Канавщику, того уже расталкивала Машка, а заодно костерила и его, Тимку.

– На беде и то стопку хочешь выпить, ирод,– бросала она колючий взгляд на того. – Какие внутренности? Кому? А я и не подумала сперва, прихватила бутылку. Он что, разве выпивоха, Канавщик? Плохо стало? Может, сердце, а может, и еще какая зараза... А он на чужой беде нахлебаться захотел. Нажиться. Тьфу!

– Ой! Ой! Надоело слушать. С тебя выжмешь каплю ту. Смолы получишь. Молчала бы!

– Хватит нам, бабам, рот затыкать.

– Если кто и нажился, так на Чернобыле! – выставил вперед грудь Тимка.

– Много ты знаешь!

– Люди говорили... А я, может, за здоровье Канавщика шлепнул бы поллитровку, и доброе, полезное дело сделал бы, ему, глядишь, и полегчало б... и кризис, глядишь, ликвидировался бы . А?

– Тебе не дам!– сказала Машка белозубым и испачканным сажей ртом. –Звонить надо!..

– В дымоход?– без нужды спросил Тимка.

– Сбегай в Искань. Там телефон. Позвони.

– «Сбегай». Пацана нашла...

– На, гад, бутылку! На! – И женщина ткнула в руки Тимке желаемое.–Беги и пей, пей и беги, чтоб ты сдох! Только в Витькину канаву не упади. А то копать некому ямку. Одни бабы. Слышишь, горе?

Тимка улыбался, гладил бутылку:

– Упасть – не упаду. Ты скупая на градус. И, в общем, я не потому взял твой самогон, что тебе что-то делать буду... а чтобы хватило силенки и мужества добежать до той Искани. Три кэмэ будет. С гаком. Карауль Канавщика. Я побежал,– он опрокинул бутылку вверх дном, хлебнул , а потом спрятал самогон в карман облезлого кожушка. – Гляди ж, чтобы не умер тут... в мое отсутствие.

– Беги уже, шугалей!– махнула рукой на Тимку Машка.

– Да дровишек в печку подкинь. Там должно гореть.

– Горит, как у тебя в штанах,– хмыкнула Машка.

– Горючее есть, то не волнуйся,– сказал Тимка и сразу исчез.

Машка раздула угольки в печке, те не сразу занялись синим пламенем. Села на маленькую табуретку. Тикали часы, висевшие на стене, гиря свисла почти до самого пола. Она встала, подтянула гирю, и в этот момент Канавщик раскрыл глаза и прошептал сухими губами:

– Напишите... брату Федору... что не приеду в Омск... Пусть квартиру для меня не держит... Меня квартира ждет в конце огорода...

– Нешто ты, Витька?– задержала на Канавщике взгляд Машка, утешила. – Рано тебе думать про погост, рано... Жить надо... жить...

– Это ты, Машка?

– Я, я, Дмитриевич. Сейчас, сейчас я тебе водички подам. Сейчас.–Женщина зачерпнула кружкой в ведре, подошла к Канавщику, тот приподнял голову, пил с Машкиных рук.

– Спасибо,– сказал и опустил голову на прежнее место .–Посиди около меня. Поговори. Вечер уже?

– Вечер.

– Ничего не помню... как провалился куда. И мог бы навсегда провалиться – вот тебе и смерть. А иной раз думаешь, что она собой представляет, смерть-то? Все просто. Очень.

–Тимка побежал звонить в район: «скорую» вызывать,– стоя перед Канавщиком, затрясла головой Машка.– Приедут если, то, может, какой укол сделают. Если шприц не забудут. Тяжело тебе, вижу?

– Не могу понять... Будто кто обхватил меня, как бочку обручем, и давит. А внутри, кажется, всё песком забито... аж скрипит тот песок...

–Сердце, у моего так было,– Машка подкинула дров в печку. – И живет. И ты будешь жить.

– Проживешь столько, сколько Бог даст.

– Тебя Бог не должен обидеть. Честно живешь. Даже слишком уж, мог бы и о себе больше позаботиться...

– Так получилось...

Машка согласилась:

– Как уже получилось, так и хорошо.

Она села на табуретку, вздохнула. Потом долго смотрела на Канавщика, и на ее глазах заблестели слёзы. Машка застеснялась их, украдкой смахнула пальцами, поднялась, тихо прошептала: