Юрий Бородкин - Поклонись роднику

• Название: Поклонись роднику
• Автор: Юрий Бородкин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-270-00380-5

Имя ярославского прозаика Юрия Бородкина известно читателю по книгам «Кологривский волок», «Летние заморозки» и другим.

Новый роман «Поклонись роднику» посвящен людям, хранящим верность земле, взрастившей их, по-сыновьи любящим свой край. В нем поднимаются и художнически анализируются острые проблемы современной деревни.

В центре произведения — образ молодого председателя колхоза, навсегда связавшего свою судьбу с судьбой односельчан.

Книга написана по социальному заказу.

---

— Опамятуйтесь! Что вы делаете — на убив бьетесь? Пашка, окаянная твоя сила, уймись! Кому сказала? Стой! Ой, батюшки!..

Ей удалось оттеснить Пашку. Николай, страшный в своем растерзанном виде, приступил к жене:

— Теперь твой черед.

— Коля, не надо! Коля, не виновата я! Это Пашка зашел и запер дверь, — Валентина пятилась от него в склад.

— Долго ли я буду терпеть твои проделки, зараза?!

И такая ненависть к жене вспыхнула в нем в эту минуту, что, кажется, кровь вскипела: схватил подвернувшуюся электроплитку, ударил ею Валентину по голове. Та упала и не шелохнется.

— Ой, что ты натворил! Ой, господи! Ой, Колька, бедовая твоя голова! Не насмерть ли зашиб? — запричитала, суматошно всхлопывая руками, вбежавшая Дарья.

— Туда ей и дорога! — выпалил в сердцах Николай и, тяжело мотаясь, вышел на улицу. На душе была такая черная пустота, что впору бы пойти к Сотьме да утопиться. Он направился на край села, очутился в перелеске и здесь как-то потерянно опустился на землю и, обхватив руками голову, словно окаменел…

Когда вернулся в село, узнал, что жену увезли в больницу в Покровское: видать, перестарался вгорячах. Шевельнулась жалость и к ней — слава богу, жива. Самому тоже пришлось сходить в медпункт, сделать укол против собачьего укуса.

Под вечер привел из садика сыновей. Те, обрадовавшись воле, сразу убежали гулять. Глупые, еще не понимают, что драма в доме. Николай не знал, куда деть себя. Побродил по дому, тошно было находиться в собственной избе. Вышел на крыльцо, сел покурить на приступок. Не было в его жизни столь черной минуты.

Солнце стояло еще высоко — весенний день долог. По двору зеленела муравистая травка. Ветерок перебирал первородную, свежую листву на березах, покачивал флюгерок на одной из соседских крыш. Тянуло резким запахом дыма: кто-то сжигал мусор на огороде. Завтра бы можно истопить баньку, поотдохнуть денек-другой, закончив сев. Все бы хорошо, да вот…

Подошел Василий Егорович Логинов. Большой, усатый, неторопливый в движениях, он сел рядом с Николаем, поразглядывал его припухшее после драки лицо с подбитым глазом и ссадиной на носу, спросил сочувственно:

— Ну что, голова кручинная? Тяжко?

— Вот, Василий Егорович, какая дрянная история вышла. Поди, знаешь?

— Как не знать: такие вести не лежат на месте. Беда с этим ветрогоном Пашкой.

— Убью я его, паразита, — с дрожью в голосе произнес Николай. Смаргивая навернувшиеся слезы, он прерывисто, со всхлипом затянулся табачным дымом.

— Это, парень, не годится: в тюрьме напаришься, и о ребятишках подумай. Выбрось такие мысли из головы! Прежде всего надо жену воспитывать.

— Уже воспитал: увезли в больницу в район.

— Тоже не выход…

— Подвела меня Валька, не живется ей по-людски. — Снова всхлипнул. — С Никаноровым путалась, тот уехал, так на тебе — еще хахаля заимела.

— М-да… Вроде бы всем хороша баба, а поди ты… — рассуждал Василий Егорович, не зная, чем утешить Баранова.: — Как говорят, бела береста, да деготь черен.

— Ведь трое ребят, Василий Егорович! О чем она думает? Я вот кину сейчас веревку на балку, тогда небось спохватится. Разве это жизнь?

— Не горячись, а то наделаешь глупостей, — Логинов положил тяжелую руку на плечо собеседника. — В жизни, брат, всякое бывает, надо держаться.

В таком взвинченном состоянии нельзя было оставлять Николая. Василий Егорович поразмышлял и, придавив каблуком окурок, предложил:

— За тещей надо послать кого-нибудь.

— Без нее обойдусь, только разругаемся.

— Нет, не обойдешься. Она ребятишек и накормит и спать уложит. Лучше, пожалуй, сам дойду до нее.

Ушел. Чем приглашать тещу, лучше бы сам подольше посидел. Хорошо, что в момент отчаяния рядом оказался такой рассудительный, спокойный и сильный человек, мнение которого авторитетно для каждого белореченца…

А в это время Баранчики прибежали на угор, где строились необычные дома, похожие на терема с заостренными крышами, какие рисуют в детских книжках. Стройка привлекала ребятишек и тем, что здесь работали приезжие плотники: смуглые, сухолицые, усатые. Иногда они разговаривали по-своему, совсем непонятно, иногда по-русски, но не так, как здешние жители. Старшим у них был горбоносый Мовлид, самый словоохотливый. Он и сейчас шутливо окликнул ребятишек:

— Ну, как поживаете, Барашки?

— Хорошо, — дружно ответили братья.

Мовлид, осведомленный о происшедшей истории, ухмыльнулся и покачал головой.

— Отец дома?

— Дома, — сказал старший из ребятишек. — А маму увезли в больницу.

— Ай-яй! — снова качнул головой бригадир строителей. — Это плохо.

Один из усачей, поднимавший шиферные листы на крышу, сложил вдвое конец веревки, потряс ею:

— Вашу мамку вот чем надо учить!

— Ты злой, а мама хорошая, — обиделись Баранчики и все насторожились, готовые дать стрекача.

Строители захохотали, обнажая под черными усами белые зубы. Это совсем не понравилось ребятишкам, побежали прочь.

— Глупые Баранчики, — сказал Мовлид.

— Совсем еще ягненки, — насмешливо добавил его напарник.

Через пять минут, позабыв о своей обиде, Баранчики наблюдали, разинув рты, как мальчишка-школьник ловко гоняет на велосипеде, не держась за руль. Их счастье, что малы и не имеют понятия о семейном скандале, лишь старший смутно догадывался, что произошла какая-то неприятность.

11

Нелегко далась первая решающая страда, но совхоз все же справился с посевной, и хотя сроки ее были затянуты, выручила ранняя весна. Через неделю Алексей Логинов собрал механизаторов и специалистов в доме культуры для подведения итогов. Некоторые были награждены Почетными грамотами и денежными премиями, другие, наоборот — депремированы. Тем не менее никто не высказывал обид, понимали, что наказаны по справедливости. Общий настрой оставался праздничным.

Потом пошли на берег Сотьмы. Алексей знал по рассказам отца, что раньше, и до войны и после нее, всегда справляли посевную. Такая минута отдыха просто необходима, потому что нельзя без конца требовать: давай, давай. К тому же праздники объединяют людей.

Дружно направились под гору, поближе к воде, переговариваясь и любуясь красотой родной реки. Вид был действительно впечатляющий: широко простирались увалистые леса, рассеченные сверкающей струей Сотьмы, свежо зеленели луговые поскотины, а главное, все берега густо обметало белой кипенью цветущих черемух: здесь, напротив села, их особенно много. Может быть, потому и произошло название Белоречье.

Сотьма! С детства ты даришь радость здешним людям, манишь к себе: и рыбешкой побалуешь, и освежишь тело, и смягчишь душу одним своим видом. Куда бы ни занесла потом судьба белореченца, вспоминая о самом дорогом сердцу уголке земли, он будет прежде всего представлять тебя, Сотьма, твои тихие омуты и торопливые перекаты, кудрявые заросли ивняка, ольховника и черемухи по берегам, алые зори, отраженные в светлой воде. Алексей Логинов знал это по себе, когда учился в институте и служил в армии. А сейчас была самая благодатная пора предлетья, еще не изнуряла жара, не сомлела свежая зелень, каждая веточка и травинка тянулись к солнцу. В пойме реки поселилось множество птиц, распевавших на все лады, словно бы опьяненных этим медово-густым запахом черемухи.

Подошел брат Иван, весело сказал:

— С праздником, братуха! Хорошо на реке-то!

Алексей с чувством приобнял его: этот ни в чем не подведет, старается помочь.

Больше всех тронули слова Николая Силантьева:

— Алексей Васильевич, я много говорить не умею, а скажу одно: при таком директоре, как ты, хочется работать.

— Между прочим, если бы все так работали, как Николай Михайлович, наш совхоз не был бы среди отстающих, — отметил Логинов. — Дано ему какое-то задание — можно не сомневаться, не проверять, исполнит как положено. Совесть ему не позволит плохо вспахать, небрежно посеять.

— Видали, Сила получил сто рублей премию, так ему работать хочется, — съязвил Сашка Соловьев.

— Я, милок, не за премию работаю, — сердито глянул на него Силантьев. — Сколько лет ты на тракторе?

— Пять.

— А я — двадцать пять! Вишь, сколько волос на голове осталось, — он приподнял кепку и провел пятерней по плеши, слабо замаскированной прядками волос.

— Это ты своей кожаной кепкой вытер: она у тебя вечная. Ха-ха! — подтрунил Сашка.

— Ладно зубоскалить, подай-ка лучше гармонь.

Да, Николай Силантьев теперь, пожалуй, единственный гармонист на все Белоречье, вообще гармонь стала редкостью, а кажется, недавно без нее невозможно было и представить деревенскую жизнь, праздничные гуляния. Кто постарше, у тех до сих пор звучит в душе эта далекая музыка, отличавшаяся какой-то слитностью с природой, и потому всегда вспоминается вечер, тихий закатный час, темные силуэты изб и берез на фоне зари, окоем леса, белая стежка-дорожка через поле. В эту чуткую минуту гармонь разносится на всю округу, тревожит молодые сердца.